Во власти (не)любви (СИ) - Аваланж Матильда

— Жрицы любви, — кивнул Кнедл, словно прочитав ее мысли. — Эта каста создана по личному распоряжению моего дяди. Я был против, если тебе интересно, но все, чего мне удалось добиться — более приличный вид этого заведения. Изначально Пий задумывал это место настоящим домом разврата.

— Был против, но все равно приезжал сюда? — она выгнула бровь, ощущая себя прежней блестящей Джиной Моранте, и сделав глоток поданного барменом шампанского, добавила с иронией. — Впрочем, тебя понять можно… Ты ведь тут важная шишка, мог бы выбрать мессалину на любой вкус.

— Действительно полагаешь, что можешь меня понять, Джина? — его усмешка вышла мрачной и какой-то пугающей, как звериный оскал.

— Однажды мне не хватило ума и чуткости это сделать, — негромко ответила она, каждым миллиметром открытой кожи ощущая его взгляд. — Но я хочу попробовать еще раз…

На уровне двадцатого этажа законы Догмы не действуют. На уровне двадцатого этажа Джина входит в номер, по уровню роскоши не уступающий королевскому сьюту в Роял-Рице, самом фешенебельном отеле ее родного княжества. На уровне двадцатого этажа она подходит к огромному панорамному окну, прижимая к холодному стеклу дрожащие ладони. На уровне двадцатого этажа чувствует Вацлава Кнедла прямо позади себя.

Его руки чуть выше ее локтей сжимают так сильно, как оковы. Его едва ощутимое дыхание на ее виске, когда он заводит за ухо текучую прядь ее волос. Его поцелуй на шее, прямо на сонной артерии, будто это он вампир и хочет укусить.

— Значит, наказания за испорченный ужин не будет? — чуть прикрыв глаза, спрашивает Джин с едва заметной улыбкой, ощущая, как от предвкушения этой близости по всему телу пробегает трепетная дрожь. — А что же скажут комисса…

— Плевал я на комиссаров, — Вацлав резко разворачивает ее к себе и впивается в полуоткрытые манящие губы. — Только ты, Джина. Ты одна. Всегда.

Музыка этих слов сладостными аккордами отдается внизу живота, на который опускается его рука, скользя еще ниже, задирая подол и ощущая текстуру тончайшего кружева резинки чулок. Закусив губу, Джина впивается в его плечи и чуть раздвигает ноги, давая его пальцам ощутить шелковистую материю трусиков, насквозь пропитавшихся влагой.

Она чувствует, что Вацлав растягивает каждое мгновение, наслаждается каждым крохотным прикосновением и то, что он еще способен медлить, а не взял ее прямо на этом ковре, раздражает и провоцирует желание распалить его настолько, чтобы он потерял свой извечный контроль.

Он мечтал об этом столько лет… Так пусть узнает, насколько смехотворными были его мечты по сравнению с головокружительной реальностью. Ведь если отдавать — то отдавать сполна. Отдать ему все, что у нее есть. Потом она заберет намного больше.

Не прерывая зрительного контакта, Джина выскользнула из платья и, оставшись в одном нижнем белье и чулках, прижалась к нему соблазнительной грудью, упакованной в атлас лифчика. Она знала, что выглядит потрясающе, знала, как аппетитны ее формы, знала, как волшебно контрастирует со сливочно-белой кожей черное кружево белья.

Осторожно потянув его галстук, Джин провела его кончиком по своей шее и, лаская, положила в ложбинку между своих грудей, чтобы медленными движениями пропустить его через лифчик. Верх-вниз, вверх-вниз, трение плотной текстурной ткани о ее кожу, казалось, раздражало каждое нервное окончание полуобнаженного тела…

— Расскажи, как хотел меня, Вацлав, — прошептала она, закусив нижнюю губу, и, расстегивая аккуратно застегнутые пуговки рубашки, припала губами к его сошедшему с ума пульсу на сонной артерии. — Расскажи… Теперь мне действительно стало интересно…

И все — она смело могла себя поздравить, потому что раздражающий самоконтроль Вацлава Кнедла разлетелся вдребезги. Он просто забрал ее. После стольких лет наконец-то забрал все, что ему причиталось. Забрал с лихвой.

