Дети капитана Гранта (худ. В. Клименко) - Верн Жюль Габриэль

Гленарван молча скакал рядом с Робертом. Его смелый, решительный характер не позволял ему примириться с неудачей. Сердце его учащенно билось, голова пылала. Паганель, раздосадованный безрезультатностью поисков, мысленно перебирал на все лады слова документа, пытаясь найти в них хоть какое-нибудь новое указание. Талькав ехал молча, опустив поводья коня. Никогда не терявший надежды майор держался бодро, как человек, не знающий, что такое упадок духа. Том Остин и оба матроса разделяли огорчение своего начальника. Когда какой-то робкий кролик перебежал им дорогу, то суеверные шотландцы переглянулись.

— Плохое предзнаменование, — промолвил Вильсон.

— Да, в Шотландии, — отозвался Мюльреди.

— Что плохо в Шотландии, то плохо и здесь, — поучительно заметил Вильсон.

Около полудня путешественники перевалили через горную цепь Тандиль и очутились на обширных равнинах, полого спускающихся к океану. На каждом шагу встречались речки, орошавшие прозрачной водой этот плодородный край и терявшиеся среди тучных пастбищ. Постепенно земля, словно океан после бури, делалась все ровнее. Последние холмы аргентинских памп остались позади, и под ногами лошадей расстилался теперь однообразный зеленеющий ковер.

Все время погода стояла прекрасная, но в этот день небо несколько омрачилось. Огромное количество паров, образовавшихся благодаря высокой температуре последних дней, скопилось в виде густых туч, грозивших разразиться проливным дождем. К тому же близость Атлантического океана и постоянный западный ветер делали атмосферу этой местности особенно влажной. Это было заметно по ее плодородию, по тучности пастбищ, по темно-зеленой окраске трав. В этот день, однако, тяжелые тучи не разразились дождем, и к вечеру лошади, легко сделав конец в сорок миль, добрались до берега «каньяды», глубокого, огромного естественного водоема, наполненного водой. Здесь сделали привал. Укрыться было негде. Пончо заменили путешественникам одновременно и палатки и одеяла, и все уснули под открытым небом, которое угрожало ливнем. К счастью, все ограничилось лишь угрозой. На следующий день, по мере того как равнина понижалась к океану, присутствие подпочвенных вод стало еще заметнее, вода просачивалась сквозь все поры земли. Вскоре дорогу на восток начали пересекать то полноводные, то еще только начинающие наполняться водой пруды. До тех пор пока тянулись открытые водоемы, свободные от водяных растений, лошади шли легко, но когда появились так называемые «пантаны» — топкие трясины, заросшие высокими травами, то продвигаться стало значительно труднее. Заметить их и своевременно избежать опасности было невозможно.

Эти водомоины стоили уже жизни не одному живому существу. Роберт, обогнавший отряд на полмили, прискакал обратно и крикнул:

— Господин Паганель! Господин Паганель! Там целый лес рогов!

— Что? — удивился Паганель. — Ты нашел лес рогов?

— Да, да! Если не лес, то по крайней мере лесную поросль!

— Лесную поросль? Ты бредишь, мальчик! — промолвил Паганель, пожимая плечами.

— Нет, не брежу, — уверял Роберт, — вот вы сами увидите! Какой диковинный край! Тут сеют рога, и они растут, словно пшеница. Мне очень хотелось бы иметь такие семена!

— Мальчик, кажется, не шутит, — сказал майор.

— Право, господин майор, вы сейчас убедитесь в этом.

Роберт не ошибался: вскоре отряд подъехал к огромному полю, равномерно утыканному рогами, которым не видно было конца. Действительно, это была настоящая низкорослая, густая, но странная лесная поросль.

— Ну что? — спросил Роберт.

— Вот оригинально! — промолвил Паганель и обратился за разъяснениями к Талькаву.

— Рога вылезают из земли, но быки остаются в земле, — заявил Талькав.

— Как! — воскликнул Паганель. — В этой трясине увязло целое стадо?

— Да, — подтвердил патагонец.

