Кольцо Фрейи - Елизавета Дворецкая

– Это верно, очень верно! – охотно поддержал епископ Хорит. – Вы рассуждаете, как мудрые и сведущие люди! Ибо Господь наш…

– Ну а пока вопрос с наследием Годфреда не ясен, Хейдабьор не будет платить податей никому! – отрезал Торберн. – Однако если королева Асфрид и впрямь перед смертью передала Кольцо Фрейи внучке, Гунхильде дочери Олава, то мы хотели бы знать, как она намерена этими правами распорядиться.

– Да, королева Асфрид… передала мне свое наследство… – Гунхильда кивнула, с усилием сохраняя невозмутимость на лице. Услышать из чужих уст давно не звучавшие слова «королева Асфрид» было очень тяжело – ожила в душе притупленная было тоска по временам славы ее рода! – И я…

Она запнулась, не в силах выговорить те самые слова, которые свяжут ее навсегда.

– Фру Асфрид перед смертью одобрила обручение йомфру Гунхильды и моего старшего сына Кнута, которому предстоит, таким образом, сделаться со временем конунгом всей Дании, – доброжелательно помог ей Горм.

– Обручение состоялось?

– Мы думаем назначить его на День Госпожи – это наиболее удачный срок для такого дела, ведь верно? И я буду рад, если вы останетесь и будете присутствовать – чтобы потом рассказать достойным жителям Хейдабьора об этом событии, как свидетели. Заодно мы обговорим условия для тинга, на котором ваши люди увидят своего будущего конунга.

– Мы все же хотели бы услышать от йомфру Гунхильды, что она согласна на все это, – заметил Улф, седой старик, хорошо помнивший празднества по поводу рождения дочери Олава. Невеста больше напоминала пленницу. – Ведь мало того, что йомфру принадлежит к роду Годфреда, основателя нашего вика, того, кому наши предки клялись именем Фрейра. Йомфру Гунхильда одарена особой благосклонностью Фрейи.

– Мы знаем об этом, – кивнул Горм. – Не далее как на прошедший День Фрейи сама Невеста Ванов явилась моему сыну Кнуту в облике йомфру Гунхильды и тем самым, как мы впоследствии легко поняли, выразила желание, чтобы мой сын взять йомфру в жены.

Гунхильда испугалась, что хёвдинги, сами ее провожавшие в тот знаменательный поход, как-то ее выдадут, но они остались невозмутимы.

– И в тот самый миг, когда богиня в облике йомфру Гунхильды вошла ко мне, в сердце моем зародилась любовь! – пылко воскликнул Кнут, устремив взор к девушке. – Я знаю, что сама богиня живет в ней, и всю мою жизнь моя будущая жена останется моей королевой и моей Фрейей!

Гунхильда поневоле улыбнулась ему – сейчас жених казался ей благородным и красивым, и это пылкое признание вызвало в душе теплый отклик благодарности. Он простил ей попытку сбежать и снова был на ее стороне.

– В ее согласии не стоит сомневаться, если она хочет, чтобы ее брат выздоровел и вновь получил свободу, а не был повешен или продан как раб, – сказал Харальд, пристально глядя на Гунхильду. – И я прошу богов, чтобы мой брат не пожалел об этой женитьбе! Не всякий выдержит такую близость… с богами! Не раз бывало, что боги избирали человека себе на забаву, сводили его с ума и толкали к гибели!

Гунхильда вспыхнула: гнев вытеснил из души тоску, и она уже хотела ответить, но мысль об Эймунде заставила ее сдержаться. И для брата, и для нее самой этот брак был единственной возможностью сохранить свободу и достоинство. Как все же хорошо, что ей предстоит выйти за Кнута, а не за Харальда! Слава Фрейе и помощнице ее богине Вар!

– И еще я хочу сказать, – упрямо продолжал Харальд, – если вик Хейдабьор надумает обратиться к Христовой вере, то ему не придется искать себе подходящего конунга в чужих землях. Может найтись такой, кто пойдет навстречу разумным пожеланиям достойных людей и станет христианским конунгом в христианской стране. Родство со старыми богами ему тогда не понадобится!

– Это пока преждевременно! – твердо оборвал его Горм, недовольно хмурясь. Мало того, что в его собственной семье назрел раскол, так еще дерзкий младший сын во всеуслышание объявил об этом – при епископе, при хёвдингах Хейдабьора! – Пока я не вижу причин отказываться от богов наших предков, тем более когда они являются нам в таком приятном облике. – Взгляд его смягчился, перейдя на Гунхильду. – Ну так что же ты ответишь нам, девушка? Все уважаемые люди, что здесь собрались, желают услышать твое решение.

