Избранное - Борис Корнилов

Начало Земли

Я часто думаю:онасвободна,невредима,и спутница у ней одна,ее фамилия — Луна,меж ними мягкая стенаиз голубого дыма.А на земле плодовой сень,и все, что видим, — наше,сегодня деньи завтра день,один другого краше.Луга и реки велики,красивы,жатва сжата,гуляют кони и быки,играют медвежата.Есть непонятные слова:«хозяин»,«голод»,«деньги».Ребенок родится едва,встает на четвереньки,и про такого говорят:«Толстяк…»Люблю потискать.На нем младенческий нарядпо поясиз батиста.Ну, не наряд —всего однасмешная рубашонка,и называется онапод рифму — распашонка.Осуществимая всегдамечта к переселенью —морская надоест вода,живи хоть под сиренью.Захочешь — слушай соловья,живешь — не худосочишь…И вся землявезде твоя —шатайся куда хочешь…Хочу, чтобы на век веков,не лишены идиллий,все сочинители стиховпо всей земле ходили.Увидят девушку — споют,в душе любовь схоронят,и сосны над землей встают,и каждая в короне.О, разноцветный этот рай,тепло небесной выси.Захочешь жить — не умирай,все от тебя зависит.Ты славословие моеприми, Земля…Тоскую,хотел бы видеть я ее,огромную такую.

Но, золотистая, оналюдьми на всякий случайсвязана,оскорбленапроволокой колючей.Разломанная на кускии в рассеченной коже —дороги на земле узкии над землею тоже.Так повелось из рода в род,что по равнине гладкойлюбой из нас идет вперед,но все-таки с оглядкой.Крадется около стены,чтоб не напали со спины.Глаза,биенье кровии руки наготове.Живет на свете лиходей,его богатство душит —к его услугам тьма людейи десять тысяч пушек.Он болен.У него врачи,он зол и мал, как кречет…Он говорит врачам: «Лечи…»Врачи больного лечат.Он изнемог,он одинок,и злую щепку эту,больную с головы до ног,сажают на диету,чтобы приятна и легка —секрет, конечно, найден:стакан парного молокаи две тартинки на день.Но до здоровья далеко:он полтартинки гложет,пьет с отвращеньем молокои больше есть не может.Зачем ему его дома,его суда и пушки?Приходит ночь,угрюма тьма —он жалок на подушке.Он беден, как старик любой,но вот к нему, глухому,веселый, чистый, голубойзвонок по телефону.Он выслушал.Его щекався дернулась, застыла,и поднялась его рука,рука больного старика,лиловая, как мыло.Он через силу поднялся —изломанный —с подушки.Он крикнул.Через полчасазаговорили пушки.И люди гибли той порой(чего им делать, бедным?)за то, чтобы стальной корольстал нефтяным и медным.Он людям говорил: «Велю!..»И шли на битву снова,пока стальному королюнесли стакан парного.

А в то же время жил кузнец,его нужда качала…Когда тоске его конеци радости начало?Беда…В подвале, как в дыму,житье совсем особое…По безработице емуназначили пособие.Пособие — как сто плетей:не радоваться — плакать…Женаи четверо детей,и за квартиру — плата.И деньги к своему концуне таяли —летели,хватало денег кузнецуна полторы недели.Когда ударил гром свинцаи мир в бреду затрясся,определили кузнецана пушечное мясо.Он шел под яростным дождемот Киева до Омскаи думал: «Что же, подождем,чего-нибудь дождемся…»Четыре года шла война,ломая все на свете,и умерла его жена,и потерялись дети.В те годы темные — отцов,детей пропало сколько?И сам кузнец в конце концовне миновал осколка.Желая отплатить вдвойне,он выжил понемногу,оставив жалость на войнеи в госпитале ногу.Но не сказал он: «Помоги…»Надел свои медали,и деревяшку для ногиему в дорогу дали.И думал он:«В конце концов,полезны штуки эти:узнал я —больше кузнецов,чем королей на свете…Мы не потонем,не сгорим…Переменясь ролями,мы, кузнецы, поговоримсегодня с королями…»

