Руфь - Элизабет Гаскелл

— Но ты ведь помнишь, — заметил мистер Бенсон, — как всегда был строг мистер Брэдшоу к своим детям. Неудивительно, что Ричард был в те годы труслив.

— Держу пари, что он и остался трусишкой, — ответила мисс Бенсон. — Мистер Брэдшоу был точно так же строг и с Джемаймой, однако же она не трусиха. А в Ричарда я никогда не верила. Что-то в нем есть такое, что меня отталкивает. Когда в прошлом году мистер Брэдшоу ездил по делам в Голландию, этот молодой джентльмен стал ходить в церковь в два раза реже, чем при отце. И я охотно верю слухам, что он ездил на охоту с этими Смитайлами.

— Ну и что же тут такого страшного, если молодой человек в двадцать лет поедет на охоту? — улыбнулся в ответ мистер Бенсон.

— Ничего, разумеется! Я только хочу сказать, что если молодой человек в отсутствие отца так резко меняется, а потом, когда отец приезжает, снова становится усердным прихожанином и скромником, то это мне не нравится.

— Леонард никогда не будет бояться меня, — сказала Руфь, словно отвечая своим собственным мыслям. — Я буду его другом с самого детства, я постараюсь быть благоразумным другом. И вы ведь поможете мне вашими советами, сэр, не правда ли?

— А почему вам захотелось назвать его Леонардом, Руфь? — спросила мисс Бенсон.

— Так звали отца моей матери. Она часто рассказывала мне о нем и о его доброте. И мне захотелось, чтобы Леонард вырос похожим на него…

— Помнишь, Терстан, как Брэдшоу спорили о том, каким именем назвать свою дочь? Отец непременно хотел назвать ее Хепзиба или каким-нибудь другим библейским именем, а миссис Брэдшоу хотела назвать ее Юлианой, по имени героини романа, который она незадолго до того прочитала. Наконец они помирились на Джемайме, потому что это имя и библейское, и романическое.

— Я не знала, что Джемайма — библейское имя, — заметила Руфь.

— Так звали одну из дочерей Иова. У него было три дочери — Джемайма, Касия и Керенгаппух. Джемайма — имя распространенное, Касия иногда встречается, а вот последнего имени я в жизни никогда не слышала. А между тем мы ничего не знаем ни про одну из них. Люди вообще падки на звучные имена, не разбирая, библейские они или нет.

— Только когда с именем не связано особых ассоциаций, — заметил мистер Бенсон.

— Ну, вот меня назвали Верой в честь одной из главных добродетелей, и мне нравится мое имя, хотя многим оно кажется слишком пуританским. Мне дали это имя по желанию нашей набожной матери. А Терстана назвали так по настоянию отца, хотя он и был, что называется, радикал и демократ и позволял себе вольности в мыслях и разговорах. Но в глубине души очень гордился тем, что происходит от какого-то древнего сэра Терстана, прославившегося еще в войнах с Францией.

— Обыкновенное противоречие между теорией и практикой, мыслью и жизнью, — вмешался мистер Бенсон, который был в этот вечер в настроении поговорить.

Он откинулся на спинку кресла и устремил невидящие глаза в потолок. Мисс Бенсон, как всегда, вязала, постукивая спицами и поглядывая на брата. Руфь готовила белье для ребенка на следующий день. Так обычно проводили они вечера, и разнообразие вносили только темы разговоров. Это время осталось в памяти Руфи как самое счастливое: открытое окно, ароматы сада, заполняющие комнату, и ясное летнее небо. Даже Салли выглядела более мирной, чем обычно. Вместе с мисс Бенсон она проводила Руфь до ее спальни, чтобы взглянуть на спящего малютку Леонарда.

— Благослови его Господь! — произнесла мисс Бенсон, целуя маленькую пухлую ручку, высунувшуюся из-под одеяла. — Не вставай слишком рано, Руфь. Неблагоразумно расстраивать свое здоровье. Прощай!

— Прощайте, дорогая мисс Бенсон. Доброй ночи, Салли!

Затворив за ними дверь, Руфь снова вернулась к постели и долго смотрела на своего ребенка, пока слезы не выступили у нее на глазах.

Так кончился день Леонардовых крестин.

Мистер Бенсон иногда учил детей, если его просили об этом их родители. Однако этот опыт мало что давал для понимания быстрого развития Руфи. В детстве она училась у матери — и никогда не могла забыть то, чему научилась тогда. Этого раннего обучения оказалось достаточно, чтобы в девочке развились способности: хотя они и оставались в течение многих лет скрытыми, но подспудно росли и укреплялись. Новый наставник Руфи, мистер Бенсон, был удивлен тем, с какой легкостью она преодолевала все сложности, как быстро усваивала принципы и основы, с ходу схватывая суть вещей. Ее симпатия ко всему прекрасному и благородному возбуждала сильное сочувствие в ее учителе. Но особенно мистера Бенсона восхищало полное отсутствие в Руфи осознания своих необыкновенных способностей. Правда, тут не было ничего удивительного: она никогда не сравнивала себя с той, какой была прежде, и еще меньше — с другими людьми. Руфь совсем не думала о себе, все ее мысли были заняты ребенком и стремлением выучиться, чтобы суметь впоследствии воспитать его в соответствии с ее надеждами и молитвами. Если что-то и могло пробудить в ней самосознание, то это обожание Джемаймы. Мистеру Брэдшоу и в голову бы не пришло, что его дочь может считать себя ниже протеже пастора, но именно так оно и было. Ни один рыцарь прежних времен не принимал приказаний дамы своего сердца с таким восторгом, как Джемайма, когда Руфь позволяла ей сделать что-нибудь для себя или для ребенка. Руфь искренне полюбила отзывчивость Джемаймы, хотя и смущалась необузданными выражениями обожания.

