Дети капитана Гранта (худ. В. Клименко) - Верн Жюль Габриэль

Лучшее, что можно было сделать в подобном положении, — это уснуть, каждому хотелось хоть на время забыть усталость. Ночь выдалась бурная, стены ранчо трещали, качались и грозили рухнуть при каждом сильном порыве ветра. Несчастные лошади, ничем не защищенные от непогоды, жалобно ржали во дворе, да и хозяевам их было немногим лучше в жалкой хижине; однако мало-помалу путники уснули. Первым заснул Роберт, положив голову на плечо лорда Гленарвана, и вскоре, хранимые богом, погрузились в сон и все остальные временные обитатели ранчо.

Видно, бог был чутким стражем, ибо ночь прошла без происшествий. Разбудила путников Таука. Бодрая, как всегда, она ржала и сильно била копытом в стену ранчо. Если Талькав не подавал сигнала к отъезду, то это делал его конь. А поскольку путешественники были уже многим обязаны Тауке, то повиновались ей, и отряд тотчас же двинулся в путь.

Шел небольшой дождь, но сырой глинистый грунт не впитывал скопившихся вод, и все эти лужи, болота, пруды выступали из берегов, сливаясь в огромные «банадо» предательской глубины. Паганель, взглянув на карту, подумал, и не без основания, что Рио-Гранде и Рио-Виварата, реки, в которые обычно стекают воды этой равнины, теперь, вероятно, вышли из берегов и образовали общее русло шириной в несколько миль.

Необходимо было мчаться во весь опор. Вопрос шел об общем спасении. Если наводнение усилится, то где найти убежище? До самого горизонта не видно было ни одной возвышенности, и на такую плоскую равнину воды должны были хлынуть с необычайной быстротой.

Коней пустили полной рысью. Таука неслась впереди и, пожалуй, больше, чем любая амфибия с могучими плавниками, заслуживала название морского коня, ибо с такой силой рассекала воду, словно это была ее родная стихия.

Внезапно, около десяти часов утра, Таука начала проявлять признаки сильнейшего беспокойства. Она непрестанно оглядывалась на юг, на необозримые просторы равнин, протяжно ржала, раздувая ноздри, втягивала свежий воздух, порывисто вставала на дыбы. Талькав, которого скачки лошади не вышибали из седла, все же с трудом справлялся с нею. Он сильно натянул удила, выступившая изо рта пена коня окрасилась кровью, но горячее животное не унималось, всадник понимал, что стоит лошади только дать волю, как она во весь опор помчится на север.

— Что происходит с Таукой? — спросил Паганель. — Уж не впились ли в нее здешние прожорливые пиявки?

— Нет, — ответил индеец.

— Значит, она чего-то испугалась?

— Да, она почуяла опасность.

— Какую?

— Не знаю.

Если опасность, которую почуяла Таука, была пока еще невидима, то слух уже улавливал ее. Действительно, глухой рокот, похожий на рокот прилива, слышался где-то за пределами горизонта. Дул порывистый влажный ветер, неся с собой водяную пыль. Птицы стремительно улетали — видимо, от какого-то чуждого им явления природы. Лошади, ступая по колено в воде, уже ощущали напор течения. Вскоре появились с юга, приблизительно в полумиле от отряда, бесчисленные стада животных, которые неистово мычали, ржали, блеяли. Опрокидывая друг друга, поднимаясь вновь, они бешено стремились вперед; то был ураганный хаос обезумевших существ, мчавшихся с невероятной быстротой. Их почти невозможно было разглядеть сквозь поднимаемый ими вихрь водяных брызг. Кажется, даже сотня великанов китов не могла с большей силой взбаламутить океан.

— Anda, anda!48 — крикнул громовым голосом Талькав.

— Что такое? — спросил Паганель.

— Разлив! Разлив! — ответил Талькав и, дав шпоры коню, помчался к северу.

— Наводнение! — крикнул Паганель.

И все понеслись за Таукой.

Нельзя было медлить: действительно, милях в пяти на юге уже виднелся надвигавшийся оттуда огромный, широчайший водяной вал, превращавший равнину в океан. Высокие травы исчезали, словно скошенные, мимозовые растения, вырванные потоком, неслись по течению, образуя плавающие островки. Вся масса воды, разворачиваясь, хлынула сплошным потоком, сметая все на своем пути. Очевидно, перемычки между крупнейшими реками пампасов были прорваны, и воды Колорадо на севере и воды Рио-Негро на юге слились в общий поток.

