Норвежская новелла XIX–XX веков - Бьёрнстьерне Бьёрнсон

Когда Берита опамятовалась, Вальборга сидела в изголовье, плакала и держала ее за руки. Берита пролежала весь день, а Вальборга почти все время просидела рядом с ней. Об чем у них речь была, того никто не знает. Ленсман то и дело заходил в комнату, но и двух слов не сказал. Каждый раз взглядывал на жену. А к полудню пришел на хутор Халл. Он повсюду разыскивал Бериту. Тут ленсмана и прорвало. Это слышали все в доме.

— У нас твоя баба лежит, а уж как оклемается малость, так и в исправительный ее!

И он рассказал, как они нашли Бериту.

А Халл из себя вышел. Стукнул кулаком по столу и объявил ленсману, что тот сам вместе с Вальборгой в этом деле виноваты, сами, дескать, прогоняли ее из дому, из одного да из другого, потом с ума свели, а теперь в исправительный засадить метят. Но уж в тот же день, как это сбудется, стрясется беда, и тогда пускай сами на себя пеняют.

Ленсман ударил его, хотел за дверь выставить, в каталажку посадить хотел за такие слова, но тут Вальборга возьми да схвати его за руку. И сталось по ее. Халла отпустили с миром.

А Вальборга другой человек стала. Выхаживала сестру, пока та не выздоровела, нянчилась с ней, как с ребеночком, плакала и просила простить ее. Обе слезы лили. Помирились они и обещались друг дружке неразлучными быть, как и в былые дни.

А в тот день, как Берите домой идти, пришел Халл. Смирный пришел, словно и не он. Всю вину на себя принял. Он-де подговорил Бериту, он ее сманил и смутил, а она была не в себе, и он уговорил ее пуститься на это. Просил ленсмана посадить его под замок, а Бериту отпустить домой. Да только ленсман ему не поверил.

— Поверишь! — сказала Вальборга.

— Ладно, — сказал ленсман. — Но тогда им обоим по закону в исправительный положено.

— Да неужто ты такой крутой? — спросил Халл.

— Заткнись! — крикнул ленсман и так хватил его по зубам, что кровь брызнула.

Вальборга давай опять дело улаживать, просила мужа опамятоваться и вести себя как люди. Но на этот раз ленсман не стал ее слушать. Он так осерчал, что стулом о пол шарахнул.

— А ты, — заорал он на Вальборгу, — ты меня на поводу водила, тебе в угоду я черные дела творил!.. Кабы сила, потолок бы на тебя грохнул!

Вальборга в ногах у него валялась при всем честном народе. Каялась, что надурила, и пускай он ее как хочет накажет, не велика беда теперь будет, когда к ней сестра воротилась, а вот над Беритой пускай смилуется, да и над мужем ее. Размяк было Севал Странн — такую власть забрала над ним Вальборга, но тут в нем чиновный дух взыграл. А уж тогда его с панталыку не сбить было.

— Взять их под арест.

Он кликнул стражника и сделал свое дело. Их отправили к судье.

Еле оттащили Вальборгу от Бериты, когда ту повезли.

Худо пришлось Вальборге, а ленсману и того хуже — так худо, что он слег. И чуть было сразу богу душу не отдал. Пришел лекарь и кинул ему кровь, а потом лекарка приходила с банками и тоже кровь отсасывала. Но ничто не помогало. Кровь ударила ему в голову и в сердце. Разбило его, и язык отнялся.

А Вальборгу думы одолели. Люди думали, что она малость тронулась. Присматривала она за мужем, ходила за ним, вела дом и хозяйство, но все равно не до того ей было.

Халл и Берита признали свою вину, и засудили их быстро. Дали несколько лет исправительного.

— А Халл-то начисто невиновный! — сказала Вальборга, услышав о том. — Я своему мужу такого сделать не сумела бы. А стало быть, и мужа не надо! — прибавила она и засмеялась. Такая уж у нее была привычка, когда ее что-нибудь мучило.

В ту же ночь ленсман помер. А на другой день Вальборга с тремя мужчинами поехала на лодке к судье и объявила, что лишила мужа своего жизни, своими руками задушила. Не могла его больше выносить. Продалась она ему, чтобы над сестрой погордиться, а теперь претерпит, как сестра, и кару и позор. Судья посадил ее под замок. Поверил он ей. Но как послушал потом еще, что она говорила, так и оказалось, что у нее концы с концами не сошлись. Взял он ее с собой и оглядел покойника вместе со сведущими людьми. Несколько раз наговаривала на себя Вальборга, а на поверку вышло, что она только глаза мужу закрыла, когда они тускнеть начали: изо всей силы пальцами прижала.

— Или мне почудилось, что я погубила его? — сказала она. — А надо бы! — И засмеялась.

Ее выпустили. Она переселилась в Брекку и взяла к себе племянников, которых отдали было обществу на прокорм. И была им добрая мать.

