Наши домашние дела - Александр Порецкий

По третьему вопросу — о значенiи повинностей натуральныхъ, неудобныхъ по трудности уравненiя — въ докладѣ между прочимъ излагаются затрудненiя, встрѣчавшiяся къ переложенiю этихъ повинностей на деньги. Говорится напримѣръ, что иногда представленiя о обращенiи на деньги натуральныхъ повинностей основывались не на дѣйствительномъ желанiи жителей, а на своекорыстныхъ видахъ мѣстныхъ начальствъ. "Повидимому (замѣчаетъ докладъ) централизацiя въ этомъ случаѣ весьма мало вѣла къ цѣли: ближайшимъ средствомъ было бы наоборотъ — доставленiе мѣстнымъ жителямъ возможности выражать правильнымъ образомъ свои желанiя и нужды". Предполагается, что подобныя опасенiя, съ устройствомъ мѣстнаго хозяйственнаго управленiя на новыхъ началахъ, не будетъ имѣть мѣста. Но съ другой стороны замѣчаютъ, что и обратное стѣсненiе, т. е. переложенiе на деньги натуральныхъ повинностей противъ воли и желанiя мѣстныхъ жителей не должно быть допущено, потомучто въ нѣкоторыхъ мѣстахъ, гдѣ трудно добываются деньги, натуральная повинность удобнѣе.

Затѣмъ отдѣленiе останавливается на заключенiи, что "для соблюденiя всевозможной осторожности и постепенности въ разрѣшенiи этого вопроса, можно ограничиться установленiемъ общаго начала, что натуральныя повинности должны быть постепенно обращаемы въ денежныя по усмотрѣнiю или ходатайству мѣстныхъ хозяйственныхъ учрежденiй, какъ органовъ земства".

Разрѣшенiе четвертаго вопроса, въ общихъ чертахъ вытекающее само собою изъ предыдущихъ разрѣшенiй, заключается потомъ въ изложенiи подробностей устройства управленiя повинностями, на которыхъ мы останавливаться не будемъ.

По поводу пятаго вопроса говорится объ излишней сложности правилъ и множествѣ формальностей нынѣ дѣйствующаго порядка, и выражается мнѣнiе, что "лучшимъ и дѣйствительнѣйшимъ контролемъ для земской повинности будетъ всегда контроль общественнаго мнѣнiя подъ тою или другою формою. Въ этомъ соображенiи представляется полезнымъ, съ одной стороны подчинить всѣ распоряженiя по земскимъ повинностямъ хозяйственному надзору и повѣркѣ представителей той мѣстности, интересовъ которой касаются эти распоряженiя, съ другой — гласному и публичному обсужденiю общества чрезъ печать".

"Подобная гласность (говорится дальше) вызывается въ настоящее время единодушнымъ отзывомъ общественнаго мнѣнiя и неоднократно выраженными желанiями дворянскихъ собранiй; она признавалась полезною уже издавна; еще въ 1811 году правительство выражало свое сочувствiе къ этой мысли, постановивъ, что свѣдѣнiя о земскихъ сборахъ должны быть "предаваемы тисненiю и публикуемы во всеобщее свѣдѣнiе" (учр. мин. фин. ст. 285).

Остается шестой вопросъ. Здѣсь мнѣнiе отдѣленiя комиссiи можно выразить въ весьма немногихъ словахъ: оно допускаетъ нѣкоторое участiе земскихъ хозяйственныхъ учрежденiй какъ въ составленiи смѣтъ, такъ и въ надзорѣ за исполненiемъ и въ разсмотрѣнiи отчетности по государственнымъ повинностямъ. Но недѣлая конечно изъ этихъ учрежденiй какихъ-нибудь ревизiонныхъ или иныхъ инстанцiй, отдѣленiе придаетъ имъ только значенiе "органовъ мѣстнаго общества, могущихъ правильно и сознательно выразить общественное мнѣнiе о томъ или другомъ хозяйственномъ вопросѣ". И здѣсь также отдѣленiе полагаетъ необходимымъ "приданiе этого рода дѣламъ печатной гласности".

