Игрушки 2 - Артём Рыбаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Опытные старшие товарищи довольно быстро просекли фишку, и теперь каждый на свой лад пытались меня вывести из этого состояния.
— Саш, ты мужик опытный, всякое в жизни повидал… Ну что за непруха такая, а?
— Ты про невезение не заводи, не надо, — ответил командир.
— Ну вас же, спецуру, учили, как с такой кашей в голове бороться, правда?
— Хрена! Сами учились. Ты что же, думаешь, мы все там суперменами из матерей вылезали? Помню, парня нам прислали, снайпера. Он за речкой уже покувыркаться до звёздочки[44] успел. В общем — уважаемый человек. А на посиделках выяснилось, что он — девственник! Прикинь, у человека двенадцать подтверждённых, а он ещё с бабой ни разу не был. Он астрономией увлекался до армии, зрение — «сто на сто», вот его снайпером и сделали. А ты говоришь — психология!
Занятные истории из армейской жизни меня сейчас занимали мало, и я задал очередной животрепещущий вопрос:
— Саш, а ты как, уверен, что то, что мы сейчас делаем — нужно?
Фермер цыкнул зубом, а Люк поперхнулся чаем.
— Ну ты, блин, и скажешь! — только и сказал наш разведчик, откашлявшись.
Командир же задумался на пару секунд, очевидно решая, послать меня куда подальше или так оставить, но потом совершенно другим, серьёзным тоном ответил:
— Знаешь, я, когда уже командиром группы стал, поехал как-то на «курсы повышения квалификации». И там один шустрик лектору похожий вопрос задал. Типа твоего. А тот, пожилой мужик, посмотрел на него, и говорит: «Знаете, товарищ капитан, в сорок первом мы такими вопросами не задавались. Делали, что могли. И что не могли — тоже. Чтобы ваш отец мог когда-нибудь подкатить к вашей матери с предложением вас замастырить.» Шустрик аж пожух весь. А докладчик тот, кстати, потом интересную вещь сказал, что, дескать, из-за просчётов летом и осенью сорок первого пришлось разменивать людей на время. Так и сказал: «дивизию на день, корпус на три, а армию — на неделю». И, что наши, спецназа, грамотные действия должны коэффициент изменить. И, что группа на день — это куда как лучше, чем дивизия. А уж если диверсанты неделю в тылу у врага продержались, куролеся, то они окупили не только свою подготовку, но и жизнь своих праправнуков. А мы тут две недели воюем. Вот и прикинь, сколько и чего…
— Тох, ты вспомни, — вступил в разговор Люк, — что тебя больше всего на играх бесило? Мы же с тобой это сколько раз обсуждали — надо бежать на пулемёты, двадцать бегут, а шестьдесят лежат. И «гибнут» все: первые — потому что сил траншею взять не хватило, а вторые — потому, что надо было вместе с первыми бежать, поскольку перестреливаться с бункером, лежа в чистом поле, вариант заведомо дохлый.
— Спасибо ребята, но за Советскую власть меня агитировать не надо… Просто до слёз обидно. И прорвались мы, и в машины ни разу не попали, и в засаде свои сидели… Всё так по-дурацки!
— А смерть, она не дурацкой никогда не бывает, если только покойнику не девяносто лет, — успокоил меня командир. — К этому привыкнуть очень сложно, если вообще можно. На, глотни! — и он протянул мне свою фляжку. — А потом — спать! От караулов на сегодня я тебя освобождаю.
***В этом кабинете, смутно знакомом мне по фотографиям, я чувствовал себя очень неуютно. В окно был виден кусок китайгородской стены с воротами, а за ними виднелись башни Кремля. «Если я правильно помню географию родного города, то я сейчас — на Лубянке!» Судя по всему — я тут давно. По ощущениям, меня сейчас, что называется, «пропесочивают». С чего я это взял, было непонятно, но тон сидевшего напротив меня человека был резок. Я поднял глаза: «Мать моя женщина!»
Луч солнца блеснул на стеклах пенсне, заставив меня невольно сжаться в ожидании выстрела снайпера.
— Ну, и что же мне прикажите с Вами делать, уважаемый «гость из будущего»? — и знаменитое пенсне ещё раз сверкнуло на солнце.
— Ага — ухмыльнулся хозяин кабинета — Лисов тоже на этот прикол попался. Аж под стол упал. А у Вас я смотрю, нервы покрепче. Это хорошо. Ну, так что же мне с Вами делать, поэт Вы наш, так сказать, песенник?
Я неуверенно пожал плечами. Мол, а я что, я ничего. Так вышло.
— И что Вы молчите?
— Да, что тут скажешь, товарищ Генеральный комиссар, оно как-то само получилось. Но я готов искупить свою вину английской кровью. Отправьте меня на фронт.
