Дети улиц - Берли Доэрти

Сэм вздохнул.

– Что ж… В тот день, когда я впервые увидел тебя за воротами работного дома, Лиззи спрашивала мальчика по имени Кончик про твою маму и брата, и он сказал, что их там нет. – Он провел рукой по глазам. – Но мне думается, что он ошибся, Эмили. Потому что вечером накануне к нам туда пришел мальчик с мамой.

– Его звали Джим?

– Я не знаю, как его звали. Но его мать была очень больна, как и говорила Лиззи, а мистер Сиссонс не любит, когда приводят больных людей, потому что у них может быть холера и они могут распространять ее, а работать не могут, вообще ничего не могут. Я и еще старик по имени Джозеф должны были отнести эту больную женщину прямо в лазарет, и Джозеф попросил меня посидеть с ней немного, потому что он не знал, где ее мальчик. Она была очень похожа на тебя, Эмили. Она шептала имена, и расслышать их было тяжело, но имен было три. Теперь я понял, что она шептала.

– Эмили, Лиззи, Джим, – медленно, нараспев произнесла Эмили.

– Верно, – Сэм надел кепку, затем снова снял ее, повертел в руках. – Так что я думаю, что знал твою маму.

Эмили присела рядом с ним, неотрывно глядя в землю прямо перед собой, туда, где в траве возился дрозд, выискивая веточки и листики, из которых можно было бы соорудить гнездо.

– Что с ней случилось?

– Она уснула, – ответил Сэм, – но так и не проснулась, Эмили. В ту ночь она умерла.

В тот день миссис Клеггинс вернулась после чая. Она сказала ученикам, что у нее был долгий и тяжелый день и ей нужно лечь спать пораньше, поэтому все они тоже должны отправляться в постель, хотя на улице едва стемнело. Эмили и Лиззи было все равно. Они молча просидели весь ужин, ничего не съев, просто вытирая слезы, текущие по щекам. «Бедный Джим, – думала Эмили. – Теперь он совсем один. Мы с Лиззи хотя бы вместе».

Сэм наблюдал за расстроенными девочками. «Теперь я уже жалею, что сказал ей, – думал он. – Расстроил их, вот что я наделал. Но если бы это была моя мама, я хотел бы знать».

После ужина девочки поднялись наверх, и когда все встали на колени, чтобы прочесть молитву, Лиззи опустила голову на плечо Эмили. Молитва не шла на ум. В голове крутилась лишь одна мысль: «Мама умерла, теперь я знаю это. Я больше никогда не увижу ее». Открыв глаза, она увидела, что на одной из кроватей сидит миссис Клеггинс и наблюдает за ними.

– Что происходит? – поинтересовалась женщина.

– Мы узнали, что наша мама умерла, – прошептала Эмили. Рядом снова всхлипнула Лиззи. Эмили обняла сестру. – Мне сказал один из мальчиков. Он был с ней в лазарете в работном доме.

Миссис Клеггинс поднялась. Девочки подумали, что сейчас она накричит на них, станет бить по щекам, но та лишь сказала:

– Сегодня ночью можете спать в одной постели.

Она продолжила свой обход, освещая себе путь свечой, а затем вышла из комнаты. На комнату опустилась тишина, и каждая из девочек провалилась в собственную тьму, в собственные безмолвные страдания. Эмили гладила Лиззи по волосам, пока не почувствовала, что та наконец-то погрузилась в сон.

– Ну вот и все, – прошептала Эмили. – Ты спишь. Пусть тебе приснятся чудесные сны о том времени, когда мы еще не приехали сюда. Мы должны беречь друг друга, Лиззи. Должны держаться вместе. Теперь мы сироты.

17

Жестокий Крикк

Вставать по утрам стало тяжело, как никогда. Каким-то образом Эмили и Лиззи пережили следующие дни и недели, утешая друг друга, позволяя рабочей рутине немного приглушить горе.

– Здесь нет никого, кто не потерял бы близких, – говорила им Мириам. – У большинства из нас вообще никого нет. А если и есть родные, мы все равно не увидим их никогда, потому что застряли здесь. Застряли здесь навечно.

Они провели на фабрике уже несколько месяцев и знали о работе все, как если бы у них никогда не было другой жизни. Все они научились читать по губам, и это хотя бы немного помогало справиться со скучной работой. Всякий раз, осмеливаясь поднять глаза от жужжащих станков и плетущихся нитей, они получали шанс сказать что-то кому-нибудь. Это было единственное, что они могли делать, чтобы почувствовать себя людьми, а не просто частью прядильного цеха. У них была короткая песенка, которую они беззвучно пели друг другу, добавляя к этой литании что-то от себя. «Еда воняет», – пел один из них одними губами, а следующий поворачивался к другому ученику: «Еда воняет, постель жестка, от работы ломит спину, болят ноги», – и так далее. Игра заключалась в том, чтобы повторить это все, не забыв ни слова, и все они должны были быть в правильном порядке, прежде чем можно было добавить в список свою жалобу на что-то. Иногда, получив послание, они принимались громко смеяться. Как-то раз Эмили застыла в ожидании, когда работавший за соседней машиной Сэм посмотрит в ее сторону, чтобы она могла передать список жалоб ему. Внезапно сзади на нее налетел Крикк. Он был словно паук, сновавший меж стрекочущими машинами с зажатым под мышкой ивовым прутом. Схватив ее за подбородок, он повертел его из стороны в сторону.

