Изверг - Андерс Рослунд

Затем он исполнил свой обычный ритуал, какому Свен неоднократно был свидетелем: несколько раз стукнул покойника по плечу, по бедру, потом ущипнул за ногу, за пальцы, укрытые простыней, щипал, теребил и что-то приговаривал отвернувшись, так что расслышать было трудно.

•

Пятый год подряд Бенгт Сёдерлунд проводил отпуск дома. Однажды они снимали дачу на Готланде, в нескольких километрах от Висбю, оказалось дорого и дождливо, он тогда впервые отправился на этот остров, о котором все говорили, и, проторчав там бесконечно долгую неделю, решил больше туда не ездить. На следующий год — Истад, другая дача, довольно ветрено, да и места так себе, в общем, повидали Эстерлен, и хватит. Два лета путешествовали в трейлере — пробки на дорогах, дети боялись спать; один раз смыкались на Родос, две недели тридцативосьмиградусной жары, под конец они выходили из номера только по вечерам, чтобы пообедать; несколько раз ездили на автобусе в Стокгольм, кругом сплошь торопыги, которые даже по эскалатору бегом бегут. Нет уж, спасибо, сыты по горло. И фирме хорошо, когда они дома, и самим тоже; купаться и в Талльбакке можно, даже в двух местах, считая маленький пруд; дети развлекались сами по себе, а у них, у взрослых, было время прогуляться по городу, а не то спокойно заняться сексом, когда дети все разом уходили, позавтракать в саду, пригласить друзей на ужин.

Они сидели за кухонным столом, Бенгт и Элисабет, когда мимо открытого окна прошли Уве с Хеленой. Они помахали им, приглашая зайти, ведь как раз одиннадцать, время пить кофе, крепкий, черный, с коричными булочками. С Уве и Хеленой легко общаться. Лет десять назад случился короткий период напряженности, когда они несколько месяцев старательно избегали друг друга: как-то раз, когда вся компания угощалась раками, Уве с Элисабет слишком пылко обнимались, и дружба на время охладела, но в конце концов они смекнули, что в таком крошечном городишке друг от друга не скрыться. Вот почему в один прекрасный вечер мужики долго скандалили возле киоска, орали, пока не высказали всё, пока все не уразумели, что ни Уве, ни Элисабет не собирались разрушать семьи, виноваты хмель и любопытство, накопившееся еще со школьной скамьи, и, зажги кто-нибудь тогда на кухне верхний свет, они бы и при яркой лампе закончили то, чего на самом деле не было. Позднее, после того вечера возле киоска, об этом никогда не вспоминали, каждый остался при своем.

Уве держал в руке газету. На кухонном столе у Бенгта лежала такая же. Интересных новостей нет, обсуждать особо нечего, авиакатастрофа в России расследована, оставался только стокгольмский педофил, который по сексуальным мотивам убил пятилетнюю девочку, и ее отец, застреливший его. Вторую неделю на страницах газет преобладали новости по этому делу, последние интервью, последние аналитические комментарии. Это их история, все вправе иметь свою точку зрения, девочка и ее отец стали членами каждой семьи.

Они обсуждали стокгольмского педофила при каждой встрече, с тех пор как все началось, с момента побега и убийства. Все, кроме Элисабет, она отказывалась участвовать, сидела молча, а когда ее спрашивали почему, отвечала, что они ведут себя по-детски, а их ненависть и повышенный интерес совершенно не к месту. Они пытались объяснить, защититься, но в конце концов оставили ее в покое, ребячливость пока никому не заказана, а если ей неохота разговаривать, пускай молчит.

Бенгт налил кофе, крепкого, ароматного, от такого запаха чувствуешь себя по-домашнему — тепло, уютно. Подал каждому по чашке, предложил корзинку со вчерашними коричными булочками, их удобнее окунать в кофе, когда они сверху подсыхали.

Потом он показал на фотографию Фредрика Стеффанссона. Паспортную, которую публиковали несколько дней подряд.

— Я бы поступил так же. Глазом бы не моргнул.

Уве окунул булочку в чашку, прижал к донышку.

— И я. Когда у самого есть дочери, ясное дело, думаешь именно так.

Бенгт взял газетный лист, повертел-покрутил.

— Только я бы сделал иначе. Не стал бы о других думать. Расправился бы с ним ради себя самого. Из чистой мести.

Он огляделся по сторонам, наблюдая за их реакцией. Уве кивнул. Хелена тоже. Элисабет высунула язык.

— Ты чего?

— Как же я от вас устала. Талдычите одно и то же с утра до вечера! При каждой встрече. Голый Ёран, педофилы, ненависть!

— Не хочешь, — не слушай.

— Месть? Что за чушь! Какая месть? Ёран ведь ничего не делал. Пальцем никого не тронул. Просто постоял голый у флагштока. А вы раздули кадило — слушать смешно! — Она шмыгнула носом, откашлялась, чтобы выровнять голос, глаза заблестели. — Я вас не узнаю. Сидите у меня на кухне и прикидываетесь, будто жутко заинтересованы. Всё, с меня хватит!

