Барабан на шею! - Сергей Панарин

Хельга Страхолюдлих была счастлива. Ей в обретенных родичах нравилось решительно все.

Пфердхен подскочила к солдату.

– Свое первое место я посвящаю тебе, Николас! – воскликнула она. – А остальные свои места я могу посвятить тебе в уединенном гнездышке. Его мне уступила подруга. Так как?

Объятый ужасом Лавочкин соврал, что должен всю ночь бдеть в незавершенной зале, и, успешно сымитировав огорчение, отказался от щедрого предложения гномихи-терминаторши.

Раздобыв матрас и одеяло, Коля в самом деле улегся возле трудящегося над эскизом художника. Скучающий маэстро разговорил солдата. Правда, сфера интересов рисовальщика отличалась изрядной оригинальностью.

– Господин Николас, – обратился он к Лавочкину. – Моя работа значительно ускорилась бы, если бы вы сочли возможным рассказать о каких-нибудь досадных случаях. Меня сильно вдохновляют истории реальных людей об обстоятельствах, в которых им было ужасно стыдно. Порадуйте меня чем-нибудь гадким.

По-настоящему стыдно Лавочкину бывало нечасто.

Навскидку он вспомнил, как на втором курсе сильно обидел преподавателя культурологии. Его имя и отчество солдат уже не помнил. Такое часто случается, когда у человека смешная фамилия. Культуролога звали Скоморохов.

Скоморохов был натурой одухотворенной и имел внешность херувима пенсионного возраста. В тот памятный день препод пришел на лекцию в прекрасном расположении духа. Объявил тему: «Введение на Руси азбуки Кирилла и Мефодия».

Поток записал тему и с чувством выполненного долга предался разговорам. В аудитории воцарился привычный гул. Скоморохов заговорил громко, не обращая внимания на шум. На лекциях преподаватели вели себя подобно гоголевскому Хоме Бруту, разве только не чертили мелом защитного круга. Читали материал, как тропарь, а уж на экзаменах отыгрывались.

Коля развлекал соседок едкими комментариями в адрес «Скомороха» и его лекции. Препод веско чеканил слова:

– Важнейшим событием в становлении русской культуры стало изобретение азбуки…

И тут шум сам собой стих (такие замирания случаются довольно часто) и на всю аудиторию раздался голос Лавочкина:

– Морзе!!!

– Морзе?.. – растерялся Скоморохов. – При чем тут Морзе?

Он медленно пал с культурологических высот на бренную землю.

– Вон! Вон!!! – закричал рассерженный препод, топая ногой. – Если вы не окончательный хам, то принесете мне свои извинения. А сейчас – вон!

Через пару дней Коля явился на кафедру культурологии. Вечерком. Скоморохов сидел в кабинете один.

– Здравствуйте, я принес…

– Что?

– Ну, вы сказали принести извинения… – напомнил Лавочкин, выставляя на стол водку и скромную студенческую закуску.

– А… Ну, садитесь… – Стареющий херувим полез в шкаф за стаканами…

Вот за эту всю историю Коле почему-то было нестерпимо стыдно. Даже нос чесался, когда он ее вспоминал.

Художника откровения Николаса не вдохновили. Солдат погряз в объяснениях, что такое академия, кафедра, азбука, Кирилл, Мефодий, Морзе и культурология. В конце концов рисовальщик забраковал сам сюжет:

– Вы уж меня простите, господин герой, но я не вижу ничего постыдного в вашем поступке. От всех этих сложностей голова кругом идет. Я бы этого вашего Шутмана поколотил бы. Воистину говорят, герои идеальны… Мне бы про убийства, про насилие всякое…

– Тут я тебе, извини, не помощник.

«Чувствуются гены маньяка-предка, – подумал он. – Черпать вдохновение в мерзостях…»

Лавочкин отвернулся и заснул.

Через несколько часов бородач разбудил Колю – репродукция пыточной вакханалии была готова.

– Безупречная копия, – оценил солдат, сличив изображения. – Даже жалко будет по такой черкать.

– Черкать?! – Красные глаза гнома чуть не выскочили из орбит.

– Я должен соединить линиями все причинные места.

– И какой извращенец вас надоумил?

– Ваш мудрец. Длиннобородый.

– Ой… Тогда конечно… – Маэстро сник, но тут же воскликнул: – Подождите! Я принесу несколько листов тонкой бумаги. Мы наложим их на картинку и начертим все, что вас интересует.

Сказано – сделано.

Коля склонился над иллюстрацией, покрытой белым прозрачным пергаментом, и кумекал, как бы исполнить предписанное. Художник вовсю сопел на матрасе. Помучившись, Лавочкин повел карандаш по периметру. В результате получилась замкнутая кривая.

– Вылитая карта, – хмыкнул солдат. – Только есть ли такая страна, и куда идти-то? Соединить все точки… Нет, ну это глупость. Тут их двадцать четыре, я все заштрихую, их соединяя. Хотя… Стоп! Вот же еще одно, двадцать пятое причинное местечко!

