Зона поражения - Гарри Маккалион

ее из помещения. И если, дескать, они смогут это сделать, то спецназ может забрать ее себе. Мариус внимательно осмотрел стойку. Вынести ее из бара он, конечно, не сможет, но если он просто поднимет ее в воздух — позволено ли будет ему тогда ее забрать? Конечно, ответили хозяева. После этого, на глазах у ошеломлённых полицейских Мариус взял стойку, весившую без малого триста фунтов, и оторвал ее от земли. На следующий день он вместе с четырьмя своими товарищами прибыл на грузовике, и стойка перекочевала в бар в Форт-Допписе.

Эту историю рассказал мне Фабес, когда мы сидели в баре, и в благодарность я решил научить его старинной ирландской питейной песне «Я был тем еще бродягой».39 Фабесу она очень пришлась по душе, поскольку являлась просто копией истории его жизни. Он заставил меня спеть ее несколько раз, пока, наконец, не выучил все слова, и с тех пор распевал ее при любой возможности, стуча в качестве аккомпанемента своими кулаками по барной стойке. К сожалению, моему товарищу на ухо наступил медведь — походу, нацисты обходились с евреями куда гуманнее, чем Фабес с песнями, поэтому мало кто оказался доволен тем, что я научил его орать эту песню.

К полуночи я уже хорошо набрался, стоял у стойки и внимал рассказам об остальных трофеях. Внезапно я увидел, как от меня шарахнулись люди, и обернувшись, понял почему — позади меня стоял тот самый бывший «зеленый берет», которого поймали на тайнике с едой на курсе бушкрафта. Он заказал выпивку и сразу же завел шарманку на предмет того, как плохо с ним обошлись. Я решил не встревать, но когда он начал оскорблять Девальда де Бира, то не сдержался и в ярких образных выражениях объяснил ему, что он недостоин даже произносить вслух имя сержанта.

Он выплеснул стакан мне в лицо, я предложил выйти поговорить. «Зеленый берет», чей рост составлял свыше шести футов, немедленно встал в классическую каратистскую стойку: ноги расставлены, левая рука устремлена вперед, правая у пояса, готовая к удару. Я подумал: «Гарри, по-моему, на этот раз ты откусил больше, чем способен прожевать». Тут американец выполнил великолепный удар ногой —промахнувшись на милю.

Я, улыбаясь, начал кружить вокруг него, не спуская взгляда с его рук. Никогда не смотрю в глаза противнику, только на руки, — просто потому что глазами меня еще никто никогда не бил. Я заговорил с ним, стараясь, чтобы мой голос звучал тихо и зловеще.

— Я ничего не знаю о каратэ, но у себя в Глазго мы деремся вот так, — и тут же прыгнул на противника, ударив его головой в лицо и сломав ему нос. Вдобавок я вцепился ему зубами в ухо, откусив верхнюю часть. Все понты о каратэ быстро выветрились у него из головы, и он вцепился мне ногтями в лицо, как обезумевшая баба. Мы рухнули наземь, но к моменту, когда нас растащили, он уже превратился в ужасное месиво.

Об этом поединке никто ничего не говорил. Девальд сделал нам выговор, после чего отправил американца к врачам, чтобы его заштопали, я же вернулся обратно в бар. По возвращении в Дурбан американца перевели на административную работу, а чуть позже предложили покинуть подразделение. Один из его друзей попытался на меня «наехать» — под конец вечеринки, когда все расходились, он вытащил пистолет и направил на меня.

— Мне не нравится, как ты дерешься, — пьяно произнес он.

По счастью, его приятели тут же вытолкали его на воздух. Забавно, но через шесть недель, во время учебных стрельб я случайно ранил того парня, дважды прострелив его ногу. После этого я его никогда больше не видел.

Мы вернулись в Дурбан на заслуженный отдых, и в первый же день я опять ввязался в драку — во вторую по счету и мою последнюю в Южной Африке. В то время по южноафриканскому телевидению шла очень популярная детская кукольная передача, главным героем которой был гигантский дракон по имени «Плачущее чудовище», который постоянно хотел съесть остальных кукол. В нашем подразделении служил один парень, которому дали эту кличку. Он был буром до кончиков пальцев, его воспитали в твёрдом убеждении, что все английское суть порождение дьявола, и что англичане пытались извести под корень бурских женщин, подмешивая им в концлагерях в пищу толчёное стекло.

Мне ничего не было об этом известно, я просто зашел в бар пропустить по-быстрому кружку пива перед тем, как отправиться домой, и быстро обратил внимание на то, как этот парень за мной наблюдает.

— Эй, ты, англичанин, ты откуда прибыл? — спросил он своим гортанным, пропитым голосом.

Даже сидя, «Плачущее чудовище» выглядел настоящим гигантом. Я холодно уставился на него:

— Я не англичанин, я шотландец.

Он встал, всем своим видом напоминая вулкан, который вот-вот взорвется. Медленно подойдя ко мне, он приблизил свое лицо, и огромным пальцем, размером с сосиску, ткнул меня в грудь:

— Если я говорю, что ты англичанин, значит ты англичанин.

Я ткнул его в ответ:

— А я сказал — нет!

Он ударил меня — коротким жестким ударом, без замаха, прямо под сердце, и у меня возникло ощущение, что мне просто вскрыли грудную клетку без наркоза. Большим пальцем я лихорадочно ткнул ему в глаз — его голова дернулась назад, парень взревел от ярости, и тут я ударил его левой рукой в горло. В ответ мне прилетел чудовищной силы удар справа — я отчетливо услышал, как хрустнуло ребро, и меня отбросило к стене. За этим последовал еще один невероятной силы удар, который попросту снес бы мне голову, но по счастью, он промахнулся и проделал в деревянной панели на стене огромную дыру. Удары обрушивались на меня со всех сторон, и я начал сползать на пол, в отчаянии пытаясь отбиваться. Тело у парня было словно из железа, с таким же успехом я мог бросать в противника снежки. Вдруг где-то рядом раздался окрик. Удары тут же прекратились. В поле зрения возник сержант-майор подразделения — человек непререкаемого авторитета, с которым никто никогда не пытался спорить. Он что-то тихо произнес на африкаанс и «Плачущее чудовище» встал по стойке «смирно».

Затем сержант-майор сказал по-английски:

— Вы оба — позор подразделения. Устроить драку в сержантском клубе… Через пять минут в моем кабинете!

С большим трудом я принял строевую стойку. Мы получили феерическую выволочку на двух языках. Драка стоила мне недельного жалования и двух сломанных рёбер.