– Стоишь без дела. Смотришь, куда не положено. Смеешься!

Его лицо склонилось над ней, рот открывался и закрывался настолько близко к ее губам, что она чувствовала запах его дыхания, в лицо ей летела слюна. Он замахнулся прутом, намереваясь ударить ее. Сэм отбежал от своей машины, набросился на Крикка, оттаскивая его за руку от Эмили, пытаясь вырвать прут у него из рук. Взревев от ярости, чего прежде в таком шуме было не услышать, Крикк обрушил прут на Сэма, он бил его снова и снова, пока мальчик не забился на полу в агонии. Молл, прядильщица Эмили, крикнула, зовя на помощь, пытаясь оттащить ее от катающихся по полу тел. Остальные рабочие наблюдали за происходящим в немом ужасе, и внезапно надо всем этим появился еще один человек: мастер Криспин, сын хозяина фабрики. Он оттащил Крикка от Сэма, заставил его бросить плеть. Надсмотрщик отошел на шаг, тяжело дыша, изо рта у него текла слюна, словно у бешеного пса. Сэм стоял на четвереньках.

– Марш на улицу! – закричал мастер Криспин. – Вы оба заслуживаете порки! А вы, рабочие, хватит глазеть, хватит терять время. Время – деньги!

И он резко кивнул головой, требуя, чтобы Сэм и Крикк вышли за ним на улицу. Эмили подошла помочь Сэму, но тот лишь покачал головой и захромал прочь, вслед за обоими мужчинами.

Ошеломленные увиденным, ученики снова принялись за работу, опустив глаза, не поднимая голов от станков. Друг на друга они не смотрели. Эмили дрожала. «Бедный Сэм, бедный Сэм, – думала она. – Это все я виновата».

Вскоре вернулся Крикк, рыча, в глазах плескалась ненависть. Он подошел к Эмили, крепко схватил ее за руку, так что девочке стало больно.

– Ты сегодня останешься без обеда, – рявкнул ей на ухо надсмотрщик и снова пошел по проходу между машинами, по очереди оглядывая учеников, встряхивая тех, в ком ему что-то не нравилось. Когда подошло время обеда и все рабочие вышли за кашей, ученики остались чистить станки и подметать пол, пока Крикк рыскал по цеху, довольный тем, что видел. Слуга вкатил в цех мастера Блэкторна.

– Дай я посмотрю на них. Прокати меня, Фергюс, хочу видеть, как они работают.

Эмили услышала, что колеса катятся к ней, а затем медленное свистящее дыхание мастера Блэкторна, когда кресло прокатилось мимо.

– Работай, работай, работай, – бормотал он. – Не отвлекайся. Не отвлекайся.

Она не осмеливалась поднять головы, пока он не проехал, а затем на минутку разогнулась, чтобы спина перестала ныть. Робин встретился взглядом с Эмили.

– Он за это поплатится, – одними губами произнес он. Девочка пожала плечами. «Интересно, – подумала она, – кого он имел в виду, Крикка или Сэма?»

До самого чая она больше Сэма не видела. Он, хромая, вошел в дом учеников, осторожно опустился на скамью, поскольку все тело у него болело.

– Что сказал мастер Криспин? – спросила Эмили, когда у нее появилась возможность подойти к нему.

– Лаял на нас обоих, как бешеный пес, и это было хуже всего, что я когда-либо слышал. Заставил меня дрожать в глубине души, это было страшнее побоев. А затем сказал Крикку, что ему нужно научиться обуздывать свой нрав, не то однажды он сядет за убийство. А мне сказал, что я заслужил хорошую порку, но на этот раз он меня отпустит, и что мне нужно пойти обработать раны. Вот миссис Клеггинс и вымазала меня какой-то пахучей мазью, которая кололась так, словно меня сунули в пчелиный улей. А потом мне пришлось вернуться к работе: мастер Криспин поставил меня на другую работу, не на этаже Крикка. И там здорово, потому что у надсмотрщика приятное улыбающееся лицо, как у довольного кота.

– А нас всех наказали, просто потому, что ты ударил Крикка, чтобы спасти свою подругу. Ты знаешь об этом? – поинтересовался Робин. – Мы работали целый день без обеда. Думаешь, это справедливо?

Эмили пропустила его слова мимо ушей.

– Спасибо, Сэм, – тихо сказала она. Он вздрогнул, когда она прикоснулась к его плечу.