Чёрный Янгар - Карина Демина

– Здравствуй, медвежонок.

И рассмеяться, когда она попятится, удивленная.

Узнал?

Да и как можно было ошибиться? Ее руки – крылья чайки, что скользит над водой, лаская воздух. Ее губы – дикий мед, хмельной самим своим рождением. И волосы – шелковая гладь молодой травы. Она сама – чудо, украденное и возвращенное.

Не человеком.

Ладно, Янгар найдет способ исправить. И если не он, то Великий Полоз…

– Пойдем, – Янгар протянул ей руку. – Я покажу тебе свой дом.

Тот, который нарисовала ему память.

– Я жил здесь, – он огляделся, – в этой вот комнате. Здесь всегда селят наследника рода, чтобы Великий Полоз присмотрел за ним. Тогда я боялся его.

И Великий Полоз беззвучно перекатывал свои кольца. Он умудрялся двигаться, оставаясь неподвижным.

– Конечно, здесь все было иначе. На полу ковер лежал. Или гобелены еще…

Он рассказывал, сжимая ладошку жены, и боль отпускала.

– Она боялась, что однажды я упаду со ступенек и сломаю руку. Почему-то именно руку.

Маленькая медведица молчаливой тенью следовала за Янгаром.

– А вот там… да, там, где сейчас осины, была старая стена. Она окружала поместье, когда оно только-только появилось. Но в кольце этой стены стало тесно. И ее местами разрушили.

Проломы зарастали малиной. И отец время от времени заговаривал, что по-хорошему стену надо и вовсе разобрать. К чему она? Только место занимает. И разбирали понемногу, разбивали старую кладку, выламывая крупные камни.

Малина вызревала к середине лета. Полудикая, она была мелкой, редкой, но при этом удивительно сладкой. И Янгар бесстрашно проникал в самые густые заросли. Его не отпугивали ни пчелы, что вились над кустарником, ни даже шишка осиного гнезда, повисшая на старой яблоне.

За яблоками он тоже лазил.

И под стеной рыл проход, пытаясь понять, и вправду ли уходит эта стена так глубоко, как говорят. А может, удалось бы и спрятанный клад отыскать. Ведь отыскал же он наконечник древней стрелы, еще каменной, и наставник потом долго рассказывал о том, как жили люди на заре времен.

Янгару понравилось.

Он почти решился уйти из дома и основать собственное племя.

– Там располагались конюшни…

Не осталось даже камней. Возможно, под сугробами и заносами и обнаружатся остатки фундамента и гнилые ошметки упряжи, но сейчас Янгар видел конюшни иными. Длинные выбеленные строения с острыми крышами. Внутри пахло сеном, свежим хлебом и зимой – дымом.

Янгар знал лошадей по именам, и к соловому отцовскому жеребцу, отличавшемуся препаскудным нравом, подходил без опаски. А еще ныл, выпрашивая собственную лошадь. И матушка вновь волновалась, что слишком уж рано ему в седло. Отец же только посмеивался над ее страхами.

– Мужчина растет, – приговаривал он и, подхватив Янгара на руки, подбрасывал высоко-высоко. Или же сажал на спину соловому. И тот, в присутствии хозяина смирный, лишь гривой потряхивал да фыркал возмущенно: не привык он детей катать.

Солового похоронили с отцом. И дядя сам перерезал жеребцу глотку, а тот стоял, смотрел в глаза, видимо догадываясь, что ждет его, но не испытывал страха.

– Дальше были амбары и еще кузница, но она уже у самой речушки. Отец приказал вынести, чтобы пожара не случилось. Пивоварня имелась. И красильня, и многое другое.

Развалины главного дома прикрыты снежным саваном.

Потом, позже, Янгар вернется и расчистит снег. Он уберет камни и обгоревшие, сгнившие бревна. Прикажет просеять песок, выискивая вещи из собственного прошлого, чтобы похоронить их с честью. А затем построит новый дом. Такой, где хозяйкой станет маленькая медведица.

– Он казался мне огромным, как замок, – признался Янгар. И рука жены легла на его плечо, успокаивая. Холод, исходивший от ее ладони, проникал сквозь одежду.

– Нижний этаж отец приказал камнем обложить. А верхний из дуба построен был…

И долго не загорался.

Дом осыпали стрелами, но пламя скатывалось с бурых стен: не желало змеиное гнездо умирать. И кто-то крикнул:

– Масла плесните!

Громко лопались кувшины, разбиваясь о стены. Запахло землей и орехом. А затем яростно дико взвыло пламя. Оно взобралось по стенам, заглянуло в окна и отозвалось на крик россыпью искр. Янгар попытался вырваться, но его держали крепко.

– Смотри, змееныш, – велели ему, и жесткая рука легла на голову, повернув в сторону дома. – Вот что бывает с теми, кто не послушен воле кёнига.