— Мне бы не хотелось слышать, что люди считают меня красивой, — говорила она.

— Не просто красивой, а очаровательной и доброй. Так сказала о вас мисс Постлсуэйт, — отвечала Джемайма.

— Тем более не хочу об этом слышать. Может, я и красивая, но уж точно не добрая. Да и не следует слушать, что говорят про нас за глаза.

Руфь произнесла эти слова так серьезно, что Джемайма испугалась, не рассердилась ли та на нее.

— Милая миссис Денбай, я никогда больше не буду восторгаться вами и хвалить вас. Только позвольте мне любить вас.

— А мне вас! — отвечала Руфь, нежно целуя ее.

Джемайму не пускали бы так часто к Бенсонам, если бы мистеру Брэдшоу не вздумалось покровительствовать Руфи. Если бы она только захотела, то смогла бы одеться с головы до ног в его подарки. Однако она постоянно отказывалась от них, и это иногда даже сердило мисс Бенсон. Видя, что Руфь не принимает его подарков, мистер Брэдшоу решил высказать ей свое одобрение, прислав приглашение в свой дом. После некоторого колебания Руфь согласилась пойти к нему вместе с Бенсонами.

Дом оказался массивен и приземист, комнаты его были заполнены огромным количеством мрачной серо-коричневой мебели. Миссис Брэдшоу вслед за мужем старалась вести себя ласково с Руфью, хотя и имела при этом, как всегда, апатичный вид. В противоположность утилитарным вкусам мужа, миссис Брэдшоу втайне питала симпатию ко всему прекрасному, и склонность ее не могла бы найти лучшего удовлетворения, чем в этом случае. Хозяйка дома смотрела, как Руфь ходит по комнате, и ей казалось, что одно присутствие гостьи придает мрачному, бесцветному помещению недостающий ему свет и блеск. Миссис Брэдшоу вздохнула и пожалела про себя о том, что у нее нет такой прелестной дочери, о которой можно было бы сочинять романы. Она любила придумывать воздушные замки во вкусе издательства «Минерва-пресс», и это составляло ее единственное спасение от прозы жизни, которую она вынуждена была вести в качестве жены мистера Брэдшоу. Она понимала только внешнюю красоту, да и ту не совсем, иначе заметила бы, какую неизъяснимую прелесть придавала пылкая, любящая душа, чуждая зависти и эгоизма, ее некрасивой широколицей Джемайме, во взорах которой отражалось бескорыстное восхищение своей подругой.

Первое посещение дома Брэдшоу прошло так же, как впоследствии проходили еще многие. Пили чай, сервированный так богато и так некрасиво, как только и можно сервировать за большие деньги. Потом дамы взялись за вязание, а мистер Брэдшоу встал у камина и принялся просвещать собравшихся своими мнениями о различных предметах. Мнения его отличались той резкостью, которая характерна для людей, глядящих на все односторонне. Они во многом сходились с воззрениями мистера Бенсона, но тот несколько раз прерывал хозяина дома и просил о снисхождении для тех, кто не разделяет этих мнений, и тогда мистер Брэдшоу выслушивал его с состраданием, как слушают ребенка, который, сам того не понимая, городит всякий вздор. Мало-помалу миссис Брэдшоу и мисс Бенсон завели свой разговор тет-а-тет. Их примеру последовали Руфь и Джемайма. Двух младших девочек — очень воспитанных и неестественно тихих — мистер Брэдшоу отослал спать очень рано за то, что одна из них громко заговорила в то время, как отец распространялся о необходимости изменений в налогообложении.

Непосредственно перед тем, как подали ужин, вошел еще гость, которого Руфь никогда прежде не видела, но который казался хорошо знакомым остальному обществу. Это был мистер Фарквар, компаньон мистера Брэдшоу. Он провел последний год на континенте и только недавно вернулся. Этот господин был совершенно своим человеком в доме, хотя говорил мало. Он уселся в кресло и стал пристально рассматривать окружающих, однако в его взгляде не замечалось ничего нескромного или неприятного. Руфь удивилась, услышав, что он осмеливается противоречить мистеру Брэдшоу. Она ждала резкого отпора со стороны последнего, но мистер Брэдшоу хотя и не уступил, но в первый раз за вечер допустил, что кто-то, кроме него, может иметь свое мнение. Мистер Фарквар не соглашался во многом и с мистером Бенсоном, но выражал свое несогласие почтительнее, чем мистер Брэдшоу. Поэтому, хотя мистер Фарквар и не сказал ни слова с Руфью, она вынесла впечатление, что он человек достойный уважения и, пожалуй, даже симпатичный.