Въ заключенiи доклада изложены, въ двадцати пунктахъ, предположенiя объ устройствѣ земскихъ повинностей. Объ этихъ пунктахъ читатели совершенно безошибочно могутъ судить по тѣмъ соображенiямъ и мыслямъ, которыя привели мы. Намъ остается повторить слова доклада, что успѣхъ этихъ предположенiй будетъ конечно зависѣть отъ будущаго устройства земскихъ хозяйственныхъ учрежденiй. Если оно сойдется въ духѣ и направленiи съ настоящими предположенiямъ, то благiя послѣдствiя преобразованiя кажется не могутъ подлежать сомнѣнiю.

Нынѣ дѣйствующiй уставъ о земскихъ повинностяхъ составленъ назадъ тому только десять лѣтъ, и тогда онъ нетолько самимъ составителямъ, но и многимъ исполнителямъ безъ сомнѣнiя казался созданiемъ стройнымъ, прямо ведущимъ къ цѣли и общему, земскому благу… Нѣкоторымъ должно было такъ казаться, но иные видѣли можетъ-быть и не общее, а только частное благо… Это напоминаетъ намъ одинъ анекдотическiй разговоръ, происходившiй гдѣ-то между какимъ-то техническимъ чиновникомъ и мѣстнымъ обывателемъ, купцомъ или кѣмъ-то въ этомъ родѣ.

Купецъ. Вотъ деньги-то сбираютъ, а заставляютъ тонуть по колѣно въ грязи. Гдѣ онѣ, мостовыя-то? А вѣдь деньги собраны давно.

Чиновникъ. А тебѣ что за дѣло?

Купецъ. Какъ что за дѣло? Деньги-то чай наши?

Чиновникъ. Кто тебѣ сказалъ, что ваши?

Купецъ. Да чьи же? ваши чтоль?

Чиновникъ. Онѣ были ваши, когда были у васъ въ карманѣ; а когда поступили въ руки казны, то уже стали не ваши…

На этомъ разговоръ и остановился. При послѣднихъ словахъ купецъ, говорятъ, снялъ шапку какъ-будто съ цѣлiю почесать въ затылкѣ, въ сущности же потому только, что почувствовалъ въ душѣ почтительную робость.

Вотъ еще: были у насъ такъ называемыя аракчеевскiя военныя поселенiя… Въ первое время по учрежденiи они также можетъ-быть изумляли кого-нибудь своею стройностью и невообразимо-хорошимъ порядкомъ, а теперь… встрѣчается напримѣръ въ "Одесскомъ Вѣстникѣ" кореспонденцiя изъ Украины, гдѣ говорится, что "съ уничтоженiемъ аракчеевскихъ военныхъ поселенiй, селенiя харьковской губернiи совершенно преобразились. Прежнiй солдатъ сталъ домовитымъ сельскимъ хозяиномъ; промыслы процвѣли. Военные поселенцы запустили бороды и стали ѣздить за солью и рыбой въ Крымъ и на Донъ. Во многихъ слободахъ завелись между крестьянами ссыпки хлѣба. Ссыпаный не зиму хлѣбъ весною идетъ съ чумаками къ южнымъ морямъ; вездѣ явилась домовитость, зажиточность, и это въ какихъ-нибудь четыре года!"

"Чугуевъ (сказано дальше), этотъ недавно еще мертвенный, чисто прилизанный и однолинейно и одномастно выстроенный городишко, пересталъ напоминать собою сиротствующiй безъ настоящаго хозяина номеръ гостинницы, гдѣ каждый входящiй на день постоялецъ могъ свободно стекла исписывать смѣлыми надписями и стѣны пачкать своимъ юморомъ. Теперь въ Чугуевѣ уже образовалась хозяйственная дума, явилось десятка два новенькой, обычной архитектуры домиковъ, а городничiй, малороссъ въ душѣ, сталъ обращать это сиротѣющее гнѣздо былого чугуевскаго казачества въ подобiе прочихъ старыхъ украинскихъ городовъ."

