Норвежская новелла XIX–XX веков - Бьёрнстьерне Бьёрнсон

Человек спустился вниз до самого последнего склона; здесь из земли выбивался родник, вокруг росла высокая трава; он лег на землю и стал пить, опустив лицо в воду; от холодной воды сразу освежилось его разгоряченное лицо. Медленными, усталыми шагами стал он спускаться к реке; потом остановился и огляделся. Как все вокруг отражалось в этом бесцветно-спокойном озере! Тишина казалась такой бесконечной, что становилось страшно; а там, на равнине, по другую сторону реки, пасся, поглядывая на него, конь.

Человек лег на берегу, там, где земля была твердая и сухая, а трава — редкая, вытянулся во весь рост и стал смотреть в небо. Ему казалось, что у него кружится голова; и устал он, и есть хотелось; кровь тяжело стучала в жилах, а он лежал, ослепленный, не спуская глаз с неба. И тут он услыхал какой-то странный звук. На головокружительной высоте по всему небу разносился этот трепещущий звук от одной горной вершины к другой. Человек лежал, раскрыв рот, и прислушивался; это не птица, а бог весть что. Он так отчетливо слышал звук и с такой немыслимой высоты он доносился, что можно было испугаться; а был этот человек не робкого десятка. Но звук был все же какой-то загадочный. И, отзвучав, он не заглох, как всякий другой шум, он словно бы разлился надо всей долиной, этот отдаленный небесный гул…

Человек поднялся рывком. Теперь он слышал только шум реки. Здесь на берегу не было ничего странного, никаких звуков в воздухе, ничего пугающего, а лишь покой, вечерняя тишина, багровый закат и длинные тени. И все вокруг желало ему только добра — и озеро, и лес, и горы, и зеленые луга. А на том берегу, словно у себя дома, бродил конь. Человек уселся на берегу, радостно вздыхая время от времени, вытащил хлеб и стал есть. Хорошо здесь, где еще никогда не ступала нога человека!

Он перешел вброд реку, чтобы добраться туда, где пасся конь. Трава здесь была такая густая и сочная, и от нее шел такой приятный дух; да, хорошо здесь. Он стоял, взявшись рукой за конскую гриву, — рядом быстро и неслышно бежал ручеек; человек услыхал птичий голос — вдоль берега пролетела незнакомая птица. Взглянув на небо, такое высокое и бездонное, он снова услышал тот трепещущий звук…

Верхом переехал он обратно через реку и отыскал себе под камнем уютное местечко для ночлега. Разводя костер, он увидел, как первая тонкая струйка дыма стоймя поднялась ввысь; ее не шелохнуло ни единое дуновение ветерка. Это было знамение, добрый знак; человек как можно ближе придвинулся к огню и, наслаждаясь теплом, стал прислушиваться к шуму потока; шум реки то усиливался, то становился глуше, а порой слышался звук плескавшейся форели.

На долину с гор спустился холод, трава поседела от росы, а над заливчиками почти незаметно встал туман. Ночь казалась лишь бледными сумерками, на небе — ни звездочки. Лежа в полудреме, он услышал и тяжелые шаги в ночи, и мелкие шажки меж валунами вдоль реки, кто-то тихо разговаривал внизу возле самого устья, а стоило ему украдкой открыть глаза, как он видел длинные полосы на росе, будто кто-то прошел по траве. Да, так оно здесь и было, но ему желали только добра, это он чувствовал…

На другой день, стоя на склоне горы и глядя на светлую долину, искрившуюся под солнцем на легком ветру, он сказал самому себе: надо вернуться сюда и остаться здесь жить. Это была его земля. Никто не охотился здесь до него и не рыбачил, никто не топтал траву. Эхо в лесах ни разу не повторило удар топора.

Человек вернулся сюда и начал рубить избу. Она была совсем небольшая: от одной стены до другой можно было дотянуться руками. В окошке не было стекла, так что ему не грозило увидеть, как кто-то стоит за окном и заглядывает в избу. В последний раз, когда он перевалил через горы, он привел корову; для нее и для коня возвел он каменный хлев и заткнул как следует щели; домик был низенький, а внутри темно, как ночью; зато уютно…

Лето долго держалось в горах, с жарким дневным маревом, с ночной стужей; еду он находил повсюду — и рыбу и птицу; много раз попадались следы лосей и оленей; хищников видел он редко, да и то по большей части лисиц, да орлов, да ястребов, а еще таких, на которых и смотреть-то было незачем. Здесь все было как-то незыблемо, и хорошо, и тихо.