И вы у Зимнего дворцапод осенью нагоювидали, может, кузнецас оторванной ногою?Он говорил мне:«Торжествомое такое, друже,что ногу — это ничего,вот руку если — хуже.Теперь, в семнадцатом году,свою ценю я рану —я с нею с места не сойду,стрелять не перестану…»Мой бородач…Его Аким,по-видимому, звали,и я хотел бы быть таким,но буду ли?Едва ли…Как мало испытали мыв сравнении с отцами:войны,и голода,и тьмыгодами,месяцами.Но уважаю старика,отца-единоверца;и вот ему моя рука,мое большое сердце,и вот ему мои глаза,острее ястребиных,и кровь — горячая гроза,красней, чем на рябинах.Я страшной клятвой говорю —у нас одна награда,что слово наше королюпроизнесем как надо;что не впадем в истошный крик —с полей,заводов,штолен,и ты останешься, старик,ребятами доволен…

Вот почему одной, прямойидем дорогой прямо…Нам — это праздник,твой и мой…Кому-то — волчья яма.И сердце гордое гудит,и руки не ослабли,и каждый в небеса глядит,где ходят дирижабли,где в теплом воздухе сухомзабыты наши раны…Где журавлиным косякомтрубят аэропланы.Штыков и сабель остриеценю я как примету, —мы переделаем ее,красавицу планету.Иллюминации горят —уже сейчас встречаласплошная лава октябрятземли своей начало.Им было весело.Ониот солнца золотые…Мой дорогой старик,взгляни —какие молодые.Вот волосы твои в дыму,усов зловеща проседь —скажи им: «Царь…» —«А почему?» —все октябрята спросят.Ты расскажи им,не спеши,слеза в глазах зажата, —они не знают, малыши,смешные медвежата.А я пойду —часы к шести,и мой маршрут особый.Тут делать нечего,прости:свидание с особой.Приду я от нее домой,закрою на ночь двери,и парабеллум надо мноймне заново проверить.Проверим,смажем,ствол протрем;пожалуй, очень скорои мне придется с королемвойти в переговоры.В каком-тобудущем году,но поздноили раноя тоже с места не сойду,стрелять не перестану.Я вспомню про тебя в боюи песню вспомню эту,про изумруднуюмоюкрасавицу планету.

12 октября 1935 г.

Начало Земли. — Впервые: «Юный пролетарий», 1935, № 21; отдельные главы: «Литературный Ленинград», 1935, 7 ноября.

