Изверг - Андерс Рослунд

Вы считаете, он действовал неправильно?

Да.

Почему?

Это было умышленное убийство.

Да?

Умышленное убийство необходимо карать именно так.

Пожизненным заключением?

Самой суровой мерой наказания, предусмотренной законом.

То есть вы хотите сказать, лучше бы тех двух девочек убили?

Я хочу сказать, что в случае умышленного убийства закон не предусматривает скидок для скорбящих отцов.

А у вас-то есть дети?

Потом остальные, публика, те, что видели, слышали, читали. Те, что кричали, угрожали; едва он клал трубку, как телефон снова начинал трезвонить.

Прихвостень чертов!

Я всего лишь исполняю свои обязанности.

Холуй проклятый!

Я не могу поступить иначе.

Крыса канцелярская!

Если человек нарушает закон, моя обязанность привлечь его к ответственности.

Только попробуй — мигом сдохнешь!

То, что вы сейчас сказали, называется прямой угрозой.

Сдохни!

Это называется прямой угрозой, а она наказуема.

Вся твоя семейка сдохнет!

Он испугался. Все происходило на самом деле. Они сумасшедшие, но они и есть широкая общественность. Они ненавидели и говорили всерьез, он чувствовал это и воспринимал тоже всерьез.

Огестам разыскал Эверта Гренса, тот неохотно принял его.

Их последний разговор, ему казалось, между ними возникла некая задушевность, когда он обнаружил свою неуверенность в обвинении, но Гренс по обыкновению был зол и брюзглив. Насмешливо усмехнулся ему навстречу, и усмешка стала еще шире, когда он рассказал, что ему угрожали, что угрожали его семье, что он испугался и хочет просить защиты полиции. Он чуть не заплакал, совершенно неожиданно, и проклинал, что находится здесь, в этом кабинете, но Эверт Гренс прикинулся, будто не видит, сказал, что угрожали им всем и что этого следует ожидать, если хочешь быть крутым прокурором. А потом добавил: приходите, когда увидите своих призраков наяву, а не только услышите голоса.

Ларс Огестам с треском захлопнул за собой дверь.

На улице духота, он медленно зашагал восвояси.

Купил в киоске газету и бутылку минеральной воды, от духоты он сильно потел, и уже несколько дней подряд моча у него была темно-желтой, жара отнимала больше жидкости, чем он до сих пор думал. Газета — его фотография, заметка о прокуроре, который требует для героя пожизненного заключения. Все вокруг — он то и дело встречал толпы туристов — глазели на него, без сомнения, ходили тут с камерами на шее и картами в руках и глазели. Он ускорил шаг, снова начал потеть, но не сбавлял скорость, всю дорогу через Кунгсхольм, до прокуратуры.

Вошел в свой кабинет.

И сразу же звонок.

Он посмотрел на телефон, не ответил. Снова звонок, и он снова не ответил. Восемь звонков, а он сидел, разложив перед собой материалы предварительного расследования, читал и перечитывал, пока звонки не утихли.

•

Бенгт Сёдерлунд рассказывал про Бакстера, который просидел у сарая весь вечер и всю ночь до следующего утра, когда по команде хозяина покинул свой пост у дверей. Рассказывал уже в третий раз, теперь уже все слышали эту историю — Элисабет, которая не хотела, Уве и Хелена, сидевшие тогда у Бенгта на кухне, Ула Гуннарссон и Клас Рильке, каждый раз смеявшиеся все громче. Прямо как в ту пору, когда они в школьном коридоре обсуждали какого-нибудь учителя, которого наградили прозвищем и выбрали мишенью насмешек до самого окончания школы, или когда сидели в раздевалке талльбаккского спортклуба, жидкая мазь, крученые мячи и волшебные голы в ворота противника, у которого не вратарь, а полная дыра, общность через унижение на расстоянии. Некоторое время они стояли у покерных автоматов в единственном здешнем ресторане, кормили их десятикроновыми монетами и проиграли несколько сотен, потом отошли к столу, где обычно сидели. Заказали еще по светлому пиву без пены, выпили за жару, заставлявшую пить, и за Бакстера, который их веселил.

Выпили до половины, обычно за вечер выходило по три-четыре кружки, первая наполняла грудь и утоляла жажду, а затем уже начинались дискуссии, ведь алкоголь всегда развязывает языки.

Бенгт пил медленнее обычного. Он знал, чего ждет от этого вечера. Решение принято, целую неделю он взвешивал за и против, изучал юридические справочники, читал сухие тексты законов.

Он поднял кружку, кивнул остальным:

— Давайте допьем. А потом я кое-что вам скажу.

Они чокнулись, осушили кружки, один за другим. Бенгт поднял руку, перехватил взгляд хозяина за стойкой: мол, еще круг — и заговорил:

— Я тут подумал немного. И знаю теперь, что нам делать. Чтобы мало-мальски навести порядок в этом городишке.