Действительно, тут нашло смерть огромное стадо, ибо почва под тяжестью быков осела, и сотни животных погибли, задохнувшись в громадной трясине. Такие катастрофы случаются порой в аргентинских равнинах, и об этом знал Талькав. Это предостережение следовало принять во внимание.

Отряд объехал огромную гекатомбу, способную удовлетворить самых кровожадных богов древнего мира, и час спустя это поле рогов осталось в двух милях позади.

Талькава, видимо, стало тревожить какое-то непривычное явление. Он часто останавливал лошадь и приподнимался на стременах. Высокий рост давал ему возможность окинуть взором обширное пространство, но, не замечая, по-видимому, ничего, что могло бы объяснить ему происходящее, он вновь пускал лошадь вперед. Проехав милю, он снова останавливался, затем, отделившись от спутников, отъезжал на несколько миль то к северу, то к югу и, возвращаясь, становился опять во главе отряда, ни словом не обмолвившись ни о своих надеждах, ни о своих опасениях. Такое поведение Талькава заинтересовало Паганеля и обеспокоило Гленарвана. Последний попросил ученого узнать у индейца, в чем дело.

Паганель тотчас же обратился к Талькаву за разъяснениями. Индеец ответил ему, что он никак не может понять, почему почва так сильно пропитана влагой. Никогда еще за всю бытность его проводником не случалось ему наблюдать, чтобы почва была столь зыбкой. Даже в период сильных дождей по Аргентинской равнине всегда можно было пробраться.

— Но чему приписать эту возрастающую влажность? — спросил Паганель.

— Не знаю, — ответил индеец, — а когда буду знать…

— А разве горные речки во время сильных ливней никогда не выходят из берегов?

— Случается.

— Может быть, это случилось и сейчас?

— Может быть, — ответил Талькав.

Паганелю пришлось удовольствоваться этим уклончивым ответом, и он передал Гленарвану содержание своего разговора.

— А что советует делать Талькав? — спросил Гленарван.

— Что должны мы делать? — спросил Паганель патагонца.

— Ехать как можно быстрей! — ответил индеец.

Совет этот легче было подать, чем выполнить. Лошади очень устали, ступая по зыбкой почве, уходившей из-под ног, а местность шла все более и более под уклон, и теперь эту часть равнины можно было сравнить с громадной лощиной, которую стремительный поток мог быстро заполнить водой. Поэтому следовало как можно скорее выбраться из этих низин, так как наводнение немедленно превратило бы их в озеро. Пришпорили коней. Но оказалось, что воды, по которой шлепали лошади, было еще недостаточно, и около двух часов пополудни разверзлись хляби небесные, и на равнину потоками хлынул тропический ливень. Укрыться от этого потока не было никакой возможности. Оставалось одно — запастись философским спокойствием и стоически переносить все! Пончо всадников промокли насквозь, вода со шляп стекала на них, словно из переполненных водосточных труб. С бахромы седел струились ручьи. Всадники, забрызганные грязью, летевшей из-под копыт лошадей, скакали верхом как бы под двойным ливнем — с небес и с земли.

Промокшие, продрогшие, разбитые усталостью, путники добрались к вечеру до жалкого ранчо. Лишь для очень неприхотливых людей это ранчо могло сойти за пристанище, и только находящиеся в отчаянном положении путешественники согласились бы укрыться в нем. Но у Гленарвана и его спутников не было выбора. Итак, они забились в эту заброшенную хижину, которой побрезговал бы последний бедняк индеец. С трудом развели жалкий костер из сухой травы, больше дымивший, чем согревавший. За стенами ранчо продолжала свирепствовать непогода, и крупные капли дождя просачивались сквозь прогнившую соломенную крышу. Двадцать раз костер грозило залить, и двадцать раз Мюльреди и Вильсон отвоевывали его у воды.

Скудный и малопитательный ужин прошел очень грустно. Все ели без аппетита. Только майор, не говоря худого слова, оказал честь промокшей провизии: невозмутимый Мак-Наббс не обращал внимания на злоключения. Паганель, как истый француз, пытался шутить, но он никого не рассмешил.

— Очевидно, шутки мои подмочены, — заметил он, — все они дают осечки.