Роковой самообман - Габриэль Городецкий

Криппс приехал в Анкару рано утром и сразу пошел совещаться с Натчболл-Хьюджсеном. Иден, развлекавшийся в кабаре до 5 часов утра, появился позже, одержимый своей излюбленной идеей создания Балканского блока с Югославией. Как показалось Криппсу, Иден, под влиянием оказанного ему щедрого гостеприимства, уверовал, будто соглашение с турками уже у него в кармане. Тем не менее переговоры продвинулись не слишком далеко, так как ленч в посольстве проходил в большой компании. Вечер был занят фольклорным представлением, устроенным специально для Идена. Криппса, однако, нелегко было обескуражить. Он сел на специальный ночной поезд, на котором Иден ехал в Стамбул, в надежде поднять русский вопрос по пути.

Поездку закамуфлировали под возвращение в Египет. После «великолепных проводов с военным оркестром и приветственными кликами толпы» поезд отправился на восток по Аданской линии. Через три четверти часа он вернулся, с зашторенными окнами на полной скорости миновал анкарский вокзал и перешел на линию, идущую на запад, в Стамбул. «Чрезвычайно роскошный» поезд был «битком набит яствами, напитками и курительными принадлежностями», что помогало Криппсу убеждать Идена еще раз обдумать решение по вопросу Прибалтийских государств. Любезный и внимательный, Иден, тем не менее, не стал связывать себя никакими обязательствами, хотя обещал принять решение в течение нескольких дней по возвращении в Лондон.

Добрую часть дня в Стамбуле Криппс потратил, «встречаясь с самыми разными людьми, от эмигрантов и агентов спецслужб до наших сотрудников и журналистов»{581}, и даже посетил султанский дворец, открытый специально для него. Затем сел на ночной поезд в Анкару, где должен был встретиться с Виноградовым, советским послом. На Виноградова не слишком большое впечатление произвело краткое и формальное свидание с Иденом на балу, устроенном турками в его честь. По его мнению, Иден «сотрясал воздух», ведя беседу «в общих чертах» и полностью игнорируя балканские сложности. Кроме того, он лелеял чрезмерную «веру в лояльность Турции». Он, очевидно, не рвался обсуждать русские дела, оставляя это Криппсу{582}. Тому молодой Виноградов показался «живым и очень приятным — я бы даже сказал, интеллигентным»; их беседы вылились в совместный меморандум, представленный на рассмотрение Саракоглу. Сотрудничество Виноградова позволяло безошибочно заключить, что русские теперь стремятся восстановить более тесные контакты с Турцией и фактически хотят обсудить материальную и военную помощь ей. Криппс покинул Анкару вечером — «четвертая ночь подряд в поезде!» — убежденный, будто проделана «полезная работа», которая «по крайней мере вновь открывает шансы на улучшение турецко-русской ситуации».

Инициатива Криппса вряд ли могла быть оценена по достоинству в то время. Нежелание Идена брать на себя какие-либо реальные обязательства вкупе с его очевидным бессилием укрепили растущие подозрения Москвы, что он вместе с Черчиллем пытается спасти английскую шкуру, втянув Советский Союз в войну{583}. По крайней мере именно такое впечатление произвели на Виноградова значительные усилия, приложенные англичанами, чтобы заставить русских сделать публичное заявление о помощи Турции, которое оказалось бы неизбежно направлено против Германии и могло основываться лишь на весьма сомнительном выводе, будто визит Идена укрепил «твердость Турецкого правительства и его решимость лояльно выполнять свои обязательства». Криппс и Натчболл-Хьюджсен ждали от турок немедленного развертывания их войск во Фракии. Русские предпочитали получить от них конкретные предложения и даже намекали, что Советское правительство «благосклонно отнесется» к просьбе Турции о военных поставках{584}.

Материалы российских архивов не оставляют сомнений в том, что русских, так же как англичан и Балканские страны, серьезно заботили будущие шаги Германии. Оставался и страх перед Англией, так как она теперь оказалась непосредственно замешана в балканские события, а отказ от операции «Море — Лион» возрождал перспективы сепаратного мира. Надежды турок на предотвращение германской угрозы основывались на англо-советском сотрудничестве, которое могло укрепить Югославию в ее решении сопротивляться Германии и остановить дальнейшую экспансию последней.

