Люди полной луны - Александр Экштейн

— Пляж будет шикарный, — пообещал Самсонов, с удовольствием рассматривая Хромова. — Я вас в доме отдыха «Морской» на полное довольствие поселю.

— Я рад. — Пожав руку Самсонова, Хромов вышел из кабинета.

Не успев сделать и нескольких шагов, он подвергся нападению корреспондента ОРТ, который вместе со съемочной группой был приглашен к Самсонову.

— Чем будет заниматься МУР и лично вы в этом городе?

— Отцепись, — буркнул Хромов, отводя рукой корреспондента. — По такой жаре никто, кроме тебя, дурака, ничего делать не будет, а преступник тем более. МУР и лично я будем загорать на пляже.

Хромов никогда не врал без крайней необходимости…

Вскоре возле здания мэрии стало тихо. Столичные корреспонденты и политики постепенно рассредоточились по сокровенным, ухоженным турбазам местных бизнесменов и представителей власти, ибо Азовское море только с виду неказистое, а при ближайшем и дружелюбном знакомстве как-то так, незаметно, красоты Средиземноморья и всех остальных экзотических мест по сравнению с этим морем тускнеют и кажутся фальшивыми. А местные активисты, заметив отсутствие столичного внимания, сразу же охладели к протестам; к тому же подходила пора копать картофель, а это для провинциального жителя, а тем более таганрожца, святое дело. Великое успокоительное средство, жара, утихомирило страсти, и город вновь задремал…

— Фу… — выдохнул Самсонов, вытирая пот со лба. — Тишина… — Он поглядел на Миронова, сидящего в его кабинете с невозмутимым видом, и вдруг резко протянул ему руку со словами: — Мир!

Миронов от этого резкого и стремительного движения отшатнулся и вместе со стулом упал спиной на пол. Ударившись в падении о стенку металлического сейфа, стоящего позади, он потерял сознание.

Самсонов озадаченно почесал затылок и, сняв трубку, позвонил секретарше:

— Вызови «скорую», Аллочка. Тут у меня Миронов на полу лежит. Не пойму, то ли у него припадок, то ли на солнце перегрелся, то ли просто моего рукопожатия избегает.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Иван Селиверстович Марущак стал тяготиться возложенными на него обязанностями, а с недавнего времени даже ненавидеть их, а еще больше — презирать. Набрав номер подземной лаборатории, он спросил у коменданта:

— Как там?

— Алексей Васильевич хочет к морю, говорит, что встреча с волнами оплодотворит его мысли, — огорошил его новостью комендант подземной лаборатории.

— Самая волнистая вода находится в центре Марианской впадины, — пошутил Иван Селиверстович.

— Это озеро, что ли? — не понял шутки комендант. — Далеко?

— Одиннадцать километров шестьсот метров от поверхности Тихого океана, — рассмеялся Иван Селиверстович и положил трубку.

Не нравилось начальнику могучего УЖАСа то, что ему уже давно не нравилось: цели и задачи управления, а также его наднациональное руководство. «Я все-таки ростовский хлопец, на что мне Тибет нужен? — частенько думал он в минуты алкогольной задумчивости. — А этих ученых, всех до одного, утопить, и все, экология души и природы будет спасена».

Общение с умнейшими людьми мира не прошло для Ивана Селиверстовича даром.

Собственные ощущения не так уж и сильно задевали Марущака. Его потрясло и даже испугало другое: недавнее посещение подземной лаборатории, в которой Алексей Васильевич Чебрак сделал ему подарок ко дню рождения — Ивану Селиверстовичу исполнилось шестьдесят лет. Чебрак показал его клон, подрастающую копию Ивана Селиверстовича…

«Вот до чего пьянка доводит», — не мог простить себе Марущак, вспоминая, как несколько лет назад позволил взять у себя клетки для эксперимента.

Иван Селиверстович потрясенно смотрел на свое «отрочество», в глазах которого мерцала абсолютная пустота абсолютного идиотизма.

— Лет через десять-пятнадцать что-нибудь забарахлит в организме, — снисходительно-восторженно говорил ему Алексей Васильевич, — а у вас, пожалуйста, полный комплект идеальных запчастей.

Иван Селиверстович молча направился к моргу и, бросив взгляд в сторону лаборатории, столкнулся со взглядом носителя своих донорских органов и крови… С того дня Иван Селиверстович стал впадать в мрачные размышления и выращивать в самом себе какое-то опасное умозаключение. Впрочем, все это не мешало ему исправно выполнять свои обязанности, и УЖАС действовал, как высокоточные часы, — без сбоев…

«К морю ему, видите ли, захотелось, гениоту привернутому», — подумал Марущак, набрал номер по внутреннему телефону и сказал курьеру:

— Вызывай солнечного по кличке Улыбчивый, пусть появится, время пришло.