Хелена поставила чашку на стол, положила ладонь на руку Элисабет:

— Послушай. Успокойся.

Элисабет сердито стряхнула ее ладонь. Бенгт заметил, возвысил голос:

— Плевать на нее. Ей нравятся эти мерзавцы. А? Педофилы! — Он повернулся к жене: — По-твоему, я ради этого всю жизнь пахал? Вкалывал как лошадь? Ради того, чтобы общество арестовало и посадило за решетку человека, спасшего жизнь маленьким детям?

Он отвернулся к окну, со злости смачно плюнул на улицу. Проследил взглядом за плевком, увидел, как он приземлился на газоне. И тут услышал скрип двери. Напротив. Он точно знал, какая это была дверь.

— Черт! Опять эта сволочь! — Он шагнул ближе к окну, выглянул. — Этот ублюдок собрался выходить.

Голый Ёран стоял на крыльце, запирал дверь. Бенгт обернулся к остальным, взглянул на Элисабет.

— Смешно, говоришь? — Он высунулся из окна, заорал: — Ты что, ублюдок, по-шведски не понимаешь? Видеть тебя не хочу! Дома сиди, мать твою!

Голый Ёран глянул в сторону голоса, который прекрасно знал. Потом пошел дальше, по гравию дорожки, к калитке. Бенгт щелкнул пальцами. Дважды. Пес тотчас прибежал из передней, ротвейлер.

— Ко мне.

Собака метнулась к окну, мимо кухонного стола. Бенгт крепко взял ее за ошейник и резко скомандовал:

— Бакстер! Фас!

Он отпустил собаку, которая мгновенно выпрыгнула из окна, помчалась по лужайке, по саду, перемахнула через забор. Голый Ёран услышал собаку, на бегу она громко лаяла. До сарая с газонокосилкой, инструментом и всякими деревяшками рукой подать, Ёран бросился туда, сердце стучало молотом, желудок барахлил, он обделался, бежал, а по ноге стекали собственные испражнения. Ручка, вот она, он распахнул дверь и снова захлопнул за собой. Собака яростно бросилась на деревянную панель, залаяла еще громче. Бенгт по-прежнему стоял у окна вместе с Уве и Хеленой, истерично аплодировал.

— Молодец, Бакстер! Можешь сидеть там до вечера, ублюдок! Сторожи, Бакстер!

Собака перестала лаять, села у двери сарая, уставясь на дверную ручку. Бенгт все еще аплодировал и хохотал, потом обернулся к Элисабет, которая сидела за столом, увидел, что она качает головой, почуял ее презрение.

Кикимора. Он вдруг разглядел, до чего она некрасивая. Лицо, искаженное гримасой, грудь обвисла.

Никогда больше она не разбудит в нем желания.

•

Казалось, избавительный дождь прошел давным-давно. Недолгий прохладный день миновал, и снова воцарилась жара. В тюрьме она особенно ощутима. Высокая стена, открытый двор, засыпанная гравием площадка — воздух тоже ограничивал ее, запирал, контролировал. Хильдинг в одиночестве прогуливался по футбольной площадке, в коротких штанах, с голым тощим торсом. Он нервничал. Скоро Малосрочник все узнает, поймет, кто тут потрудился, и не посмотрит, что это его ближайший друг. Изобьет, как пить дать изобьет! Хильдинг даже ожидал взбучки, так уж заведено: стырил что-то у кореша — получишь выволочку, а он, Хильдинг, как раз кое-что стырил.

Ведь Аксельссон скрылся из-за него. Педофил нажаловался вертухаям, и они клюнули, через считаные минуты он по собственному желанию отправился в изолятор. Малосрочник прямо осатанел от ярости, догадался, что кто-то предупредил, но не был вполне уверен, а главное, не знал кто. Орал как ненормальный, лупил по стенам, но потом угомонился, а ближе к вечеру даже резался в мулле[5] в телеуголке и сумел получить две крестовые десятки в одной сдаче.

Хильдинг расковырял язву на носу. Ходил от одних футбольных ворот до других. Считал круги. Шестьдесят семь. Осталось тридцать три. Зря он взял дурь. Но, черт возьми, история с Аксельссоном доконала его, скорее это было как бы вознаграждение, он ведь заслужил, и взять-то хотел чуть-чуть. Стоял один в душевой, поднял потолочную плиту и достал «стеклянного турка». Выкурил маленькую трубочку, обалденную, как прошлый раз, по телу снова растекся покой, он выкурил еще чуток, до упора, вставило немерено, потом пошел в камеру спать, а когда ночью проснулся и понял, что произошло, сел на койке и стал ждать утра и выволочки. Но Малосрочник так и не пришел. Не обнаружил пока. Несколько суток минуло. Скоро заметит. Скоро налетит. Часы шли. Хильдинг только ждал да расковыривал язву, кружа возле ворот без сетки.