Другие придвинулись поближе к столу, замерли с кружками в руках. Элисабет покраснела, стиснула зубы, уставилась на стол. Бенгт продолжил:

— Помните, как мы были здесь прошлый раз? Помните Хелену? — Он взглянул на Хелену, улыбнулся. — Под конец она встала, перед самым уходом. По телику показывали убийство педофила, и Хелена попросила нас помолчать. Речь шла об отце, застрелившем сексуального маньяка. Вот тогда-то она и сказала. Что он герой. Герой нашего времени. Он не спустил вонючему педофилу издевательств. Не сидел сложа руки. Раз полиция не сделала того, что положено, взялся за дело сам.

Хелена слушала Бенгта с удовольствием.

— Я так и сказала. Он герой. Вдобавок симпатичный.

Она ласково улыбнулась Уве, легонько подтолкнула его. Бенгт кивнул ей, ему не терпелось продолжить:

— Скоро начнется процесс. Суд будет заседать пять дней. Потом вынесут приговор. И огласят его, должно быть, в последний день процесса. Мы непременно должны при этом присутствовать. — Он победоносно огляделся по сторонам. — Защита отстаивает необходимую оборону. Вся Швеция отстаивает необходимую оборону. Если его посадят, черт-те что начнется. Только не посмеют они. Ведь обычно один судья ученый, а присяжные без юридического образования. Понимаете, да? Суд вполне может оправдать его. Вот тогда-то и мы начнем действовать. Тогда-то придет наш черед.

Остальные за столом по-прежнему не понимали, просто слушали, Бенгт всегда сек фишку.

— Как только огласят приговор, если он окажется оправдательным, мы беремся за дело. Избавимся от этого мерзавца. Мне тут педофил не нужен, и как сосед, и вообще в этом городе. Мы избавимся от него и будем отстаивать необходимую оборону.

Хозяин, толстяк, владевший раньше одним из ныне закрытых продовольственных магазинов, принес новые кружки с пивом, по три в каждой руке. Каждый отхлебнул несколько глотков. Элисабет наконец подняла голову, взглянула на мужа:

— Бенгт, ты теряешь контроль.

— Если тебе не нравится, Элисабет, ступай домой.

— Но ты ведь понимаешь, убийство человека ни при каких обстоятельствах не может быть справедливым способом решения проблемы. Этот отец не герой. Он очень плохой пример.

Бенгт стукнул кружкой по столу.

— Так что же, по-твоему, он должен был сделать?

— Поговорить с ним.

— Что?

— С людьми всегда можно поговорить.

— Всё, хватит, черт побери!

Хелена посмотрела на Элисабет, в ее глазах читалось презрение.

— Не пойму я, что у тебя на уме, Элисабет. Не пойму, отчего ты не способна видеть вещи такими, каковы они есть. Объясни мне, о чем можно говорить с вооруженным сексуальным маньяком, который надругался над твоим ребенком? О чем? О его трагическом детстве? О сломанных игрушках и дурацких тренировках потенции?

Уве положил руку жене на плечо и встал.

— Да, черт подери, там, у детсада, не семинар был по психоанализу! Не говорильня о раскаянии!

Хелена накрыла руку мужа ладонью и, когда он замолчал, продолжила:

— Застрелив педофила, отец поступил неправильно. Но он совершил бы еще большую ошибку, если б не убил его. Это же очевидно! Жизнь неприкосновенна — пока не попадешь в ситуацию, когда твоя личная мораль и этические нормы поневоле вдруг отходят на второй план. Если б я могла выстрелить из того ружья, я поступила бы как тот отец. Неужели непонятно, Элисабет?

Выходя из ресторана, Элисабет все решила. Она только что потеряла мужа. Вернувшись домой, она велела дочери быстро собрать все, что можно унести. Уложила себе и ей по сумке с одеждой. И взяла машину, без машины не обойтись, летний вечер потихоньку уступал место ночи, когда она покинула Талльбакку, навсегда.

•

Камера Крунубергского следственного изолятора, метр семьдесят на два пятьдесят. Узкая койка, небольшой столик рядом, раковина, чтобы вечером умыться, а ночью отлить. Одет он в мешковатую серо-голубую робу с нашивками «ОИН» на рукавах и штанинах. Все под запретом — ни тебе газет, ни радио, ни телевизора. Никаких посетителей, кроме ведущего допросы, прокурора, адвоката, тюремного священника и тюремного персонала. Свежий воздух один раз в день, положенная по закону прогулка в железной клетке на крыше, раскаленный воздух там не двигался, и он каждый день просил закончить прогулку пораньше, спуститься вниз уже примерно через полчаса.