Любовная аритмия - Маша Трауб

– У меня всегда была щетина, – ответил я.

– Разве? – удивилась она.

– Ты просто посмотрела на меня другими глазами.

Совсем скоро она будет замечать мои недостатки и складывать их на чашу весов. Уже замечает… Я обещаю перезвонить через пять минут, и эти пять минут она сидит и ждет с телефонной трубкой на коленях. Я заматываюсь и забываю. Перезваниваю через час, когда для нее ожидание становится невыносимым. Я это чувствую, но пытаюсь отшутиться. Она, просидевшая час как на иголках, не понимает, как я могу шутить. Я проезжал мимо ее дома – сам не понял, как там очутился. Позвонил и попросил ее выйти на две минуты – просто чтобы увидеть и поехать дальше. Мне казалось в тот момент, что если я ее не увижу, то никуда не доеду. Буду кататься по Кольцевой и думать о ней. Она выскочила, я ее поцеловал и уехал. Она стояла и смотрела мне вслед. Она думала, что я над ней смеюсь, издеваюсь. Я знаю, когда ей что-то не нравится – она морщит лоб и уголки губ опускаются вниз. Она думает, что я этого не замечаю. Я все вижу. Вижу, когда она уставшая, когда озабоченная, когда мыслями вся там, дома, с Мусей, а не со мной. Вижу, когда она хочет что-то спросить, но сдерживается. Вижу, как она смотрит – умоляющими, несчастными глазами и ждет от меня того, чего я дать ей не могу. Не имею права. Не смогу. Она мне не верит.

Когда недостатков наберется много, чаша перевесит, и она меня бросит. Нет, она не умеет бросать людей, не умеет делать им больно. Она предложит мне остаться друзьями. Ей будет больно, каждую минуту. Но мне будет больнее. Я не выдержу. У меня остановится сердце. Я не хочу давать ей возможность узнать меня до конца. Узнать, разочароваться и вычеркнуть из жизни. Я хочу ее хоть иногда, урывками, видеть, целовать, держать за руку. Мне этого достаточно. Лишь бы она была. Лишь бы ей было хорошо. Лишь бы она не страдала».

Артем, как и Татьяна, жил в состоянии постоянного стресса. Драйва. Благодаря ей он вдруг захотел стать другим, похожим на нее – терпимым, терпящим, понимающим. Он хотел быть лучше, хотел исправить ошибки, которые совершил, хотел, чтобы у него было все правильно.

Артем впервые со смерти отца позвонил сестре, поддавшись секундному душевному порыву. Он только что высадил Татьяну около ее дома и сидел в машине – ему хотелось что-то сделать. Что-то хорошее, настоящее. Тоска сжимала сердце. Он задыхался. Даже открыл окно, чтобы вдохнуть воздух полной грудью. Вдохнуть не мог – было больно и колко. Он набрал номер сестры – сделать хотя бы полшага навстречу.

– Привет, как дела?

– Нормально. Чего звонишь?

– Просто так.

– Ты просто так никогда не звонишь. Случилось что?

– Нет, просто хотел узнать, как твои дела.

– Нормально у меня дела. Это все?

– Наверное, да.

– Тогда пока.

– Пока.

Она имела полное право так с ним разговаривать. Ему всегда было плевать, как ее дела, он никогда ей не звонил без причины.

Сестра – он ее называл всегда именно так, «сестра», без имени, – была сводной по отцу. Родная кровь, с одной стороны, с другой – совсем чужой, чуждый ему по внутреннему устройству человек.

Он так и не смог простить отца ни тогда, в детстве, ни потом, когда стал взрослым, хотя папа говорил ему фразу – банальный штамп, который всегда повторяют взрослые детям, когда им нечего сказать: «Ты вырастешь и все поймешь».

Только сейчас, после смерти отца, после встречи с Татьяной, Артем стал не то чтобы понимать отца… У него прошла злость, с которой невозможно было совладать. Когда он разговаривал с сестрой, злость, как змея, поднимала голову и обвивала кольцами сердце. Когда он не видел и не слышал сестру, злость забиралась в дальний угол, устраивалась в кровеносном сосуде и засыпала. Но он ее чувствовал – по пульсу, дыханию.

Артем бросил телефон на сиденье и опять попытался глубоко вздохнуть, но, задохнувшись, закашлялся. Он завел машину и поехал на кладбище. В тот момент он хотел себя добить, сделать больно, невыносимо, чтобы «критическая масса» горечи накопилась и прорвалась наружу и стало бы хоть чуть-чуть легче.

Так делают страдающие бессонницей люди – изнуряют себя, чтобы от усталости забыться хотя бы на короткое время.

Могила была ухоженной, чувствовалась рука сестры. Артем поморщился, увидев букет искусственных розочек в вазочке и заляпанный воском подсвечник. На могильном камне была витиеватая надпись: «Помним, любим».

«Про помним – это точно», – подумал Артем.

Он действительно хорошо помнил тот год. Ему было пятнадцать. Отец плохо себя чувствовал, думали – невралгия, переутомление. Мама капала ему капли по часам и давала таблетки, следила, какие до еды, какие после. Отец чуть что ложился и начинал тихо постанывать. Мама бегала вокруг кругами с озабоченным лицом. Тогда им обоим было не до Артема.

Вообще-то им всегда было не до Артема. Он думал, что мама больше любит отца, чем его, – так бывает в семьях, когда супруги сосредоточены друг на друге, а дети – ну дети, но они не смысл жизни, не главное, а главное – двое родителей.

Ими, родителями Артема, всегда восхищались, завидовали – их любовь, взаимное обожание, трепетное, нежное отношение друг к другу притягивали посторонние взгляды. Они шли по улице, всегда держась за руки. Он делал ей комплименты, она смущенно и счастливо улыбалась, как на первом свидании. Артем часто оставался один по вечерам – отец с мамой ходили в ресторан, в театр или просто прогуляться по парку. Они хотели побыть вдвоем, им никто не был нужен. Артем с подростковой категоричность считал, что и он им не нужен. Если он пропадет, исчезнет, эти двое даже не заметят его отсутствия. Собственно, так оно и было. Артем однажды задержался у друга в гостях и пришел поздно.

– Ой, а я думала, ты давно спишь, – сказала мама. Они с отцом, судя по всему, недавно вернулись и пили на кухне чай.

Артем хотел, чтобы в его семье было все, как у других, чтобы мама обзванивала его одноклассников, нервничала и дергалась от каждого звука на лестничной клетке, а папа отругал по-мужски. В тот вечер никто не заметил, что его нет дома. Никто не переживал. Им было наплевать. Они спокойно пили чай, не обращая внимания на то, что на вешалке нет его куртки и в коридоре – ботинок.

Даже день рождения Артема был не его, а маминым праздником. Отец приносил цветы, подарки для Женщины, Которая Родила Сына. Артем внешне был похож на маму, а не на отца. И даже этот факт не заставил отца любить его, хотя бы за эту похожесть.

Артем злился на маму, но считал, что она не виновата. Она бы любила сына, если бы не муж. Отцу Артем хамил. У них всегда была внутренняя битва за маму, за ее внимание. И отец всегда побеждал в этом немом, холодном, многолетнем необъявленном сражении.