Избранное - Борис Корнилов

1934–1935

Моя Африка. — Впервые: «Новый мир», 1935, № 3.

Главами и отрывками печаталась: «Вечерняя Красная газета», 1934, 15 мая; «Смена», 1935, 18 марта; «Юный пролетарий», 1935, № 4, 13. Гурда — шашка.

Последний день Кирова

Скоро девять, пожалуй.Утро.Весел и прост,он идет, моложавый,через Троицкий мост.Хорошо и морозно —да, зимой холодней…Он совсем несерьезноотносится к ней.Он идет, улыбаясь:лучше, если весна.Все же мелочь любаязабавна весьма.Вон в небесной долинеполусвет синевы,и хранят в нафталинеравнину Невы.Он мурлычет:— Иду я,полегоньку иду… —Люди греются, дуяв кулаки на ходу.Сколько разных попыток,чтоб согреться, нашли?На огромных копытахпершероны прошли.Торопясь —не с того ли,что кормушка зовет?Повезли листовоена какой-то завод.Все дымит, индевея…Тянет к печке,домой —нет,не сыщешь новеедекораций зимой.Даже вымысла ради,красотыи ума…Но зима в Ленинграде —лучше всякой зима.Ты еще не воспета:зло морозных ночей,солнце красного цвета,совсем без лучей.Как на улицах раннихзасыпают, дрожа,в тулупах бараньихдомов сторожа.Все озябло.И что теперь —населенью беда?Неожиданно оттепель —и туман,и вода.Туча липкая плачети на улицы льет.Люди падают —значит,гололедица, лед.Макинтошами машем,держась за дома.Только в городе нашемстоль смешная зима.Но сегодня иное —веселы облака,и светило дневное,и морозит слегка.Он скрипит, словно ржавый,под подошвами снег,и идет моложавыйчерез мост человек.

Он идет, улыбаясь,как зимы торжество,и снежинка любаязабавляет его.Площадь Жертв Революцииснегом полна —сколько горя и радостиплощадь таит,начинается сразуу моста она,где машина огромная«бьюик» стоит.Как летящее туловище орла,горделивая,ночи полярной темней,и готовы взмахнутьдва орлиных крыла.Человек, улыбаясь,направляется к ней.Он садится в машину,легок, вымыт и брит…— Ну, поехали, —шóферу говорит.Замечательным,зимним согретый огнем,гладит шоферпушистый каштановый ус.И смеется —до пояса бурки на нем,рукавицы оленьи,суконный картуз.— Утро доброе…Солнышко…Славно горит… —шофер Кирову радостно говорит.

Как мне день этот гореки черен этот снег.Я поэт — не историк,я простой человек.Но желанье имею,негодуя,скорбя,рассказать, как умею,все, что знал про тебя.Про любовьи про разум,про невзгоды ночей,все, что знал по рассказамтвоих вятичей.Ты в рядах и в колоннахпо России кружил,мест, не столь отдаленных,молодой старожил.Ночь тебя испыталаи сказала: владей!Это сплав из металла,годови людей…Сколько было тяжелыхв стране непогод,как ошметки летели,и гибла страна, —кто тебя позабудет,девятнадцатый год.Украина,Каспийское море,война.На рыбачьих баркасахстоит пулемет,и скорее, скорее —ни сна, ни жилья.Кто меня понимает,конечно, поймет —это Киров на Каспии —песня моя.Нефти кровь животворная,жирнаявновьна заводы,на фабрики,в наши края…Это Кирова делои Кирова кровь.Это только о Кировепесня моя.— То, что видно, то видно,дела велики, —говорили солидноо нем старики…Мне рассказывал как-токузнец на ходу:— Значит, так это было,дорогие мои.Это в августе было,в тридцатом году, —я сижу со старухой,гоняю чаи.Дочка где-то в кино,сын читает к уроку,мухи сонные ползают по стене,и чего-то кричит,значит, радио сбоку.Открывается дверь —и Мироныч ко мне.Никогда не бывал.Но, себя уважая,я, конечно, и виду не подаю,а в душе, понимаете,радость большая.Он мне руку свою,я, понятно, свою.Говорили мы с ним.И сомнения были.Посидел,посоветовался со мной.Мы Сергея Миронычаочень любили…Хоть и молод, а умный,веселый, земной.

На роскошных моторахи ночи и днив пышных шубах матерыхразъезжают они.День такого не труден —это видимый враг,тунеядеци трутень,и совсем не дурак.Как им был ненавистенКиров, знавший навекмного  тягостных истин,большевик,человек.И за то, что спокоен,за улыбку твою,победительи воинв открытом бою.Молят:— Бог, помоги нами спаси нас, господь,самого господинаи лакеев господ. —Мелким бисером вышит,бог ни слова в ответ, —может, просто не слышит,может, господа нет.Что за гадкая свора?Живут — благодать, —от банкира до ворарукою подать.Так и ползают тучей,забывши покой…Был, товарищи, случайзабавный такой.Случай тот достоверен,проверен давно, —рассказать вам намеренпро свиданье одно.

