Пещера невольницы-колдуньи - Шахразада

— Думаю, красавица, что ты услаждала его и днем, и ночью… Запоминала все его прихоти, исполняла самые крохотные, самые незначительные пожелания… Думаю, ты и под калиткой стояла в часы заката, ожидая того мига, когда послышатся в конце улицы шаги «самого лучшего на свете»…

— О да, Суфия, ты воистину мудра. Именно так я и поступала! И радовалась тому, что у меня такой муж, такой дом, такая счастливая и спокойная жизнь… О-о-о, далеко не сразу я поняла, что мой муж плохой купец, ибо неудачных сделок у него было куда больше, чем удачных. Но я всегда находила ему оправдание, пыталась лаской, любовью дать ему силы, чтобы эти неудачи забыть…

— О Аллах, я словно слышу себя саму…

— Увы, моя сестра… Но что же еще во власти женщины, как не ласка, понимание, сочувствие?

— Да, это так… Но, увы, мало кто из мужчин это ценит. Собственно, мужчины это ценят, а те, кто лишь называет себя таковыми потому, что носит чалму и молится в мечети, не ценят вообще ничего. Ну, быть может, кроме собственной глупости. Но мы снова отвлеклись от твоего рассказа. И я, и сестры вокруг. Мы хотим знать, что же произошло у тебя в жизни такого, что ты едва не залила слезами всю округу.

Услышав эти слова, Зульфия осмотрелась. О да, они с Суфией давно уже были не одни. Но воспоминания заслонили весь мир, и потому девушка не заметила, что в огромной пещере появились еще женщины. И вновь удивилась Зульфия. Но теперь уже не тому, что все эти женщины появились бесшумно, а тому, как сильно они похожи друг на друга… Удивилась, но пока более не думала об этом. Она чувствовала, что ей необходимо выговориться и не пыталась сдержаться. А удивление, восхищение или испуг можно будет оставить на потом.

И Зульфия продолжила свой рассказ. Теперь она повествовала о том самом утре, когда вдруг появилась в речах мужа «она», любимая женщина. Не скрывала Зульфия, что это известие повергло ее в такие глубины отчаяния, о которых она и помыслить ранее не могла. А когда она упомянула, что Джафар ушел от нее нищим, среди девушек раздались смешки. Невольно улыбнулась и сама Зульфия.

— О да, мои добрые сестры, — произнесла она и почувствовала удивительную радость от того, что есть с кем поделиться своей болью и своими мыслями, — этим я хоть слегка, но смогла отомстить презренному, быть может, самую малость наказать его за ту боль, которую он причинил мне…

— О подружка, — произнесла девушка, которая присела у стены рядом с Суфией, — должно быть, ты наказала и ту дочь шакала, проклятую разлучницу. Должно быть, не скоро твой Джафар сможет делать ей щедрые подарки…

Свиток двадцать седьмой

День лишь начал уходить. Но в красках неба появились уже первые лиловые блики, подсказывая, что закат куда ближе, чем можно было надеяться.

Одна за другой девушки покидали приют спокойствия. Суфия, как всегда, уходила последней. Она погасила светильники, оставив у входа в коридор трут и кресало. Остановившись перед скалой, Суфия проговорила:

— Сим-сим, повелитель, прощай!

И мудрая заколдованная дверь (во всяком случае, так думала Суфия) открылась, выпуская девушку из каменных объятий. Тропинка знакомо вела вниз.

Али-Баба привязал мулов в олеандровой роще. До заката еще оставалось время, и следовало убедиться в том, что никто не сможет воспрепятствовать ему. «О Аллах, творец сущего, повелитель правоверных, помоги мне! Дай мне спокойно войти в пещеру. И клянусь, что моя садака[6] будет необыкновенно, сказочно щедра!»

Али-Баба притаился за камнем почти у серой скалы. Вокруг было столь тихо, что ему самому стало смешно — от кого он таится здесь, где даже птицы, казалось, не летают… Разве что от ящерки в высокой траве… Но этой изумрудной малышке не было дела до какого-то двуногого чудака, который не может достойно выпрямиться.

Али-Баба хотел уже подойти к скале, но тут она отодвинулась и на площадку ступила одна девушка, за ней вышла другая… Юноша понял, что поступил более чем мудро, решив дождаться захода солнца.

Одна за другой мимо него скользили в опускающейся тьме девичьи фигурки. Их было столь много, что Али решил посчитать, скольким людям может дать приют сказочный Сим-сим, но сбился на втором десятке. Подсчет лишь убедил его в том, что это та самая пещера. Пещера, о которой говорил Маруф, пещера сокровищ, пещера, которая сделает его сказочно богатым в один лишь миг…

«Надо бы перевести мулов поближе к скалам… Иначе я буду тратить на переноску сокровищ слишком много времени…»

Али-Баба решительно ступил на тропинку, но в этот миг услышал за спиной шаги — еще одна женщина, закутанная в покрывало по самые брови, спускалась вниз. Али-Баба поспешно юркнул за надежный камень.