Самсон

Мой герой поэмы этой, здравствуй!По-татарски мрачен и скулат,и широкоплеч,и коренастый,бескозырка,брюки клеш,бушлат.Выправкой красуясь образцовой,молод,неприветливи тяжел,он по набережнойпо Дворцовойшатко, как по палубе, прошел.Этой белой ночью,мимолетной,летнею,идет навстречу мне,лентой опоясан пулеметной,маузер,гранаты на ремне.И глядит с особенным фасономглазом золотыми полусонным,как ему —удобно на земле.Все его товарищиСамсономзвали на линейном корабле.Сколько дней голодных,несчастливых,сколько силы отдано труду…И во флотиз волжских водоливовон пришел в пятнадцатом году.Балтика —она одна на свететак же молчалива и сера,как ее возлюбленные дети —бронированные крейсера.Кораблиимперии на благо,верноподданные сторожа,и кресты андреевского флагапролетали, по ветру дрожа.Шла война дорогою прямою —по смертоубийственным делам,крейсера ходиливдоль по морю,разрезая воду пополам.И орудья поднимали жерла…Шла война — всеобщая грызня…В кубриках и мучилась и мерлався в холщовой робе матросня;в кочегарках запекалось горло,никому не сладко на войне, —так, что называется, приперло,что приперло здорово к стене.Не солдату говорить про негу,он привыкнет ко всему:к огню,на дожде, на холоде ночлегуи к неприхотливому меню.Щи пустые,ячневая каша,это тоже надо понимать —родина заботливая наша,почему ты мачеха, не мать?И страдали, умирая рядом,разрешая тягостный вопрос,ополченец третьего разряда,доброволец,кадровый,матрос.И когда сказали: «Не желаем,в двадцать лет себя не отдадим,пусть Вильгельм воюет с Николаем,чтобы так —один и на один, —рухнула империи опора;нам война такая не резон…»И назад ударила «Аврора»,и Самсона с Балтики, минера,называли попросту Самсон.Он узнал,за что такое дрался;он по палубе прошел, суров,наконец-то все-таки добралсядо своих морских офицеров.И за мордобитие,и за горе,также за военные судыи офицера хлебнули в моретой смертельной гадины воды.Так ушли офицера на место.А Самсон припомнил про свое —что на Волге у него невестаи коса по пояс у нее,ждет она.У белокурой Ирыи любви хватает, и тоски,письма шлет емуи сувениры,шлет махорку,теплые носки…Повидаться надобно с Ириной,погулять пушистою травой —милый,дорогой,неповторимыйВолги левый берег,луговой.Свадьба замечательная,с плясом,самогонки будет без конца…Будут дети.Первенца Тарасомназовут, в честь рóдного отца.Хорошо, товарищи, до дому,прямо на домашние хлеба,но судьба судила по-иному,как любая темная судьба.Комиссар в защитном рваном френче,умная,большая голова,говорил матросам о Юдениче —вот его дословные слова:«Наступает царское отродье,вашество,высокоблагородье,сила, гад…Короче говоря,коль не император будет —вродеэтого российского царя.Вот когда настанет нам расплата,уверяю вас,на этот разон заместо нашего бушлатаснимет шкуру с каждого из нас.Нет уж…что бы там ни говорили,снова начинается война…Браты,если кашу заварили,так пускай доварится она…»Ничего на это не сказалиморяки.Вздохнули тяжело.Через час грузили на вокзалебоевой матросский эшелон.Повинуясь боевым приказам,на перроне черная стена —то матросы выстроились разом,в дудки засвистели боцмана…И под небом, сумрачным и голым,с корабля,пожалуй, через деньи Самсонпошел правофланговым —бескозырка сбита набекрень,вьются ленты черные с надрезом,кораблей на лентах имена.Шел Самсон Тарасович —железомопоясала его война.А кругом братаны:с «Ростислава»,с «Князя Игоря»,кругом бои,и над каждым простирала славаруки незабвенные свои.На привале в хуторе зеленомих кормили жирным творогом,их поили молоком топлеными пеклись о госте дорогом.Тяжко было Ганнам и Аленамвспоминать товарищей уход,перешептывания под кленом,девятьсот двадцатый этот год.Их видали люди в Первой Конной,как они, в мерцанье и в пыли,сомкнутой,передовой колоннойв город занимаемый вошли.Их видали люди в поле чистом,как летели, шашками звеня,каждый был из них кавалеристом,только с моря —прямо на коня.Их погибло много.Я тоскуюо погибших в яростном боюи ничем, пожалуй, не рискую,если о погибели спою.Нарисуй же мне, большое слово,как, опутанный со всех сторон,окружен,у города Ростовав плен попался третий эскадрон.Все патроны были на исходе —ну, земля,сынов благослови!Только клеши,по тогдашней модев пол-аршина шириной,в крови.Белые…В спасенье не поверив,все бойцы прощаются любя,и последней пулей Мишка Зверевубивает самого себя.