Любовная аритмия - Маша Трауб

– Мне тоже. Но ты ведь понимаешь, что так не может длиться вечно.

– Ничто не может длиться вечно.

Татьяне хотелось заорать. Она строила планы. Расчерчивала листочек пополам и писала в столбик плюсы и минусы. Через пять дней скайпового общения она поняла, что больше не в состоянии слушать про звезды, которые напоминают ему о ней, про любовь, которая так неожиданно случилась в его жизни, и про то, что она – удивительная женщина и он благодарен судьбе за то счастье, которое пережил.

Она отключила телефон и не подходила к компьютеру. За два дня она решила, что больше с Артемом видеться не будет.

Он приехал, дозвонился, и она решила, что увидит его и лично все скажет.

Артем ждал ее около машины. Когда она подошла, он вытащил то, что назвал букетом. Такие «букеты» она собирала в парке для Муси – кленовые листья, ветки деревьев… Только его букет был невероятных размеров.

– Это тебе, – сказал Артем. – Представляешь, как долго я его собирал?

Татьяна протянула руку, неловко перехватила, и букет рассыпался ей под ноги. Она стояла и смотрела, как кусок земли вокруг нее стал красно-желтым.

– Ну, почти миллион алых роз, – проговорил Артем. – Слушай, а у меня еще елка есть. Хочешь, я тебе елку подарю?

– Какую елку? – не поняла она.

Артем открыл багажник и достал елку. Настоящую. Живую.

– Вот, смотри, какая красота.

– Ты ее где выкопал?

– Ой, слушай, там в овраге была еще одна. Я прямо голову сломал, какую лучше брать.

– Зачем тебе елка? – Татьяна все еще не понимала, шутит он или говорит всерьез. Она опять попала под гипнотизирующее действие его слов, его взгляда. – Новый год еще не скоро, – промямлила она, пытаясь воззвать к разуму.

– А при чем тут Новый год? Просто елка. Подарить тебе? А я себе ту, вторую, вырою.

– Нет, спасибо.

– Тогда садись в машину и поехали.

Именно это качество ее и завораживало. Какая-то дурацкая елка, мокрые и грязные осенние листья, а не роскошный букет роз, это его «поехали» не пойми куда и зачем.

Артем мог заехать во двор, чтобы показать ей надпись на асфальте, написанную неким Сашей для некой Иры «Люблю тебя. Помни об этом всегда» с розочками по краям. Мог отвезти ее к пруду, чтобы пять минут посидеть на лавочке.

И еще. У него был совершенно детский взгляд. Такой, как у ее Муси. Только маленькие дети так независимы от мнения окружающих. Только они сначала говорят, а потом думают и ведут себя так, как им хочется в данный момент. Только дети могут бежать со всех ног сначала в одну сторону, а потом в другую, потому что им хочется одновременно и на горку, и на качели, и они не знают, как оказаться в двух местах сразу. Артем в этом смысле был как ребенок.

Когда он что-то рассказывал, то переносил ее в детство, описывая ощущения, которые она давно забыла, а он нет.

– Знаешь, мне тут стало так страшно, – говорил он, – как бывает в детстве, когда ты полностью контролируешь свое тело в физическом смысле и уверен, что можешь сесть, встать, побежать, подпрыгнуть, и вдруг что-то – рука или нога – перестает тебя слушаться. Или ты просто не можешь встать с кровати. Мне стало страшно, что я не встретил бы тебя. У меня астма. Сердечная. Не могу дышать без тебя, сердце перестает биться. Я задыхаюсь от любви. Не веришь? Послушай.

Он взял ее голову и наклонил к своей груди. Татьяна ничего не услышала. Просто прижалась и глубоко вдохнула.

– А тебя возьмут в космонавты, – сказал он.

– Почему?

– Да у тебя всегда пульс шестьдесят ударов в минуту. Ни больше ни меньше. Я считал, правда-правда. Ты ведь даже не замечала. А я знаю, как стучит твое сердце. Ровно и спокойно. Давай ты будешь стучать за меня? Я буду задыхаться, а ты будешь заставлять меня дышать и жить, станешь заводить мое сердце.

Ее привлекала эта удивительная сохранившаяся в нем детскость, легкость, смелость и вседозволенность. Если угодно, то да, инфантильность. И вот такая способность выражать чувства, говорить о любви красиво, бесконечно, часто – так искренне, что в его слова невозможно было не верить. Очень хотелось верить и слушать, слушать, слушать.

– Я хотела тебе рассказать… – начинала она, но останавливала себя: вдруг ему будет неинтересно, вдруг сейчас лучше помолчать?

– Знаешь, что удивительно? – говорил он. – Не нужно фильтровать слова. Не нужно думать, что сказать, а что нет. Ты можешь говорить мне абсолютно все, что взбредет тебе в голову.

Она кивала, но молчала. А он говорил, рассказывал ей про неизвестных ей людей – его приятелей или коллег, про то, как в детстве ходил в кружок юных конструкторов, целый год строил самолет, который на главных, решающих соревнованиях, взлетел, но зацепился крыльями за дерево. Артем привез ее к тому самому дереву и показал на ветку, на которой тридцать лет назад висел его самолетик. Она молчала и думала о своем – о том, что именно Муся будет вспоминать, когда вырастет, что надо отдать дочь на танцы, что у нее самой в детстве не было таких вселенских огорчений, которые бы она пронесла через всю жизнь. И ей было жаль, что их не было, что нет такого дерева, которое она могла бы показать Артему и рассказать свою историю.

– Ты меня совсем не слушаешь, – часто говорил он.

– Слушаю, – отвечала она. – Как у тебя на работе?

– Ты меня перебиваешь на самом интересном месте, – обижался он. – Я тебе про самолетик еще недорассказал.

– Рассказывай.

– Нет, уже не хочу. – Артем обижался, как ребенок. Татьяна чмокала его в щеку и говорила, что он лучший на свете.

Ей нравилось, что в те минуты, когда она с ним, ей не нужно нести ответственность, отвечать за свои слова и поступки. Можно взять его за руку и побежать по дорожкам парка или проскакать на одной ноге в нарисованные на асфальте, почти смытые дождем классики. Можно было не думать о том, как она выглядит со стороны и что о ней подумают люди. Ей казалось, что она пропустила какую-то важную часть жизни – в последних классах школы, в студенческие годы и сейчас, с Артемом, эти ощущения добирает.

Ей очень хотелось, чтобы он рассказал не про самолет, а про свою нынешнюю, настоящую жизнь. Как он познакомился с женщиной, с которой живет, что их связывает, как они вместе проводят выходные, вечера, куда ходят, почему он развелся с женой – матерью его дочери.

Однажды она уже задавала ему вопрос про личную жизнь – изменял ли он женщине, с которой живет, а если изменял, то с кем и почему и чем все кончилось.

– Ты все время забываешь, сколько мне лет, – ответил он. – Да, изменял, и не раз.

И это опять было не то, что она хотела услышать. Она ждала, что он скажет – она, Татьяна, единственная, и никакая не любовница, и что у них не «роман на стороне», а любовь. Настоящая.