Он почему-то осторожно положил трубку на место, откинулся на спинку кресла, посмотрел в потолок и неожиданно для себя плюнул в него.

Странно все это. Сколько говорят, пишут о зловещем и жестоком преступном мире, о том, какое унизительное отношение человека к человеку в лагерях и тюрьмах, но я этого не замечаю. Осужденные преступники улыбчивы и беззащитны, как дети. Едва я выхожу из барака, как они начинают улыбаться мне и дружелюбно приветствовать, приносят хорошую пищу, деньги, спиртное, наркотики. Глупенькие. От последних трех я всегда отказываюсь в их пользу, и они обескураженно счастливы. Мне присвоили кличку Беспредел. Она мне нравится. Буря и натиск — вот смысл моей клички. В первые дни эти люди, не поняв моей улыбчивой и справедливой сути, пытались сделать мое пребывание в колонии дискомфортным. Они неуклюже бросались на меня с тяжелыми, иногда даже острыми предметами. Мне было весело и чуть-чуть обидно. Но все в прошлом, сейчас они меня уважают, любят и ценят. А те, что хотели сделать мне плохо… Я настоял, администрация колонии достала-таки для них инвалидные коляски, двенадцать штук. Двенадцать апостолов обезноженной инвалидности, двенадцать адептов церкви, которую создал я. А начальник колонии при виде меня резко разворачивается и уходит в противоположную сторону, что-то шепча себе под нос. Я его понимаю…

С левой стороны у изголовья моей кровати стоит тумбочка, на ней небольшой, но мощный транзистор «Спейс». Каждое утро в шесть часов я слушаю «Маяк» — новости. Вот и сегодня я просыпаюсь в половине шестого, а сплю я по системе «Леопард» — в позе абсолютного отдыха и готовности к действию. Один из почитателей, истинный фанатик моей установки «Люди должны любить и помогать друг другу», сразу же встрепенулся и преданно посмотрел в мою сторону. Я кивнул, и он исчез, побежал готовить мне завтрак. Очаровательный насильник и грабитель когда-то работал ведущим поваром в ресторане «Пекин».

Преступники обаятельны и талантливы, если они верят в чьи-то силу и ум, тогда они исключительно услуждивы и предупредительны. Этой ночью мне привели волнующего чувства и плоть прекрасного юношу. Он только что пришел этапом из малолетней колонии, достигнув восемнадцатилетия. Он был так красив и сопротивлялся моим ласкам так агрессивно, что мне больше ничего не оставалось, как вознести свое желание к этому юноше на высшую точку пронзительного прикосновения в самую суть наслаждения. Но вместо того чтобы застонать от восторга и нежности, он заорал, как взбесившийся осел, и потерял сознание. Я с отвращением сдернул его и отбросил в сторону. Все-таки нет в заключенных уголовниках «голубого шарма». К великому моему сожалению, нет.

Я включаю транзистор. Вместо обычного «Доброе утро, в эфире «Маяк», новости!» — диктор произносит кодовую фразу: «Улыбайтесь всегда и слушайте новости на волне «Маяка».

Понятно, Иван Селиверстович Марущак, человек, которому я беспрекословно и пожизненно подчиняюсь, приказал прервать отпуск и вернуться на службу. Прощайте, мои дорогие уголовники, вспоминайте меня, вашего пастыря. Господи! Они уже отправили этого юношу, испортившего мне миг наслаждения, в гаремный угол барака. Одели его в колготки, на грудь повесили табличку «Дуня». Нет, все-таки они примитивны, нет в них настоящей, пусть даже хамской, утонченности. Я улыбаюсь…

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Доминанта смерти — запой. Черное и разрушительное пламя запоя ухмыляющимся демоном трепещет над нами. Этот демон берет своими пупырчатыми зелеными лапами наши сердца и сжимает их — инфаркт! Своими грязными когтями он проводит по человеческой печени, и прощай белый свет — цирроз! Он плюет в русла наших вен, и они забиваются чешуйчатыми бляшками — инсульт! Но в России у этого демона нет никаких перспектив, потому что на него плевали со всех колоколен, и он, зараза такой, почувствовав к себе такое отношение, слинял, ибо понял, что российский запой — это мировоззрение, от которого его, гада, не то что инфаркт-цирроз-инсульт хватит, а вообще кондратий придавит…

Слава Савоев был мрачнее самой мрачной тучи. Еще бы! Его родной отец, участковый Константин Иннокентьевич Савоев, самым обыкновенным образом запил и, выдав это на службе за сердечное недомогание, слег. Слег-то он слег, но Славе пришлось выполнять его работу…