По равнине пургапорошит пушисто…Сидит баба-ягав гостях у фашиста.У фашиста рога,видимость свитая,а у бабы нога,нога костяная.Злая ночь на носу,и с лицом сварливымест фашист колбасу,запивает пивом.И красив, и не стар,он сидит,у бабыкипятится навариз могильной жабы.И у бабы наряд —одета по-вдовьи,и они говорято средневековье.Поднялась, тяжела,зашептала слабо:— Я в России жила, —заявила баба, —и глупа,и темна,и могилы тише,и солому онастелет на крыши.Ночью ходит во двор,покрытая тенью,и не ест помидорпо предубежденью.В кровь избита жена,праздники,сивуха,волостной старшинавосклицает: «В ухо!»Сыро, словно в гробу,я же, мой коханый,вылетала в трубуна метле поганой.Под небесным огнем,молодой и храброй,как бы зверем-конем,управляю шваброй.Покидала кровать,милый, по просторуя неслась танцеватьна Лысую гору.Злые звезды горят,плоть лихую тешим,две недели подрядтанцевала с лешим… —И захныкала в носмного слов соседних…— Хорошо! —произнесмрачный собеседник.Голова из огнявысунула жало.— Все боялись меня, —баба продолжала, —каждый русский — мой вассал,темнота,бессилье.Гоголь про меня писал,Николай Васильевич. —Собеседник встал, как тьма,крик подобен лаю:— Про писателей, кума,вовсе не желаю… —Баба, слезы лия,сразу стала красной…— Про писателей я,собственно, напрасно.Ах, Иванова ночь!..Хорошо в России,не губитьи помочьвсе меня просили.Золотое бытье,молодое тело…Ой, как время моебыстро пролетело.Дни мои далеки —в том краю раскосомвсюду большевикикроют хаты тесом.Ни вина, ни плетей…Леший — медведь мой,нынче даже детейне пугают ведьмой.Где прилечь?Где присесть,бесова невеста?У тебя, может, естьбезработной место? —И захныкала в носмного слов соседних,— Я убью, — произнесмрачный собеседник, —я меча не хочу,речь скажу на тему,как топор наточу,свастику надену.Нам не надо ума,мы — средневековье,оставайся, кума…За твое здоровье!

Я писал не в бреду —я не шизофреник, —даже в Дантовом адуне считал ступенек.Не фантазии запас —злые тени эти,только сказка для вас,взрослые дети.Я устало дышу,и перо сломалось…Прочитайте — прошу,подумайте малость.

До чего разозлилагосподина беда!Он лакеям трусливоговорит: «Господа…ждали многие годы,что-то делать пора.Вот пока на расходы,так сказать, серебра».Говорит — привечает,жаден,злобен,поган,и оружье вручаетсистемы «наган».Угостил у стола их(он окупит расход).Господин Николаевв гостях у господ.Господин Николаевможет сделать одинвсе, чего пожелаетего господин.К револьверу-железуидет, как в бреду…Прикажите — зарежу,убью,украду…Буду преданным другоми вашим слугой,вечно к вашим услугам,золотой,дорогой.План уже разработансовсем, почитай…Вы желаете?Вот он,прошу прочитать.Как сильней и ретивейпобеждать и творить,на партийном активебудет он говорить.Как поход новый начат,про Советский Союз…Только… (Поняли.)…значит,не расскажет, боюсь.Мы подходим к решеньюсмелее,смелей, —Киров будет мишеньюдля пули моей…И мерцает похожийна роскошь уют…Он встает.Из прихожейпальто подают.Лихорадка и злоба,потом торжество —оттопырены обакармана его.И на каждой ступенькебьют по ногам —в левом потные деньги,а в правом — наган.

И дорожная лентасходит на нет,это Смольный,легенда,Областной комитет.Полный шума и света,легкой кровью согрет,секретарь комитетаидет в комитет,по-мальчишечьи, левойпортфель охватив.Через час заседанье —партийный актив.Лучший цвет Ленинграда,весь Ленинградбудет слушать звенящийи чистый доклад.Слово будет, как птица,и петь и кружить,Он им скажет:— До чертиковхочется жить… —Он идет, улыбаясь,засмеяться готов, —основатель заводов,людей,городов.— Мы не то еще сделаем, —скажет опять, —где была только белаязаполярная гладь,мы повсюду готовы,где по шею снега,где полярные совыи баба-яга.Все проклятое этосыграет на нет… —Секретарь комитетаидет в кабинет.Подлой смертью подуло,и грохот летит,вороненое дулов затылок глядит.И упал секретарь,и качнулась высоковековая Россиитяжелая мгла.Это нас убиваютв затылок и сбоку,чтобы мы их не видели,из-за угла.Мы их знаем, продажных,и черных и белых,и над ними огромнаянаша гроза.Секретарь, секретарь,незабвенный и милый!Я не знаю, куда мнетоску положить…Вьется песня моянад твоею могилой,потому что «до чертиковхочется жить».Я гляжу, задыхаясь,в могильную пропасть,буду вечно, как ты,чтоб догнать не моглани меня,ни товарищейподлостьи робость,ни тоскаи ни пуля из-за угла.

Песня вьется живая,вечер весел и прост,я иду, напевая,через Кировский мост.И веселого снова,и любя, и скорбя,молодого,живоговспоминаю тебя.Я даю обещаньепровалам морей —будет наше прощаньевозле смерти моей.Я повсюду, где выросв полный ростгород Киров,и Кировск,и Кировский мост.Ты могилу не вырыла,пуля.Живетимени Кирова,дышит завод.Это жизнь боеваякоторой рад.Я иду, напевая…Зима…Ленинград.

1935