— Ага — заворчал Берия — Отправь Вас на фронт, а нам потом не с кем капитуляцию Англии подписывать будет. В Германии, вон, пришлось какого-то полковника в генеральский мундир наряжать. У них, видите ли, генералы кончились. Перестреляли их всех на хрен. Нет, фронта Вам не видать, товарищ старший лейтенант, как Жанне Фриске умения нормально петь. Хотя, — он причмокнул — Какая женщина! О-ох! Огонь! И чего она, дура, петь лезет? Пока рот не открыла, все нормально, а потом… Вот и вы тоже, нет, чтобы как все нормальные попаданцы Высоцкого петь. Поете черт-те что, и ладно бы один раз. А теперь ваши, с позволения сказать, творческие порывы, дали такие всходы, что уже даже Марк Бернес в «Двух бойцах» вместо «шаланд» Вашу «Подмогу» исполнил. Ну, куда это годится? Берите пример с Лисова. Песни правильные поет, и уже генерал. А Вы поете, черт знает что, поэтому в старлеях и ходите. А если еще что-нибудь сморозите, я вас до ефрейтора разжалую.
— Так нет такого звания, товарищ народный комиссар.
— Специально для Вас и введем. Чтобы стыдно было с одной «соплей» ходить.
Да, такой подлянки я от Берии не ожидал.
— Я все осознал, товарищ Берия.
— Ну, вот и славно. Теперь никакой антисоветчины. Пойте что ли Пугачеву хотя бы, если уж «душа песен просит». Или лучше этого, как его? Ну, лысый есть там у вас, еврей этот?
— Розенбаум!
— Да нет. Другой. Бизон, Клаксон … э-э-э… — он пытался поймать мысль, но та упорно ускользала.
— Кобзон!
— Точно, Кобзон! — обрадовался нарком — Вот его и пойте. Он хоть и еврей, но идеологически безвредный. Вот его и пойте.
Представить себя исполняющим песни из репертуара Кобзона ночью под гитару в компании друзей я не смог, и настроение испортилось ещё больше:
— А может все-таки лучше Розенбаума. Он тоже еврей. И тоже правильный.
Ага — усмехнулся ЛПБ — Особенно когда «Мурку» поет. Или вот эту — про Питерское ЧК и одесских урок… Нет уж, товарищ старший лейтенант. Партия сказала «Кобзон». Значит, Кобзон. И ничего кроме Кобзона. Понятно.
— Так точно, товарищ народный комиссар!
А внутренний голос отозвался эхом: «Мать… мать… мать…»
— … Антон, подъём! — вырвал меня из объятий сна (и из страшного кабинета!) голос командира. — Через полчаса выдвигаемся. Как сам?
Я помотал головой, прогоняя остатки сна:
— Берия приснился.
Фермер хмыкнул.
— Ругал за несвоевременные песни.
— Не расстрелял? Ну и ладно…
Глава 11
Взгляд со стороны. Бродяга.
Не скажу, чтобы длительное сидение на одном месте было бы для меня непривычным. Приходилось уже сиживать и не раз. Тут хотя бы тепло было, да и дождь не донимал. Так, покапало пару раз, и все.
Но вот Дока вынужденное безделье напрягало. Он у нас по натуре непоседа, человек деятельный, вот и вертелся постоянно, словно на ежика присел. Глядя на него, начали нервничать и бойцы.
Пришлось в экстренном порядке реализовывать старый принцип: «Чем бы солдат ни тешился — лишь бы не вешался». Начал я с того, что прочитал им краткий курс по «мелким пакостям». Как вводную часть к следующему — «Большим неприятностям»
После того, как в течение трех часов вся троица самозабвенно носилась по кустарнику, снося руками, ногами и подручными предметами окружающую флору, сил у них явно поубавилось.
— Фу-у-у… — Доктор отвалился на пригорок. — Вопрос к тебе есть.
— Спрашивай.
— Если то, что мы сейчас делаем — только вводная часть к «мелким» пакостям…
— Ну, да…
— Тогда какие же будут «пакости» крупные?
— Как тебе сказать, Чебурашка… Я думаю, со временем и до настоящих безобразий доберемся. Заодно и в весе убавите…
— Гуманист ты, Саня, чесслово!
— Это я-то? А Г-образная трубка — чье изобретение? Не напомнишь?
Док крякнул и смутился. Бойцы с интересом уставились на него.
— Вот, — злорадно ухмыльнувшись в усы, сказал я ему. — Заодно и товарищей просветишь…
— Может быть — после перекуса? А то, знаешь ли, такой аппетит разыгрался…
Подкрепились мы обстоятельно, благо трофейных консервов хватало да и домашние припасы ещё оставались. Над душой никто не стоял, спешить было некуда.
После отдыха, отправив одного бойца «пробежаться» по окрестностям, я продолжил нещадно гонять оставшихся. Сие увлекательное занятие было внезапно прервано патрульным:
— Товарищ капитан госбезопасности! Там в лесу — люди!