Примерно в центре свеженарисованной страны обнаружилась последняя точка.

– А вот и цель! – торжествующе завопил Николас Могучий. – Картографа мне!

Художник ответил громким храпом.

Утром (времена суток в пещере объявлял специальный служитель) Лавочкин походкой Петра Первого внесся в трапезную залу.

– Ахтунг! – Он бухнул на стол широкую прозрачную бумажку с жирно обведенными контурами и главной точкой. – Полцарства тому, кто скажет, что это за место.

Гномы сгрудились вокруг карты. Заспорили. Без толку.

– Пропустите, черти! – прикрикнул эрцгерцог.

Толпа расступилась. Он прищурился.

Покрутил рисунок вокруг оси. Покачал головой.

Перевернул пергамент. Снова покрутил.

– Ерунда какая-то… – пробурчал он. – Верхняя часть весьма похожа на Дробенланд, а вот нижняя сильно смахивает на Черное королевство…

Коля осторожно поинтересовался:

– Тогда, может быть, это Дробенланд и Черное королевство вместе?

– Верно!

– Тогда держи полцарства! – Лавочкин разорвал лист и протянул кусок гному. – Чего ты так смотришь? У меня еще есть!

Он достал из кармана новый пергамент.

– Итак, страну мы определили. Теперь точка. У вас настоящие карты есть?

Карты нашлись.

Двадцать пятым причинным местом оказался Мраморшвиммер[25]. То обстоятельство, что он располагался на территории Дробенланда, обрадовало солдата, ведь соваться в Черное королевство совсем не улыбалось. Пункт назначения стоял почти на границе. «Зато гляну на вотчину Дункельонкеля с безопасного расстояния», – подумал Коля.

После завтрака, на котором отсутствовала Хельга, парень спросил у эрцгерцога, где она.

– Читает, сердешная. Без отрыва, – вздохнул тот. – Восполняет пробелы.

– Ну-ка, пойдем к ней.

Гном привел Лавочкина к дверям одной из квартирок, сам почтительно остался в коридоре.

Страхолюдлих дремала, сидя с фолиантом на коленях и верным Враном на спинке кресла.

– Графиня… – позвал солдат, дотрагиваясь до ее плеча. – Графиня, завтра утром выдвигаемся. Отдохните как следует, а то на вас лица нет.

Страхолюдлих взяла Колю за руку.

– Подождите, барон… – Она потерла лоб тонкими пальцами. – Есть проблема.

– Какая?

– Я не могу идти дальше. Мое место здесь. Во всяком случае, сейчас.

– Почему?

– Пророчество. Я читала свитки. В них все предсказано! Даже цвет моей одежды – «странник в темно-синем»! Страхенцверги ждали именно меня. Они попросту не отпустят…

– А товарищ прапорщик?

– Лучше ему остаться со мной.

– Э, нет, – возразил солдат. – Я вам Палваныча не оставлю. Он хоть и козел, но самый близкий мне человек.

– Подумайте, Николас, – в отчаянье заговорила Хельга, – как вы с ним управитесь, когда вас настигнут убийцы? А если бой? А если придется бежать или прятаться? Лучше раздобудьте ингредиенты для противоядия и возвращайтесь.

Лавочкин взвесил все «за» и «против». Он давно хотел избавиться от лишних спутников, в особенности от товарища прапорщика. А тут и Тилль Всезнайгель появится. С ним-то дела пойдут веселее.

– Да, вы правы, графиня. Берегите нашего Пауля.

Коля вышел из ее покоев.

– Если барону ничего не надо, то я предпочел бы отлучиться поработать, – сказал эрцгерцог.

– Да-да, спасибо. Завтра я ухожу и не стану вас больше стеснять, – задумчиво проговорил Лавочкин. – А чем вы занимаетесь?

– Тем же, чем занимались в века пращура Страхенцверга. Добываем железо из руды. Белоснежка шутить не любит.

– Да кто она такая?

– О, она – соль наших слез, сахар наших сладостей, перец наших острот, – распевно произнес гном. – В пророчествах, найденных совсем недавно, встретилась история о девушке, которая… Можно, я все-таки пойду в забой? Вечером вы обязательно услышите это драматическое предсказание!

Эрцгерцог побежал на кривых ножках в глубины пещеры.

День снова протек бездарно. Гномы вызвались постирать Колину одежду. Он облачился в военную форму, отдал местные шмотки прачкам. От безделья перебрал автомат, повздыхал, мол, вот бы вернуться в полк – пусть служить и не хочется, главное, домой.

Цапнутый младенцем палец распух и болел. Лавочкин пожалел, что не перевязал его перед тем, как выпачкаться в смазке. Возясь с оружием, солдат много размышлял над текущим положением. «Марлен послала весточку Всезнайгелю. Колдун скоро должен появиться, если только не отлучился по каким-нибудь делам. Это вероятно, но нежелательно.