Вещий Олег - Борис Васильев

– Финны сводили счеты. С убитым в спину был еще один. Он исчез из города, а трупа его не обнаружено.

– Возможно, – поразмыслив, сказал Рогхард. – Возможно, только кому могла понадобиться голова Клеста, кроме князя Рюрика? Ты хотя бы задумался над этим, Орогост?

Орогост над этим не задумывался, поскольку больше привык исполнять повеления напрямую. Но в придворных играх поднаторел, а потому и ответил без запинки:

– Родовая месть, конунг. Палач до этого жестоко бичевал молодого финна и готовился отсечь голову еще одному.

– Следовательно, ты полагаешь, что ни варяги Рюрика, ни новгородцы, ни русы к убийству не причастны?

– Я уверен в этом, конунг.

– Пусть город живет спокойно.

В Полоцке воцарилось спокойствие, которое все жители восприняли с огромным облегчением. А проезжие торговые люди разных племен – в особенности: чрезвычайные обстоятельства всегда помеха торговле. И среди этих торговых людей один вздохнул с особенной радостью:

– Пронесло.

Это был сохранивший молодую статность купец, стриженный по-славянски «в кружок», имевший грамоту Смоленского торгового товарищества и кривичскую бороду клином, а не лопатой, как стригли свои бороды новгородские торговые гости. Он выгодно сменял бобровые шкуры и бобровую струю на полоцкий лен, который намеревался по договору доставить в Киев, и ожидал разрешения властей на присоединение к торговому каравану рогов, чтобы вместе с ними сплавиться на юг. Если бы его – даже с кривичской бородой и славянской прической – увидел памятливый на лица Рюрик, то он без особого напряжения узнал бы в купце одного из самых близких людей Олега – боярина и воеводу Годхарда, не раз сопровождавшего конунга русов в Господин Великий Новгород. Но Рюрик был далеко, в земли рогов не совался да и не думал сейчас ни о Полоцке, ни о сбежавшем от него палаче. Ему хватало иных забот.

Отдав Олегу золото и старшую дружину, Рюрик посчитал себя свободным от всех дел и уверенным если не в своем будущем, то в будущем собственного сына. Но долго в этих сладких грезах ему пребывать не пришлось: Перемысл в его городе придирчиво и строго отбирал добровольцев, которых, к сожалению, оказалось куда больше, чем на то рассчитывали и Рюрик, и Воята, а вчерашний смерд, чудом каким-то вырвавшийся в воеводы Ставко, учил их стрельбе из лука, тут же отбирая лучших себе. И Перемысл не препятствовал ему, а безропотно подчинялся выскочке с еще мальчишеским вихром на лбу. Рюрик терпеть не мог проявлений чужой воли и власти в своем присутствии, но – терпел, помня каждое слово берестяной грамотки Сигурда. К счастью, и Ставко, и Перемысл вскоре уехали поближе к Смоленску, но, когда через земли Господина Великого Новгорода пошли разноплеменные отряды по одному только зову нахального молодого конунга русов, он вдруг встревожился и послал гонца за Воятой.

– Известно ли посаднику Великого Новгорода, что через наши земли идут вооруженные толпы?

– Русы платят исправно, князь Рюрик. И за проход, и за прокорм. Я расставил тиунов по всем дорогам, жалоб пока не было.

– Почему Новгород всегда считает деньги, а не людей?

– Полагаю, что это – забота конунга Олега. Ты, князь Рюрик, присутствовал на Совете Господ, и счета вооруженных людей мы не оговаривали.

– А твои воеводы не могут сообразить, какую силу собирает Олег под свою руку?

– Новгород не участвует в его походе. Кроме добровольцев.

– Он собирает страшную силу, посадник. Такого сборища воев я не припомню и за всю свою жизнь.

– И это – забота Олега, князь. Я не могу понять твоего беспокойства.

– А если вся эта людская орава развернется на Новгород?

– Надо же кому-то доверять, князь Рюрик. Новгород верит конунгу Олегу и подписанному им договору. Кроме того, Киев – куда более завидная добыча, нежели Господин Великий Новгород.

– Неужели Киев богаче Новгорода? – усмехнулся Рюрик. – Вы держите в своих руках весы, а не мечи, а Аскольд ходил на Царьград, оттеснял дулебов, примучил гузов.

– Весами управляет тот, кто держит их в собственных руках, князь, а Новгород – всего лишь одна чаша этих весов. Киев не только середина торгового пути из варяг в греки, но и сердцевина всей славянской земли.

– А хазары, которым платят дань славяне юга?

– О них позаботится Олег, как только посадит твоего сына княжича Игоря на Киевский стол.