Память, ударив, отползла. И Янгар провел языком по сухим губам. Вновь плескалась, готовая раскрыться чернотой, бездна. Лишь ледяная ладонь, лежащая на плече, удерживала от безумия.

Тонкая ниточка, и оборвать ее легко.

– Мой род был богат. В зале пол устилала не солома, не циновки из камыша, а настоящие ковры. А на стенах висели гобелены. Я помню некоторые…

И бронзовое великолепие светильников. Удивительной красоты каминные решетки – во всем доме не найдется двух одинаковых. Массивные сундуки, что выстроились вдоль стен, сохраняя хозяйский скарб.

Были в них и ткани, из которых матушка шила наряды себе, отцу и Янгару. Меха, кружево тончайшей работы, легкое, словно иней, ленты и пуговицы, что из стекла, что из камня. Была в сундуках серебряная утварь, клейменная знаком дома, и редкой красоты чеканные блюда, которых на всем Севере лишь три…

И все три отныне у Вилхо. Янгар сам видел, как подают на них кёнигу севрюгу.

– Тебе не надоело? – Он все же коснулся медвежьей шкуры, и жена отпрянула. – Не бойся, я помню свое слово. У моей матушки имелось пять бронзовых зеркал, три серебряных и одно – стеклянное, которое она берегла больше других. Я помню, как она сидела, любуясь собой или, наоборот, выискивая на лице морщины. Отец уверял, что будет любить ее всякой, но она не верила. И однажды проплакала целый час, седой волос нашла. Я утешал. Говорил, что она навсегда молодой останется.

Так и вышло.

– Отец тогда подарил ей ожерелье из топазов.

Матушка спрятала его в особой тайной комнате, дверь которой запиралась на огромный ключ. Его матушка носила на поясе и ключнице, женщине старой, сгорбленной, помнящей отца еще ребенком, не доверяла. В комнате на полках стояли шкатулки – деревянные и каменные, наполненные доверху золотым песком, монетами, которые Янгар любил перебирать. Их было множество всяких, в том числе и шестиугольные дирхемы, показавшиеся ему смешными. Матушка же, открыв очередную шкатулку, приговаривала:

– Все это будет твоим, Янгири… Посмотри, мне идет?

Она надевала венец, украшенный солнечным камнем особого темного оттенка, который бывает у гречишного меда. И от прикосновения ее рук камень наполнялся светом. Матушка доставала серьги, тяжелые, длинные, касающиеся расшитого жемчугом воротника.

Она всегда одевалась так, будто бы гостей встречала.

– Мужчина должен быть сильным, – приговаривала матушка, усаживаясь перед зеркалом, – а женщина – красивой.

На пальцах ее хватало места многим перстням, а запястья скрывались под кольцами браслетов. Обвивали шею змеи ожерелий, одно другого роскошней.

– Твой отец к ней слишком добр, – ворчала ключница, сплевывая желтую от табака слюну. Она курила трубку, хотя матушка и пеняла ей, что, дескать, от трубки дымно и воняет. – Балует, балует, все-то дозволяет.

Ключница развязывала кисет, подцепляла кривыми желтоватыми ногтями табак и набивала им трубку, приминая мизинцем. Лишенный верхней фаланги, он был уродлив, но, по словам ключницы, удобен. И, вздыхая, она добавляла:

– Кровь Полоза, мальчик мой, что уж тут…

Не осталось крови.

И камня.

И кто надел матушкины украшения? Ведь забрали же их, и золото, и сундуки выволокли, заполнив подводы доверху. Не побрезговали бочонками с солью, которыми полны были амбары. Все вычистили.

– Ты знаешь, кем я был. – Янгар прижался к узкой ладони губами. – И видишь, чего меня лишили. Теперь ты понимаешь, маленькая медведица, почему я должен вернуться?

Она кивнула и, повернувшись к Янгару, сама потянулась за поцелуем. Ее губы были холодны, но этот холод отступил. И сердце забилось быстрее.

Под медвежьей шкурой хватило места для двоих.

– Пойдем со мной, пожалуйста.

– Нет.

– Почему?

Молчание. И тень все еще скрывает ее лицо.

– Зима началась. Ты замерзнешь.

Смеется и качает головой.

– Мне больше не страшен холод. И с голоду я не умру. И здесь… – Она упирается лбом в его плечо, говорит еле слышно: – Здесь мой дом.

– Здесь был дом.

– И есть.

Она упряма, его маленькая медведица. И Янгар с трудом сдерживает желание увезти ее силой.

– Башня непригодна для жилья.

– Только если ты – человек, – возражает она и, раскрыв ладонь Янгара, прижимает к груди. – Слышишь?

Ее сердце бьется так медленно. И снежная горечь тает на губах.

– Позволь мне остаться. Пожалуйста.

Сила все испортит.

И маленькая медведица прячется под его рукой, а на рассвете, желтом, как стекло потерянного витража, она просит: