Глашенька - Анна Берсенева

Впрочем, теперь она не могла с уверенностью полагать, будто знает, что и когда приходит ему в голову.

Все это кратко мелькнуло в ее сознании – и тут же улетучилось, растворилось в сентябрьском воздухе. Она положила руку на его голову. Провела ладонью от макушки к затылку, коснулась плеча. Он замер, уткнувшись лицом ей в колени. Ей показалось, он перестал дышать.

На дороге появилась экскурсионная группа. Глаша знала, что онегинская скамья видна издалека и что группа направляется именно сюда.

– Пойдем, – торопливо проговорила она.

Лазарь поднялся, взял ее за руку. Она вскочила со скамьи, и они быстро пошли по дорожке, ведущей к баньке, и дальше вниз по лестнице к купальне. Только там, у воды, наконец остановились.

– Пожалуйста, уезжай, – попросила Глаша. – Что же делать, раз так?

– Где ты живешь? – спросил он.

– В Петровском. Комнату снимаю.

– Пойдем к тебе.

Лазарь обнял ее. Глаша почувствовала, что его бьет дрожь, и поняла, что если они не уйдут отсюда немедленно, то все произойдет прямо здесь и соображения о том, что это мемориальный парк, по которому с интервалом в пятнадцать минут проходят экскурсии, его не остановят.

До автостоянки они почти добежали, а там уже сели в машину. Глаша никогда не видела Лазаря за рулем. Это действие, довольно обыкновенное – как он ведет машину, – оказалось для нее завораживающим. Впрочем, для нее таким было все, что он делал, и это тоже не изменилось, к сожалению.

Но в ту минуту, когда они взбежали на крыльцо и оказались наконец в ее комнате, – в эту минуту она не сожалела уже ни о чем. В ней не осталось таких маленьких, таких посторонних чувств, как сожаление.

И обрывистые слова, слетающие с его губ, и вся сила его любви, бесконечная и бесконечно же ей покорная, – с этим правда ничего было не поделать. Ни ему, ни ей.

– Послушай меня, Глаша, – сказал он, когда взрыв этот закончился и они уже просто лежали на кровати поверх сбившегося покрывала. Она хотела отодвинуться от Лазаря, хотя бы голову убрать с его груди, но он не дал – положил ладонь на ее голову и повторил: – Послушай, пожалуйста.

– Я слушаю, – ответила она.

Он говорил как-то странно, ей показалось даже, что сурово, но тут же она поняла: не сурово, а горестно. От его пальцев, от ладони шли сверху сильные токи прямо ей в висок, его сердце билось гулко, толкало ее в другой висок, и она не знала, к чему прислушиваться – к словам его, к сердцу, к ладони?

– Я перед тобой виноват страшно, и чтобы ты меня простила, это я от растерянности сказал. Последней бы я сволочью был, если бы прощения от тебя добивался. Но дай мне объяснить…

– Не надо ничего объяснять, – покачала головой Глаша; ее щека при этом поневоле потерлась о его грудь. – Зачем?

– Не буду. Больше не буду. Но сейчас объясню все же, а ты уж сама решай, как нам жить.

– Нам? – помолчав, спросила она.

– Выходит, так – нам. Если бы по-другому могло быть, то давно бы по-другому и было. Или в Крым бы я за тобой не приехал, или потом тебя забыл, и ты бы меня забыла. Но раз не получается, то и нечего себя обманывать. Порознь мы не можем. Но и к тебе я уйти не могу.

– Это я и так поняла. Если бы мог, то давно ушел бы, – усмехнулась она. – Такая ведь твоя логика?

– Логика здесь ни при чем. Здесь только Филька при чем. Делать вид, что его нет, у меня не выйдет. Деньгами от него отделываться – тем более. Даже в приходящие папы, как мой отец, я не гожусь, вот ведь что. Пытался – не получается. Ни у Фильки, ни у меня.

Он говорил о своем сыне так, словно тот был совсем взрослый и у него могло получаться или не получаться выстраивать отношения с отцом тем или иным способом.

У него была давняя, всегдашняя, ни в чем ей не известная и совершенно от нее отдельная жизнь. Сознавать это было… Лучше было этого не сознавать.

– Зачем ты ко мне тогда приехал, Лазарь?

Глаша высвободилась из-под его руки, села. Он не шевельнулся. Она пыталась поймать его взгляд, но не могла – он смотрел в потолок.

– Тогда, в Крым – зачем? – изо всех сил сдерживая слезы, повторила Глаша. – Ведь ребенок уже был!

– Через три месяца родился. Я тогда в Москву тебя проводил и во Псков поехал, чтобы жене сказать, что после Гарварда к ней не вернусь. Тут она мне и выдала: ты что, не видишь, что я на шестом месяце? А я и правда не видел… Не присматривался. Я ее долго добивался. И в школе, и потом. Из армии сбежал, из Заполярья, когда узнал, что она замуж собирается. Чуть под суд не отдали, но «губой» обошлось. И когда уже на химфаке учился и на каникулы домой приезжал – тоже за ней ходил, как баран упрямый. В Москву ко мне ехать она отказалась категорически – я тогда после университета во Псков вернулся. Хоть совсем мне этого не хотелось. Но ее добиться хотелось страшно. Вот и добился.

– И она тебе сразу надоела.

– Не сразу. Но любые отношения когда-нибудь заканчиваются.

От уверенности, с которой он это сказал, Глашу передернуло.

– Ну и у нас с тобой когда-нибудь… – начала она. Лазарь сделал протестующее движение. Глаша усмехнулась. – Хочешь сказать, что у нас с тобой отношения не закончатся?

– У нас с тобой не отношения.

– Ах, как красиво! У нас с тобой, разумеется, вечная любовь. Только ты за меня не решай, пожалуйста.

– Ты честная и серьезная. – Он проговорил это так горько, словно ничего тяжелее не могло для него быть. – А я тебя впутал черт знает во что. А что и сам впутался… вряд ли это тебя утешает.

– Мне не нужно никаких утешений, – отчеканила Глаша. – Я… Я тебя люблю, – закончила она растерянно.

Она не ожидала, что у нее вырвутся именно эти слова. Но только они имели значение, и все остальное следовало из них.

И как только она это поняла, мысли ее стали ясными, потекли в голове ровно, как вода в спокойной летней речке.

«Любовь приводит женщин к разным положениям, – этим спокойным речным течением подумала Глаша. – Одни становятся женами, а другие любовницами. Должно так быть или не должно, но это есть, и этого не изменишь. Детство закончилось, а взрослые правила – такие. Моя любовь привела меня к тому, чтобы я стала его любовницей. Я такого для себя не предполагала. Но раз так получилось, значит, так тому и быть. В этом нет ни странного ничего, ни страшного. И разве я была бы счастлива, если бы он бросил ребенка и ушел ко мне? Не была бы точно. Значит, нет и вариантов».

Пока она таким образом размышляла, Лазарь тоже сел на кровати.

– Что это за дом? – спросил он, обводя взглядом стены, оклеенные выцветшими обоями, дождевые разводы на беленом потолке, старую укладку в углу и прочую неказистую обстановку.