Его моя девочка - Эльвира Владимировна Смелик

Никита наконец-то накрыл её груди ладонями, чуть сжал.

– Я… – И опять ей пришлось на мгновенье зажмуриться, глубоко вдохнуть. – Никит, я не знаю. Прямо здесь. Так странно.

– Угу, – кивнул он, продолжая ласкать, пока ненавязчиво и нежно. – Скажи ещё, это тебя не заводит.

Да ещё как заводит. Она и не заметила, когда обняла его, не вокруг талии, гораздо ниже. Ладошки легли на задние карманы брюк.

Она прекрасно знала, как он выглядит обнажённым. Ей жутко нравилось его рассматривать, и прикасаться. И сейчас одежда совсем не мешала видеть другое, даже чувствовать. Желание захлёстывало настолько, что просто невозможно противиться. И Никита уже тоже не пытался себя контролировать – она всё прекрасно ощущала, тесно прижимаясь к нему низом живота.

– Давай хотя бы подальше от двери.

– Собираешься громко кричать?

Он нарочно сильнее сжал её грудь, прекрасно зная, что она, как обычно, откликнется громким судорожным вздохом, поймал его прямо на губах.

– Это уже не от меня зависит, – пробормотала Лиза.

– Понял, – Никита коварно улыбнулся.

– Перестань. Не смущай меня.

– А ты всё ещё смущаешься?

Смущалась. Но не от того, что происходило между ними, от того, где. Прямо в универе в аудитории на столе – да они реально чокнулись.

– Ну пойдём подальше от двери. Как скажешь. – Никита отстранился, опять ухватил её за руку, повёл по проходу между столов. – Выбирай. Тебе какой больше нравится?

– Ну прекрати уже. Как я потом здесь буду на парах сидеть?

Он остановился возле последнего.

– Будешь сидеть и представлять. Зато не так скучно. А потом расскажешь, что там напредставляла. Или покажешь.

– Ну, прекрати. Я сейчас покраснею.

Никита ухмыльнулся.

– Давай. Мне нравится, – заявил довольно, повторил чуть медленнее, но ещё более значимо: – Мне очень нравится, когда ты краснеешь. – Прищурился, не удержавшись, облизнул губы, притянул Лизу к себе, наклонился к её лицу, почти упёрся лбом.

Она ощутила на губах его жаркое дыхание, а щеки действительно начинали полыхать. И не только щёки. А его руки опять проникли под свитер, добрались до застёжки джинсов, легко выдавили пуговицу из петли, расстегнули молнию, ухватились за пояс, потянули вниз.

Сумасшедший. Он серьёзно? Он правда серьёзно? Вот здесь? Сейчас? И она реально согласна?

Да ей просто крышу сносит от смеси из плотского желания, смущения, отчаянной дерзости, страха.

– Никит, ну Никит…

С губ рвалось испуганное добропорядочное «Подожди», а в мыслях металось «Только не останавливайся», а ещё совсем странное «Хорошо, что она надела кроссовки, а не сапоги. Меньше возни». Их легче стянуть с ног – но сначала лучше сесть на стол – всего одно движение, и тогда можно уже окончательно избавиться от джинсов.

Никита опять придвинулся, разведя в стороны её колени. Ладони скользнули по внутренней стороне бёдер, возбуждая до нетерпеливый дрожи, до новой волны тягучего жаркого томления внизу живота, до очередного судорожного вздоха. Опять – губы в губы. Пальца коснулись паховых впадинок, и одновременно язык проник в рот. Лиза опять не сдержалась, сладко замычала.

Ну почему ему всегда так нравилось медлить, дразнить, играть, доводить её до исступления, до безумного неподконтрольного вожделения, заставляющего почти с мольбой повторять его имя.

Да как он сам-то выдерживал? Она ведь видела, чувствовала, знала, насколько ему нестерпимо хочется. И даже злилась, нарочно впивалась ногтями, прикусывала посильнее. Да у мужчин и так, говорят, жутко ломит, если слишком долго терпеть. Хотя, наверное, тогда бы и не было такого упоительного, сносящего крышу ощущения только от проникновения. Чтобы до громкого крика, почти до разрядки. Чтобы каждое движение сопровождалось сладким стоном и жадным неудовлетворённым «ещё».

Они словно два ополоумевших кролика. Правда у них и возможностей-то особых нет остаться вдвоём наедине надолго. Негде. Приходится ловить отдельные моменты, вырывать их из будничного течения жизни, плотно наполненного присутствием других людей. Вот и получается каждый раз как последний, чтобы, дорвавшись, насытиться на какое-то время. И всё равно никак не насытишься. И останавливаться нет ни сил, ни желания.

А если всё-таки кто-то сумеет открыть дверь и войдёт? Да плевать. Пусть видит. И подыхает от зависти.

Глава 27

Насчёт зависти Лиза не преувеличивала, ничуть. Она же по-прежнему в глазах остальных оставалась подружкой Пожарского, и большинство явно считало её недостойной подобного исключительного «счастья». Она только недавно научилась не замечать частенько останавливающиеся на ней взгляды – оценивающие, неприязненные, снисходительно-критичные. И завистливые тоже, да. Особенно когда рядом с ней находился Алик. Да и он сам…

Вот тут вообще непонятно, необъяснимо – то, как Пожарский поступал иногда. Он действительно хотел добавить в их отношения огня? Потому что чувствовал себя причастным? Ведь если бы не предложение Алика изобразить его девушку, Лиза с Никитой, возможно, так и остались бы друг другу посторонними. Или всё-таки он пытался помешать?

Наверное, Лиза задремала. Или вообще заснула. Уж слишком было хорошо. Горячая вода, щекочущие мягкие касания пышной мыльной пены, её же тихий вкрадчивый шёпот – шелест лопающихся крошечных пузырьков. И Никита.

Лиза сидела между его колен, прижималась к нему спиной, а он лениво перебирал её волосы, водил пальцами по шее, по краешку уха, иногда едва ощутимо притрагивался к нему губами.

Всё что могли, они уже переделали раньше и теперь просто расслабленно отдыхали, поймав очередной момент одиночества. Точнее, создав его, закрывшись в ванной от всего остального мира. Тот и правда отодвинулся на какое-то время, оставил их в покое, но потом неожиданно и громко напомнил о себе – стуком в дверь и заинтересованным вопросом:

– Ники, ты там?

Лиза мгновенно очнулась, может, даже вздрогнула.

– Тихо, – прошептал Никита прямо ей в ухо и опять коснулся его губами, уже чувствительней, произнёс тягуче: – Ли-изка-а. Мо-оя.

Но последнее слово она скорее угадала, чем услышала, потому что Алик опять нетерпеливо забарабанил в дверь и требовательно завопил.

– Долго ещё? Мне тоже надо. Давай выгребайся. – Потом