Водяной вал, замеченный Талькавом, надвигался со скоростью призового скакуна. Всадники уносились от него, словно тучи, гонимые вихрем. Тщетно высматривали они хоть какое-нибудь пристанище: до самого горизонта простиралась вода. Охваченные паническим страхом, лошади мчались неистовым галопом, и всадники с трудом удерживались в седлах. Гленарван часто оглядывался назад.

«Вода настигает нас», — думал он.

— Anda, anda! — кричал Талькав.

И всадники пытались ускорить бег коней. Бока несчастных животных, истерзанные шпорами, были обильно залиты кровью, окрашивающей воду непрерывными алыми струйками. Лошади спотыкались о неровности почвы. Они запутывались в подводных травах. Они падали. Их заставляли снова подниматься. Они падали снова, и опять и опять их поднимали. А уровень воды заметно повышался. По ней шли волны, грозившие превратиться в пенящийся вал и вскоре залить путешественников.

С четверть часа продолжалась эта жестокая борьба с одной из самых грозных стихий. Беглецы не представляли себе точно, какое расстояние покрыли, но, судя по быстроте бега коней, оно должно было быть немалое. Между тем лошади, находясь уже по грудь в воде, продвигались с величайшим трудом. Гленарван, Паганель, Остин — все считали себя уже погибшими, обреченными на страшную смерть. Лошади уже едва достигали ногами дна, глубина же в шесть футов грозила всадникам гибелью.

Не поддается описанию смертельная тоска этих восьми людей, на которых неотвратимо надвигался чудовищный водяной вал. Они чувствовали свое бессилие в борьбе со стихийным бедствием, превышающим человеческие силы. Не от их воли зависело теперь собственное спасение.

Прошло пять минут, и лошади поплыли. Теперь их несло вперед бурным и стремительным течением, равным самому быстрому галопу их коней. Быстрота превосходила двадцать миль в час.

Спасение казалось невозможным, как вдруг раздался голос майора:

— Дерево!

— Дерево? — воскликнул Гленарван.

— Там, там! — отозвался Талькав, указывая пальцем на гигантское ореховое дерево, одиноко поднимавшееся из воды саженях в восьмистах от них.

Подгонять спутников Талькаву не пришлось. Все понимали: любой ценой следовало достичь дерева, внезапно возникшего на их пути. Лошади, видимо, уже не в силах были доплыть до него, но люди могли еще спастись: течение несло их к дереву. В этот миг лошадь Тома Остина глухо заржала и исчезла под водой. Он высвободил ноги из стремян и поплыл, мощно рассекая руками воду.

— Хватайся за мое седло! — крикнул ему Гленарван.

— Спасибо, сэр, — ответил Том Остин. — Руки у меня крепкие!

— Как твоя лошадь, Роберт? — спросил Гленарван, обернувшись к юному Гранту.

— Она плывет, сэр, плывет, как рыба.

— Внимание! — громко крикнул майор.

Не успел он произнести это слово, как огромный вал настиг беглецов; чудовищный, в сорок футов вышиной, он обрушился на них с ужасающим шумом. Люди и животные — все исчезли в пенящемся водовороте. Колоссальная масса воды, в несколько миллионов тонн весом, понесла их в своем бешеном водовороте.

Когда вал схлынул, путешественники всплыли на поверхность и наспех пересчитали друг друга. Все были налицо, но лошади все, кроме Тауки, исчезли.

— Смелее! Смелее! — подбадривал Паганеля Гленарван, поддерживая его одной рукой и работая в воде другой.

— Ничего… ничего!.. — отозвался почтенный ученый. — Я даже доволен…

Но чем он был доволен, так навсегда и осталось неизвестным, ибо конец фразы бедняге пришлось проглотить вместе с большим количеством тинистой воды. Майор спокойно плыл вперед стилем, который одобрил бы любой учитель плавания. Матросы скользили, как два дельфина, попавшие в родную стихию. Что касается Роберта, то, уцепившись за гриву Тауки, он плыл вслед за ней. Лошадь, мощно рассекая грудью воду, инстинктивно плыла к дереву, куда, впрочем, несло ее и течение.