Черным шелком застелена ночь. Каждый вдох переплавлен в небо. В сладострастных стонах зацелован каждый звук. И долгожданная дрожь вторжения проходит по телу, отправляя сознание в иные, неизведанные пределы, где скрещиваются их тела, скрещиваются судьбы. И подчиняясь дивной ритмике пленительных движений, Джин рвется ему навстречу, как будто всю свою жизнь стремилась стать с ним единым целым.

И словно в насмешку, на периферии сознания чей-то голос, похожий на голос Надин Делиль, едва слышно произносит: «Дура! Ты могла раньше…». Но она раздраженно велит голосу сгинуть, и есть только Вацлав Кнедл — его чувственные губы, трепетные руки, и его красивое обнаженное мужское тело, восхищающее в тяжелом размахе неизвестного ей до этого чувства обожанья.

Но даже на том пике, куда он ее вывел, на головокружительной высоте, в сладких судорогах подступающего оргазма Джин снова услышала это обидное «Дура…» и лишь его имя, которое она в упоении простонала, помогло заглушить насмешливый внутренний голос.

Его радужная оболочка были ясной. Призрачно-серый туман ушел, сгинул, как не бывало. Из устремленных на нее глаз Вацлава смотрела бездна. И кончая, Джин сорвалась, рухнула в небо над этой бездной, успев затянуть за руку и его…

А потом падала и падала снова, каждый раз думая, что это в последний раз. Но каждый раз Вацлав возвращал ее, возвращал снова и снова…

— Я боюсь твоего дядю, — негромко сказала Джин, когда небо над Догмой стало окрашиваться в светло-розовый, неподобающе нежный для этой республики цвет. — Кажется, он положил на меня глаз и хочет увезти.

Могла ли она подумать пять лет назад, что будет, разморенная, лежать на груди обнаженного Вацлава Кнедла, крепко переплетя с ним пальцы рук?

— Если что-то такое у него и промелькнуло, то сейчас, скорее всего, он об этом забыл, — отозвался Вацлав, перекинув ее волосы с одного плеча на другое. — Свою безопасность Пий ставит превыше всего. И комфорт, разумеется. Иногда он, правда, с ним перебарщивает, и комфорт переходит в невиданную роскошь.

— Комфорт? — удивилась Джин. — Я слышала, что после покушения верховный не особо показывается на людях, попросту говоря, прячется… Но как можно прятаться с роскошью? Вот у моего отца тоже… была сложная ситуация, так его служба безопасности запрятала вообще в какой-то домик посреди острова в Краевом море! Без электричества и… прочих удобств. Ну и папа ничего, ему вроде как понравилось даже побыть вдали от цивилизации. Приехал вот с такой бородищей! Как отшельник какой-то…

— Пий не такой, — поморщился Вацлав. — Ему подавай все и сразу… На домик посреди острова он явно не согласился.

— И где же ты его спрятал? — непринужденно поинтересовалась Джин. — Да ко всему прочему и в роскошных условиях!

— Там, куда Лилейной Угрозе никогда не прорваться, — проговорил Кнедл, и его пальцы, очерчивающие овал ее лица, остановились на ее губах. — В ротонде самого Капитолия.

ГЛАВА 21.

5 лет назад

По сравнению со страданием Вацлава Кнедла его боль была невкусной — это как отхлебнуть дешевого пива после глотка благородного изысканного вина. И если Вацлав думал о Джине Моранте и боль в его душе преломлялась именно через призму его к ней отношения, то он думал о себе, о том, как какой-то человечишка и вампирская шлюха посмели унизить его, Дюка Кремера. Но лучше что-то, чем ничего…

— Все получилось? — первым делом спросила Надин, усевшись на переднее сиденье его двухдверного BMV спортивной бело-синей расцветки, припаркованного за задворках Академии Вампиров, в укромном лесном уголке, где машину точно не смогут увидеть посторонние глаза. — Ты принес?

Вместо ответа Дюк протянул ей квадратный конверт из плотной белой бумаги и блондинка, не сдерживая нетерпеливой дрожи, вытащила оттуда пачку плотных черно-белых фотографий.

— Черт! — разочарованно воскликнула Надин, быстро перебирая фото. — Черт, черт, черт, это же совершенно не то! Что за фотосессия для гламурного журнала? Почему не видно всего? Нужны были порно-фотки того, как Торстон Горанов имеет Моранте! Откровенная порнуха! С его членом! С ее щелкой и сиськами! А не красивая страстная эротика! Я же говорила, они будут в королевском сьюте Босолея, даже сторону, на которой этот номер находится, сказала! Кто это вообще снимал?