Мы приводимъ этотъ скромный, но теплый разсказъ, потомучто подобныя рѣчи такъ весело слушать, какъ-будто весна на дворѣ: и солнышко свѣтитъ, и птички чирикаютъ… ну, а мужичокъ ѣдетъ нà Донъ за рыбой…

Кчему же (опять впадаемъ мы въ размышленiе), кчему было столько ломки, и тратъ, и горя?.. Sic transit… ect.

Насчетъ учрежденiя общественныхъ пожарныхъ командъ есть любопытное извѣстiе изъ калужской губернiи. Городскiя общества обсуждали предложенiе правительства объ этомъ нововведенiи и постановили приговоры, въ которыхъ всѣ выразили свое сочувствiе къ нему и признали его полезность; но воспользовались этимъ предложенiемъ и рѣшились исполнить его только общества трехъ городовъ: Медыни, Месуевска и Воротынска; прочiя же городскiя общества, именно: серпейское, боровское, козельское, мосальское, тарусское, перемышльское и малоярославецкое, при всемъ своемъ сочувствiи, не согласились образовать изъ среды себя общественныя пожарныя команды… Почему же? А потомучто граждане этихъ городовъ, въ особенности молодой народъ, не находятъ дома довольно заработковъ и промысловъ и уходятъ на-сторону; въ городахъ же остается затѣмъ очень мало гражданъ, да и тѣ всѣ заняты хозяйствомъ и промыслами, такъ что не могутъ быть всегда готовыми на случай пожара.

Можетъ-быть оно и такъ; но все-таки ужасно странно слышать это. Неужели же въ другихъ городахъ — Осташковѣ или Воротынскѣ, есть гражданѣ, которые незаняты ни хозяйствомъ, ни промыслами, и сидятъ сложа руки на случай пожара? А если представить себѣ яснѣе, что цѣлое городское общество признаетъ себя не въ силахъ распорядиться и устроиться собственными средствами для защиты своего достоянiя отъ огня, считаетъ необходимымъ, чтобы для спасенiя ихъ, какъ малыхъ дѣтей, стоялъ наготовѣ десятокъ старыхъ солдатиковъ, и боится остаться безъ нихъ какъ истый ребенокъ безъ няньки, и если допустить при этомъ, что городское общество говоритъ искренно, непритворно, — то страшно можетъ поразить это безсилiе, — матерьяльное или нравственное, но полное безсилiе, возбуждающее жалость, и какую-то непрiятную жалость. Между тѣмъ осуждать это безсилiе, негодовать на него или глумиться надъ нимъ тому, кто не живалъ ни въ Тарусѣ, ни въ Малоярославцѣ, нельзя. Ктó знаетъ, — подумаетъ небывалый человѣкъ — чтó тамъ дѣлается, какъ тамъ живутъ и пробавляются граждане!

Послѣ этого какъ небывалому, такъ и бывалому можетъ придти на мысль, что вообще жизнь нашихъ городовъ и городскихъ обществъ, настоящая гражданская и общественная жизнь, еще впереди, дотого впереди, что прежде ея надлежащаго развитiя можетъ еще возникнуть вопросъ: кому быть городомъ, кому селомъ, а кому деревней. Еслибы этому вопросу пришлось разрѣшаться по силѣ и широтѣ дѣятельности, по степени жизненности мѣстныхъ элементовъ, то можетъ-быть иной городъ и устыдился бы своего названiя, особенно если принять въ расчетъ жизнь, начинающую кипѣть теперь въ селахъ и деревняхъ, полнота развитiя которой также еще въ будущемъ…