Милые…Увидимся? Едва ли…Но красиво прожили свой век,отгулялии отвоевали…В плен попало десять человек.Двух из них прикончили.Расправаштыковая…На душе мороз.Остальных оставили:— Направо,шагом марш!..В штабную, на допрос.—А в штабной,в большом поповском доме,генерал угрюмый и седой,адъютанты собрались в истомеоколо поповны молодой.Песню пели голосом веселымпро «Аллаверды» и про бои,огуречным вымыты рассоломруки у дебелой попадьи.Местные помещики,их жены,жирно угощает попадья —на столегрибы и корнишоны,самогона целая бадья.Выпьют и закусывают сновательцем поросенка заливного(на закуску всякая еда!),и молóками,и карасями,жареными теплыми гусями,квашеной капустою со льда…Ходят за поповной молодою,весело на пиршестве такомпьюти насыщаются едою,руки моют ключевой водою,губы утирают рушником.И когда все съедено, допито,чашка в честь хозяюшки разбита,унесен последний каравай,стол свободен,генерал сердитоговорит:«Конвойные, давай!..Подавайте каждого матроса!..»От еды обильной клонит в сон,и ведут матросов для допроса,впереди всей партии — Самсон.Он встаети начинает сразу:«Мы тебя, такую-то заразу,вот увидишь, душу с тебя вон!Мы умрем,придут другие снова,это — заключительное слово,род гадючий…»И молчит Самсон.И стоит, дымясь и вырастая,молодой и злобный, впереди,по лицу струится кровь густая,рваная тельняшка на груди —тут не до мольбы и не до пряток.Генерал поднялся голубой,приговор и яростен и краток:«Шомполами…Сволочь…На убой…»Фонаря мерцающее пламя,дух амбарный,на дворе мороз,и матросов били шомполами,клочья мяса падали в навоз…Этой ночью было наступленьеКрасной Армии.И не совру,коль скажу, что все-таки селеньебыло все очищено к утру.Выносили трупы из амбара,трупы, связанные по рукам, —два красноармейских комиссараприложили руки к козырькам.На сырую землю положили,встали, молчаливые, вокруг,видели разорванные жилы,но Самсон пошевелился вдруг,застонал.Еще одно движенье —поскрипел зубами, чуть дыша,видимо, недаром при рожденьеназвали Самсоном малыша.В лазарете чистые палаты,слышен птичий щебет со двора,на сиделках белые халаты,на осмотр приходят доктора.Их больные стонами встречают,доктора смеются: «Ты живой…»Подойдут к Самсону,покачают,каждый покачает головой.Но проходит все на этом свете,все проходит, задушевный мой,и Самсон полгода в лазаретепролежали выписан домой…Вот она,река моя родная,величава, широка она…Правая — гористая,лесная —левая на Волге сторона.До села еще версты четыре,где Ирина,дом его отца…Хорошо идти на этом миретолько до какого-то конца.Только той знакомою дорогой,радуясь, волнуясь и любя,думая о той,о босоногой,что всего дороже для тебя.Как обнимет,сразу приголубит…Что ж — ромашку по пути сорвать,погадать,не любит или любит,поцелует или наплевать?Сколько все же размышлений лишних!Вот и дом,и постучал Самсонв столь знакомыйголубой наличник,и прогнал хозяйки теплый сон.Выглянула, ахнула —тоскоювсе лицои горестью горит,замахала теплою рукою.«Ах, скорей уйдите! — говорит. —Ах, уйдите, — говорит от окон,оглянулась:в доме тишина. —Я теперь уже не одинока,я теперь замужняя жена».И пропала.Это все знакомо —бьется сердце,застывает кровь,если ты потерянный у дома,где была огромная любовь.Много лет прошло.Уже стареем,смотрим прямо и по сторонам,бороды свои большие бреем,чтоб казаться помоложе нам.Утро наступает золотое,мы ему не говорим: «Уйди»,вспоминая все пережитое,все, что остается позади.Я проснулся.Дел сегодня разныхкороба, пожалуй, полтора;первое —у нас сегодня праздник,праздник начинается с утра.Сердце замирающее радо,кровью молодою зажжено —гордость первомайского парадачувствует заранее оно.Как несутся танки броневые,самолеты в небесах гудят,и знамена, как цветы живые,на просторе пахнут и шумят.Гордость первомайского парадарадостной улыбкою цветет,и кавалерийская бригадана галопе площадью пройдет.Поздним вечером,совсем бессонным(в эту ночь, конечно, не до сна),я нежданно встретился с Самсоном.Радость…Удивление…Весна…Все такой же, молодой и плотный, —тела человечьего стена,в голубой, красивой форме летной,на груди сверкают ордена.Пели дети,мы запели с нимии пошли, толкаясь и шутя…«Истребителями скоростнымиуправляю я теперь, дитя».И припомнил я года глухие,и подумал:«Да, его не тронь —человек,прошедший все стихии:воду,землю,воздухи огонь…»Пили чай, смеялись и курили,и тепло расплескано в крови.Обо всем в ту ночь мы говорили,но не говорилио любви.

1936