Но не успел он оглянуться, как нагрянула зима. Однажды утром все горы вокруг побелели, окутались тяжелой серой дымкой; земля лежала замерзшая и побледневшая, а все заливчики покрылись тонкой коркой льда. Днем повалил снег, побелевшее небо словно наседало на человека. Снег шел днем и ночью, а потом задул северный ветер, долину окутал серовато-бледный туман; снег шел не переставая. Когда приходилось отправляться по воду к роднику, человек проваливался по грудь в сугробы, выкарабкивался и прокладывал себе дорожку, которую снова засыпало снегом, прежде чем он успевал возвратиться.

После бури наступили морозы и затишье. Однажды утром, когда он вышел из избы, все вокруг было бело-голубым; озеро, склоны гор и лес — ослепительно белые, а над ними безоблачное голубое небо, которое словно искрилось от холода. А по ночам подмораживало так, что в низеньком сосновом бору только треск шел, а звезды казались сплошным мерцанием. В то утро он нашел следы лосей у самой двери избушки; большое стадо перебралось через реку и прошло мимо него, а ночами он прислушивался к протяжному, заунывному вою волков на льду…

Какой долгой может быть зима! Бывали дни, когда северный ветер так крепчал, что человек не выходил за порог избушки; оставалось только одно — сидеть дома и бесцельно глядеть на огонь в очаге да прислушиваться… А прислушиваться было к чему, и он вовсе не был уже так уверен в том, что ему желают только добра. Но он не боялся. Хуже всего было то, что он запас слишком мало кормов скотине в каменной пристройке. Нет, зимовать еще раз он не останется. Людям здесь жить не годится. А те, здешние, мирно проживут и без него. В первый же день, лишь только можно будет проехать в горах, он снова отправится в селение. Он проиграл, и ничего позорного в том не было.

Зиме, казалось, никогда не будет конца. Он видел, что солнце стоит высоко в небе, стало быть, в селении уже весна и скоро настанет лето. А здесь озеро было покрыто льдом, но совсем непрочным и пропитанным водой, так что проехать по нему было пока невозможно. Стоило солнцу вытопить днем какую-нибудь проталину, как ночью ее снова засыпало снегом. Человек мог часами стоять в лучах заката и смотреть, а в воздухе веяло оттепелью, пахло порывами ветра, талым снегом и перегноем, дождливым небом. Вот и пришла весна! А на следующее утро вся долина снова была окутана снежной дымкой, в горах стоял сплошной протяжный вой. Теперь голод настиг и людей и животных. Нет, здесь он не останется, вскоре наступит последний его день в долине, а потом он тронется в путь.

Но тут грянула весна, и такая буйная, что ей невозможно было противиться. Лед растаял за два дня, а реки и ручьи так разлились, что их невозможно было перейти вброд. Однажды утром он увидел, что долина очистилась от снега и стала какой-то серой и жалкой, горы были по-прежнему белыми. Серые поля, серые, поросшие березняком склоны, ни травинки меж камнями. Но уже вечером, куда бы он ни бросил взгляд, все чуть-чуть позеленело. Но это не была еще настоящая зелень, а словно намек на нее; лишь легкий налет. Человек даже обессилел и обезумел от всего этого, и не успел он опомниться, как уже начал мастерить себе лодку. Ему надо было сделать сотни дел, вокруг него все буйно росло, так что он не знал, куда ему двинуться. И вдруг он вскочил и начал громко вопить и орать, а быть может, это вовсе и не он кричал, потому что вокруг него повсюду стоял крик и гомон. И вот настало наконец лето; вечер стоял светлый и холодный, но все равно это было лето. На ольхе появились мелкие листочки, березы благоухали, ручьи и реки больше не шумели, а лишь журчали, будто мурлыкали в тишине; молчаливая гладь озера словно вбирала в себя бледное, светлое небо. А над головой человека раздался этот звук, далекий, напряженный звук; человек не понимал, что это такое, но звук словно бы чего-то желал от него, И человек остался.

Следующая зима грянула так же внезапно, как и первая, и он поклялся, что она будет последней. Он давал такие клятвы каждую зиму. Но забывал их каждой весной. А под конец и вовсе забыл про них.

Каждую осень он стал ездить на коне в ближайшее селение и вьюком доставлять домой в долину припасы на зиму. Однажды летом он вставил в избушке стекла; это было не просто радостью для него, а настоящим праздником; темными ночами он видел, как оно, которое он прежде только слышал, приближалось вплотную к окну, он видел лицо, которое вовсе не было лицом, вернее — всего лишь глаза… И еще — теперь он гораздо явственнее, чем раньше, слышал, как на отвесном склоне ухал филин…

Однажды осенью, вернувшись из селения, он привез с собой женщину. Немало там ходило толков о том, как она ему досталась; говорили, что не добром. У нее, верно, были и свои причины покинуть селение. Но она никак не думала, что долина так далеко от людей и так безлюдна. Приехав, она сказала ему об этом в первый же вечер. Он поглядел на нее и ответил, что коли так, она может уехать обратно. Больше они ни разу этого не повторяла.