– Я хочу быть королевой там, где правили поколения моих предков, – ответила Гунхильда, и голос ее звучал твердо. Принятое решение неожиданно доставило ей самой облегчение и удовольствие: она спасала брата, устраивала свою судьбу, а еще получала возможность немного отомстить Харальду, сделав то, чего он так не хотел. – В Южном Йотланде и в Хейдабьоре. И так сложилось, что быть там королевой я могу лишь при условии, что стану женой сына Горма. Поэтому я согласна.

– Да услышат боги твои слова! На празднике Дня Госпожи мы призовем их в свидетели вашего обручения, а я могу быть только рад, что в мою семью входит женщина, исполненная стольких достоинств: знатная родом, красивая собой, отважная, разумная, верная своему долгу и преданная чести рода! Надеюсь, что и моему роду ты будешь так же верна, когда войдешь в него! – Горм улыбнулся, намекая на недавний ночной переполох.

Харальд снова переменился в лице.

– Ты создана быть королевой Дании, единственной королевой! Ты станешь достойной преемницей моей дорогой супруги, королевы Тюры, и будешь украшением этой страны, истинной Фрейей, подательницей добра и благополучия.

– Благодарю тебя, конунг, – ответила Гунхильда.

Такое красноречивое восхваление требовало ответа, но она не могла быть уверена, действительно ли Горм так думает или только пытается заговорить зубы и ей, и хёвдингам с юга, опутать лестью и сломить волю к дальнейшему сопротивлению.

Впрочем, чтобы не расслабляться, стоило лишь взглянуть на застывшее, хмурое лицо Харальда, на котором отражалось вовсе не желание смириться с поражением. Хороший же из него выйдет христианин! Епископу придется немало потрудиться, прежде чем он сможет внушить этому викингу понятие о смирении и любви к своим врагам!

Эта мысль позабавила Гунхильду, и она улыбнулась – как раз тогда, когда Харальд вдруг взглянул на нее. В ее улыбке он увидел торжество и ожесточился еще больше.

– Стало быть, тогда и мы останемся до вашего обручения, – кивнул Альвбад. – Жители Хейдабьора и торговые гости должны иметь надежных свидетелей передачи прав.

В тот же день Харальд уехал, забрав жену и своих людей. Его собственная усадьба располагалась недалеко, и он мог добраться туда засветло: дни уже удлинились настолько, что были почти равны ночи. Вот-вот должно было наступить весеннее равноденствие, а вслед за ним, в первое новолуние, праздник начала лета – День Госпожи. Судя по намекам Ингер, перед отъездом Харальд еще раз крупно поговорил с отцом и братом, хотя этот разговор уже ничего изменить не мог – решение было принято и объявлено.

Гунхильду по поводу отъезда Харальда наполняли противоречивые чувства. Она испытывала облегчение от того, что его нет, могла расслабиться и отдохнуть душой, зная, что не увидит его ни в гриде, ни во дворе; с другой стороны, дом и усадьба без него опустели. Казалось, во всем наступил застой и настоящая жизнь начнется только тогда, когда он вернется. Как будто ничто важное без него не могло произойти, хотя на самом деле Гунхильда не считала важным ничто происходившее без него. Но ведь он здесь не живет, у него свой дом, и в Эбергорде он бывает только, чтобы навестить родичей. В одном доме они никогда жить не будут. Но и это к лучшему, зачем ей враг в собственном доме? – убеждала себя Гунхильда, стараясь не думать о другой, настоящей опасности, которой ей могло бы грозить постоянное присутствие Харальда.

Согласие на обручение принесло ей благие перемены: она могла больше не сидеть в заточении и вернулась в женский покой. Горм считал, что больше нечего опасаться вероломства с ее стороны: ведь она дала согласие на брак с Кнутом в присутствии хёвдингов Хейдабьора и не захочет нарушить слово, уронить свою честь в глазах тех самых людей, на которых только и может опереться.

В общем, и Эймунд тоже мог больше не жить в чулане, но предпочел остаться там до полного выздоровления – чтобы иметь больше тишины и покоя, как он говорил, хотя Гунхильда знала, что особым ценителем этих благ ее брат никогда не был. Скорее, ему нравилось, что Ингер может навещать его там без лишних глаз и ушей. Днем она теперь приходила вдвоем с Гунхильдой, зато вечерами прокрадывалась туда одна, стремясь не быть никем замеченной – об этих посещениях сама Гунхильда знала только от Эймунда. И в женский покой Ингер возвращалась не скоро…

Однако, занятая своими делами, Ингер не упускала из виду и чужих. Возможно, именно знакомство с Эймундом сделало ее особенно проницательной и позволило разглядеть за внешней ожесточенностью брата против Гунхильды нечто совсем иное.