Добиваться сближения с Турцией при посредничестве англичан казалось Сталину сомнительным средством. С одной стороны, он хотел, чтобы англо-турецкое сотрудничество оказалось в силах остановить продвижение Гитлера за Адрианополь. С другой стороны, Англия оставалась потенциальным противником в этом регионе, и следовало помешать ей самой оккупировать Проливы. Поэтому заключение, что «Идену не удалось добиться в Ангоре прямого обещания Турции выступить на стороне Англии в случае движения Германии против Греции», было воспринято с большим облегчением. Все попытки друзей Советского Союза, таких как Батлер, внушить Сталину, что приход Германии на Средний Восток «представляет громадную опасность не только для Англии, но и для СССР», казались просто намеренной провокацией{585}.

Турки совершали сложные маневры не впрямую, а через посольство в Лондоне, туманно намекая на возможный «советско-турецкий альянс». Подобный ход на деле должен был удержать русских от односторонних военных действий и послужить фактором сдерживания для Гитлера. Перед лицом уже не теоретической угрозы Майский не попался на удочку, настаивая, что такой альянс должен вылиться в военное соглашение{586}. Вероятность заключения такого соглашения под покровительством Британии в любом случае была невелика, так как Черчилль никогда не был горячим сторонником Балканского блока{587}.

Он остудил пыл Идена, все еще мотавшегося на Среднем Востоке из одной столицы в другую, передав весьма пессимистическую оценку Комитетом обороны возможности «для Греции избежать ее судьбы, если только в дело не вступят Турция и/или Югославия, что представляется крайне невероятным». Англичане фактически смирились с «позорным изгнанием» их из Греции и с Балкан{588}.

Но ничто не могло остановить Криппса. Немедленно по возвращении в Москву, 6 марта, он был в высшей степени сердечно принят Вышинским для необычной двухчасовой беседы. Вышинский желал знать, «как долго Турция будет в состоянии противостоять этому [германскому] нажиму, как долго она сумеет защищаться, если она подвергнется нападению»; его не оставляла мысль, будто Турция тоже может присоединиться к Оси, которую Криппс горячо опроверг. Вышинский не только боялся провокации, но и был, видимо, встревожен тем фактом, что Криппс вернулся со своей встречи с Иденом практически с пустыми руками. И турки не выдвинули конкретных предложений, а Криппс в сущности пытался возродить старое предложение по созданию Балканского блока, сделанное Сталину в июле 1940 г. Импульсивный по натуре, Криппс сам себе вредил, выражая уверенность, что балканский эпизод лишь прелюдия к более важному плану «нападения ^Германии на СССР». Сообщение относительно Турции следовало читать именно в этом контексте; Криппс предупреждал Вышинского: выживание Турции полностью зависит «от материальной и духовной… помощи со стороны Англии и СССР». Вряд ли ему поверили, поскольку он признался, что сделал такой вывод на основании слухов. Криппс применил обоюдоострое оружие и сделал попытку поднять в Москве еще большую тревогу, в форме предупреждения, что нападение на Советский Союз «даст Германии возможность пойти на мир с Англией на основе отказа от Бельгии, Франции и пр., за счет СССР». Не только в Кремле поставили под сомнение мотивы Криппса, но и дома на него обрушилась резкая критика. Форин Оффис предвидел, скорее всего верно, что «частью цены, которую Советское правительство запросит с Турции за любую помощь, будет концессия на Проливы»{589}. С другой стороны, Кремль получил подтверждение из собственных источников на Балканах, что хотя турки не намерены воевать за пределами своих границ, но и «не собираются уступать без боя ни пяди своей территории». В советском Наркомате обороны спросили турецкого военного атташе о возможной реакции Турции на продвижение немцев во Фракию и затем к Проливам. Его ответ был недвусмысленным: «Конечно будем защищаться!» Но снова всплыл вопрос о провокации, когда он предупредил, что если немцы дойдут до Босфора, то советские интересы «тоже окажутся под ударом… это несомненно будет лишь первый шаг в осуществлении главного плана нападения на Советский Союз, и тогда англичане не смогут вам помочь»{590}.

Сталин разрывался между желанием не пустить немцев к Проливам и боязнью, как бы англичане не спровоцировали его необдуманно вступить в войну. Ошибочный прогноз, будто немцы должны оккупировать Проливы, прежде чем приступить к атаке на Советский Союз, лишь еще больше заставлял Сталина подозревать англичан в провокации. Подпевая своему хозяину, советский посол в Софии выражал сомнение в том, чтобы Германия была способна пуститься на такую «авантюру» перед лицом могучей Красной Армии и неисчерпаемого потенциала Советского Союза{591}.