Но не снесла она тяготы. Через год ушла крадучись из дому и пешком пошла туда, где была Берита. И осталась там, пока Берита и Халл отбыли свой срок. Их выпустили в один день. А с Беритой она видалась, как только позволяли.

По дороге домой Вальборга померла. Но она загодя так всем распорядилась, что им достался и хутор и все прочее наследие.

Халл с Беритой прожили долго.

А в селе так говорили: кто судит Вальборгу, тому надо быть Вальборгой. Кто хочет, как она, ненавидеть, тот должен, как она, и любить.

Кора Сандель

Загадка

Явилась она в кошмарную погоду. Поэтому фру Исаксен не стала карабкаться на палубу — в такой холод можно было себя не утруждать, — а выбрала местечко на пристани, где поменьше дуло, и, кутаясь в плащ Исаксена, следила, как одинокая фигурка, спотыкаясь на ветру, прошла по палубе и засеменила по сходням. Кто это, ей было совершенно ясно.

Навстречу ей фру Исаксен не пошла. Наоборот, она повернулась к Кайе, которая сидела в экипаже Уле Гальтерюда под кленами у телеграфной станции, и крикнула что-то такое про лошадь, мол, надо ее придержать, а то пароход сейчас загудит. Ветер проглотил все слова, и тогда фру Исаксен сказала громко, но уже для одной себя, что она очень беспокоится и это ужасно, что Кайя ничего не слышит.

А незнакомка тем временем уже сошла на пристань. Тут она остановилась и сказала:

— Фру Исаксен!

Ветер дул в сторону фру Исаксен, так что не услышать было никак невозможно. Фру Исаксен вздрогнула — от полной неожиданности! — повернулась и крикнула во все горло — ей приходилось бороться с ветром:

— Добрый день, вы, наверное, фру Арнольд?

— Да, это я. Я вам так признательна, что вы…

— О дорогая…

Тут фру Исаксен осеклась. Вполне в порядке вещей, что фру Арнольд признательна. Господи, а как же иначе? С другой стороны, лучше не допускать излияний. Они могут слишком далеко завести. И фру Исаксен сразу же поставила точки над i, выкрикнув:

— Это же для дяди!

— Ну, конечно, я понимаю, — сказала фру Арнольд и покраснела. Она повернулась — за ней несли багаж, — и фру Исаксен, наблюдая ее сзади, отметила: прелестный плащик, чудные туфли, шикарная шляпка; что-то не похоже, чтоб очень нуждалась, а она-то еще хотела предложить свою старую серую…

Из-за ветра — пока, во всяком случае, — беседовать было немыслимо. Вполне можно было ограничиться выкриком, что экипаж ждет вон там. Фру Исаксен, однако, прокричала еще:

— Ужасная погода, не правда ли? — чтоб незнакомка знала, что имеет дело с дружелюбной, милой, обходительной и учтивой особой. А подойдя к экипажу, она сверх того прокричала: — Моя дочь Кайя! — и ткнула пальцем в козлы. Кайя приподнялась и проделала нечто среднее между книксеном и просто кивком, ни то и ни другое, и немножко того и другого.

Поехали. На шоссе снова начался ветер, свистел, завывал и не давал говорить. Как вежливая хозяйка, фру Исаксен время от времени, надсаживаясь, выкрикивала:

— Тут живет пастор! Здесь мы берем молоко! Тут хозяева этого экипажа! Этим летом ко всем приезжают! А за поворотом — мы!

Фру Арнольд на каждое сообщение признательно кивает и говорит:

— Вот как!

Она вся синяя, закоченевшая, так что какое у нее лицо при нормальных обстоятельствах, даже не поймешь. Она стучит зубами. Фру Исаксен думает: «Интересно, угощать ее сейчас надо? Решит еще, что мы богачи… Пожалуй, — лучше не стоит. Ну, чашечку чая предложить, я думаю, можно».

— Только уж знаете, мы чем богаты, тем и рады! — кричит она. — Мы ведь тоже верхний этаж летом сдаем. Приходится, что поделаешь! Раскладушка в столовой — вот и все, что могу предложить!

— Ах, что вы! — кричит фру Арнольд. — Огромное вам спасибо!

— Это для дяди! — уточняет ситуацию фру Исаксен, чтоб не возникло повода к недоразумению. И они въезжают во двор.

На крыльце стоял Исаксен в шлепанцах и сосал трубку. Он казался почти веселым и, несмотря на шлепанцы, спустился на несколько ступенек навстречу гостье.

— Очень рад! — провозгласил он, но, поймав взгляд жены, прибавил новое «очень рад», которое было всего лишь вежливо, не более.

В прихожей фру Исаксен остановилась и повернулась к мужу. Через приоткрытую дверь столовой ей виден стол, уставленный разной разностью.