Последняя из рода Леер - 4 - Ольга Ильина

В первом же городе ее ограбили. Вытащили кошель с деньгами прямо из рюкзака. Пришлось ночевать на чердаке какого-то полуразрушенного дома. А там страшно. Шорохи и гул, и шум внизу. Не одна она тот домик облюбовала. Но забилась в самый дальний угол, чтобы только не заметили, оставили в покое. Хоть ненадолго. Она застряла в этом городишке без денег, еды, хоть какого-то плана. Только плакала часто, особенно по ночам.

Съела все продукты, что были в рюкзаке. А когда голод заставил отбросить все принципы, решилась на кражу. Долго наблюдала за грузной теткой, торгующей пирожками, горячими, такими ароматными, что почти теряешь сознание при одном запахе. И желудок сжимается в тугой узел и колет, царапает внутренности этот запах свежей выпечки. Она рискнула, подошла поближе, дождалась, когда тетка отвлечется, и схватила ближайший пирожок. Рванула прочь, но врезалась в кого-то с такой силой, что упала на землю, а тетка заголосила.

— Воришка, держите его, бейте. Ах, ты, шваль подзаборная, я тебя отучу брать чужое, — тетка ударила поднявшуюся было Илану так, что она снова упала. Здорово локтем приложилась, так, что все тело прострелило от боли, а из глаз слезы брызнули. Но тетка не унималась. Видимо, не раз, и не два ее такие вот мальчишки обворовывали, но только Илана попалась. Глупая, ни на что не способна. Даже с толком украсть.

Тем временем приличная толпа собралась, в основном из торговцев. Никто не желал суда, людям нужно было зрелище, настоящее и желательно кровавое. А что может быть увлекательнее, чем самосуд — отрубить руки мальчишке по здешним законам считалось справедливым наказанием, и не важно, что он украл оттого, что просто хотел есть.

Ее подняли, потащили куда-то. Вырываться бесполезно было, да и в голове гудело от очередной затрещины. Тяжелая же у тетки рука. Толпа гудела, как пчелиный улей. И ведь ни в ком она не ощущала хоть капли сочувствия. Даже другие мальчишки, такие же, как она, с удовольствием смотрели, и даже кто-то кинул в девушку тухлым яйцом, которое расплылось по рубашке.

А потом случилось что-то. Просто сплелось в тугой комок ужаса, боли и обиды. Захотелось уничтожить этих злых, жестоких людей, за то, что не желали видеть, насколько сами порочны и ничтожны, и в серебристых глазах впервые за всю ее жизнь промелькнула молния. Мужик, который держал ее за ворот рубашки и предвкушающе скалился, побледнел и выпустил руки. Попятился. А ей понравился этот ужас в его глазах. Очень, невообразимо понравился. Это слабого можно бить и осознавать, что ты сильнее, что ты в безопасности, и иметь такую власть над ним. Но что, если слабый с виду паренек на самом деле не так и слаб? Ей захотелось, чтобы они все почувствовали это. Страх. И они почувствовали. Отшатнулись, испугались, когда руки нагрелись, и она сформировала первый в жизни энергетический шар. А ведь в ней отродясь никакой магии не присутствовало. Откуда же?

Надо было куда-то деть этот сгусток энергии, теплый, не причиняющей боли, уютный какой-то и смертоносный. Она хотела кинуть его в толпу этих жестоких людишек, до дрожи в коленках, до боли искусанной губы, а потом подумала, как бы поступила Рей? Илана прекрасно понимала, что травница никогда бы в подобной ситуации не оказалась. Потому что сильная, потому что знает себе цену и никому не позволяет себя обижать. Вот и она не позволит. Улыбнется, посмотрит на недалеких людей свысока, оттолкнет свободной рукой застывшего мужика и, гордо вскинув голову, спустится с помоста, на который ее успели затащить. И пирожки она забрала. Все. И тетка даже не пикнула. Вот что значит власть. Безопасность. В тот же вечер она решила, что больше не будет бояться. Сформировала еще один сгусток и вытравила из заброшенного дома всех незваных гостей бомжеватого вида. Забаррикадировала дверь на чердак и впервые за несколько дней спокойно заснула, зная, что сегодня ее сон никто не потревожит.

После тяжелого разговора с Акроном мне никак не удавалось заснуть. Полночи вертелась в кровати, пытаясь устроиться поудобнее, но как бы ни легла, сон не приходил. Зато пришел кое-кто другой. Я открыла глаза и просто почувствовала в комнате чужое присутствие. А потом поняла, что нет. Свое. Родное. Услышала, как соскользнула ткань рубашки и брюк на пол и он почти бесшумно скользнул под одеяло. Мой ночной гость. Самый любимый на свете. И удивлять я умею, оказывается.

— Не спишь?

— Не сплю.

— Прости, не хотел будить.

— Что ты здесь делаешь? И Акрон…

— Тшш. Он в соседнем номере. А я…

— Не удержался?

— Виновен. Просто не могу быть… вдали от тебя.

А я ведь совсем не против. И сейчас докажу, насколько не против. Вот прижму к себе, поцелую, прикушу мочку уха, обожгу дыханием щеки и позволю делать с собой все, что захочет. Лишь бы только рядом был. И, оказывается это очень приятно, засыпать в объятиях любимого, и просыпаться в тех же объятиях не менее приятно.

— Интересно, а если мы в лесу заснем или на сеновале или еще где, тоже придешь?

— Обязательно. К тому же на сеновале я еще не пробовал.

— Фу, какая пошлость, — воскликнула я и попыталась оттолкнуть. Не дали. Притянули еще ближе и поцеловали в… нос, — А еще совратитель, искуситель и… и…

— Да-да, — промычал что-то мой искуситель, целуя шею.

— Черт, да мы во грехе живем, — я даже подскочила от понимания. Дожила. Распутницей стала. Самой настоящей. Тьфу, — Это все ты виноват!

Впрочем, искуситель совсем не собирался отвечать. Только на миг посмотрел как-то странно торжествующе и поцеловал.

— Я тебя люблю, ты знаешь?

— Это слабая попытка отмазаться от свадьбы? — не поддалась я.

— Это не я бегаю от жениха последние четыре года фактически и шесть технически.

— Удивилась бы, если б не бегал. От жениха в смысле, — ответила я, а потом представила эту картину и рассмеялась в голос. Повелитель бежит от жениха, теряя тапки с громким криком: «Не хочу жениться», а за ним несется кто-то вроде Корнуэла, раскидывает руки и томно вздыхает: «Ну почему ты бежишь, моя прелесть?». Ну и воображение у меня.

— Обожаю твой смех, — не поддался он. Вот непробиваемый.

— Интересно, а что же ты во мне ненавидишь?

— Твое упрямство, — без колебаний ответил он.

— Твое бесит не меньше.

— Но я ведь тебя отпустил.

Отпустил, как же. Это только так кажется. Видела я, какую защиту он на меня повесил. Тот барьер, что не давал общаться с миром, лишь слабое подобие.

— А еще я не люблю, когда ты хмуришься. И закрываешься от меня. Тогда появляется он. Его я совсем не люблю.

— Кто? — не понял Рейвен.

— Повелитель.

— Совсем не любишь?