«Да будет так… Ночь длинная… Я перенесу все сокровища сюда, на площадку у входа… А потом приведу мулов…»

О жадность, сколь глупой и непредусмотрительной ты можешь быть…

На горы упал вечер. Лиловые сумерки становились все гуще. И вот наконец высоко в небе зажглись звезды. Насмешница луна взошла в своем царственном блеске, окатив и тропинку, и скалу, и самого Али-Бабу серебряным светом.

Смело подойдя к скале, черной, словно уголь при свете звезд, Али-Баба проговорил:

— Сим-сим, по велению сердца, откройся!

И волшебная дверь бесшумно скользнула в сторону. Открылся черный провал, и Али-Баба с замирающим сердцем сделал несколько шагов в темноту. Ток воздуха подсказал ему, что дверь стала на место. Юноша чувствовал себя во тьме словно букашка… И потому торопливо черкнул кресалом, чтобы зажечь заранее приготовленный факел. О да, Али-Баба оказался очень предусмотрительным грабителем, И мешки, и факел, и даже сапожки из тонкой кожи, чтобы не мерзли ноги холодной горной ночью…

В тиши коридора шаги были просто оглушительны. И еще какой-то звук, похожий на голос эха, раздавался вокруг. От всего этого душа у Али-Бабы замирала. О, как хотел он сейчас броситься обратно! Убежать прочь от этих холодных каменных стен и навсегда забыть о таком необыкновенном и страшном чуде… Но жадность пересилила трусость. Она гнала его вперед словами: «Четыре мула, нагруженных мешками… Мешки с сокровищами, которые сделают тебя независимым, богатым, свободным, уважаемым… По два мешка… а быть может, и по три… Ведь тюки с тканями легкие… Четыре груженных золотом мула…»

Пляшущий свет факела бросал на стены странные пятна — словно горные духи плясали вокруг Али-Бабы… Руки юноши тряслись все сильнее. И лишь голос жадности, твердивший о четырех груженых мулах, удерживал его от немедленного бегства…

Вот узкий коридор вдруг превратился в неохватное пространство. Свет факела растворился во тьме огромного зала… Али-Баба повертел головой в поисках места, куда бы пристроить факел, и увидел всего в одном локте от себя светильник…

— Глупец… Трусливый глупец… Здесь же еще час назад были люди. Более того, здесь были женщины, и они не боялись ровным счетом ничего. Отчего же ты, мужчина, дрожишь, словно лист на ветру?

Звук собственного голоса придал Али-Бабе сил, и он уже смелее начал обходить зал, зажигая светильники, которые заботливая рука расставила вдоль стен.

— О Аллах милосердный! Да здесь хватит сокровищ на всю мою жизнь… Что это? Ага, шелка… Шаровары… Кальян… Сласти? Целое блюдо… А что тут? Ого, плов… И почти не остывший… А это? Жемчуга… Духи…

Голова Али-Бабы кружилась. Он уже не думал о том, что это все надо перетащить ко входу и как можно скорее уносить отсюда ноги. Теперь он пытался осмотреть залы и закутки пещеры — каждый сундук и мешок, каждую шкатулку и кувшин…

— О Аллах, ковры… Хорасанские, багдадские, хорезмские… Изюм… Халва… Шербет… Да тут можно прожить жизнь, не выходя на свет солнца… Сукно… Хлопок Самарканда… Меха… Сотни шкурок… Рис… Пряности…

Али-Баба сунул нос в шкатулку и… отчаянно зачихал. Горький перец слегка отрезвил юношу, но разума полностью ему не вернул.

— Но зачем мне, о небо, торопиться? Здесь есть еда… Есть питье… Есть даже кальян… Ночь впереди столь длинна, что я успею и вкусить яств, и отдохнуть… И подумать о том, с чего мне начать…

Горный дух, охранявший расщелину и вечером перебиравшийся в пещеру, только головой качал, удивляясь такой необыкновенной наглости… «Жаль, что я не успел его напугать, — подумал дух. — Он бы бежал со всех ног, не успев увидеть и крохи сокровищ… Но я же могу сделать иначе… Юноша труслив и жаден… Тогда будет так…»

Посмеиваясь своему решению, горный дух умостился прямо над головой Али-Бабы. Тот вкушал плов с золотого блюда, запивая его шербетом из золоченой чаши, которая в свете факелов играла драгоценными камнями необыкновенной, редкой красоты. Али-Баба, должно быть, еще не понял, что за чудо он держит в руках. Но юноша и не пытался теперь это понять. Плов был столь вкусен, а голод, навеянный трусостью, столь велик, что он более и не стремился хорошенько осмотреться.