– И ты веришь, что он провозгласит моего Игоря князем, посадник?

– Ему это выгодно, князь Рюрик. А что может быть выше выгоды?

– Власть!.. – вдруг выкрикнул Рюрик, подавшись вперед. – Власть! Власть! Власть!..

Рюрик боялся, сомневался, раздражался, завидовал и кричал, а вооруженные отряды шли и шли через земли Господина Великого Новгорода, стекаясь в земли кривичей, и никакие тиуны не могли их счесть. Они шли отрядами в несколько десятков воев по дорогам и группами в три-четыре человека без всяких дорог. Шли молчаливые широкоплечие ливы и белоглазая, с белыми косами до плеч чудь, метавшая свои тяжелые ножи и стоя, и лежа, и на бегу. Шли косматые, одетые в кое-как скроенные шкуры лесных зверей финны с непременными топорами на поясе и луком за плечами. Шли никогда не стригущая волос весь с копьями, вольные варяги с мечом у бедра и сбежавшие из рода своего юноши с ножом за онучами. Шли по воде и по суше непрестанно, безошибочно стекаясь к Смоленску, потому что шли они на запах добычи.

Маленький, затерянный в болотах народ русов смог поднять не только воинов, но и всю голытьбу всех окрестных племен и народов, что особенно бесило Рюрика.

4

Утром следующего после свидания дня Альвена привела Инегельду. Поспешно и как-то очень смущенно распрощавшись, тут же и ушла, оставив Неждану молча разглядывать дар Смоленского князя.

Неждана не обладала материнским сердцем Альвены, и красота юной рабыни вызвала в ней совсем иные чувства. Справедливо отметив, что девушка и впрямь нежна и прекрасна, воспитанница конунга ощутила вдруг болезненный укол ревности. Да, именно такая беззащитная нежность и должна была увести за собою любовь Олега, передвинув тем самым саму Неждану во второй ряд, и помешать этому было невозможно: не зная мужчин, Неждана очень хорошо знала своего высокого покровителя. Однако она ничем не выказала вспыхнувшей в ней неприязни, улыбнулась Инегельде и тут же передала ее своим женщинам, заранее приказав им не спускать с нее глаз.

Летом Старая Руса пустела и затихала. Все мужчины, способные носить оружие, уходили в походы за добычей, взимая дань с проходящих торговых караванов, а при случае и забирая в рабство женщин и детей (мужчины, как правило, предпочитали смерть). Торговля рабами была весьма прибыльным делом, но еще Ольбард Синеус повелел резко ограничить ее: близлежащие племена славян, чуди и даже финнов всегда пытались отбить своих соплеменников или по крайней мере отомстить за них русам. Это приводило к многочисленным стычкам, рождало кровную месть и держало русов в постоянном напряжении, потому Синеус и распорядился брать в полон только представительниц далеких земель: хазарянок, ромеек, германок. Таковые обычно уже были рабынями, вопрос для них касался лишь смены одного хозяина на другого через невольничьи рынки Царьграда, Херсонеса или Тмутаракани, а потому они скорее радовались, чем огорчались, так как русы переняли у славян мягкое отношение к рабам. Но далеко не в каждом караване следовал живой и очень дорогостоящий товар, и промысел этот постепенно угасал, хотя у знатных русов рабов для услуг и рабынь для наслаждений было достаточно: из их гибельных болот выбраться без надежного проводника было невозможно, и рабов в каждом господском доме никто не охранял. Они приравнивались к челяди, дети их, рожденные от совместных браков, уже считались русами, а наиболее толковые порою достигали и известного положения не только в доме. И у самой Нежданы домоправительница была хазарянкой, попавшей в рабство еще ребенком. Закира полностью распоряжалась хозяйством и челядью, освобождая свою юную госпожу от хлопот по дому.

В свободное время она собирала девушек в девичьей, где они занимались вышиванием парадных одежд и покровов. Обычно Неждана не принимала в этом участия, но, сдав Закире с рук на руки «смоленский дар», через день пришла в девичью, получила, как и все, урок от Закиры и молча принялась расшивать жемчугом праздничный нагрудник для конунга Олега.

Девушки обычно распевали песни или слушали старинные сказания, но в тот вечер все с любопытством принялись расспрашивать Инегельду. Она отвечала с готовностью, но кратко и застенчиво, а Неждана только слушала, за весь вечер не задав ни одного вопроса.

– Каково твое мнение? – спросила Неждана, когда домоправительница отпустила девушек.

– Она привыкла к беседам и совсем не так застенчива, какой старается казаться, госпожа.

– Может быть, просто еще не освоилась. Что-нибудь обратило твое внимание?