Признание - Джон Гришэм

До восьми утра оставалось несколько часов.

Процедура казни была отработана до мелочей. В пять дня члены семьи прибудут в тюрьму, и потом их на машине доставят на место казни. Там они займут места в комнате свидетелей за несколько секунд до введения смертельной инъекции осужденному. Они увидят его уже на каталке с иглами в венах, а к иглам будут подсоединены трубки капельниц. Родные выслушают последние слова Донти и дождутся официальной констатации смерти — обычно это бывает минут через десять, — а потом быстро покинут помещение. Затем они поедут в местный морг, чтобы забрать тело и отвезти домой.

Может, это просто кошмар, который ей снится? Неужели она действительно лежит в темноте, отсчитывая часы, которые осталось жить ее сыну? Да, это так. Роберта Драмм жила в этом кошмаре целых девять лет, с тех пор как ей сообщили, что Донти арестовали и он признался. Ее кошмар был подобен толстенной книге, вроде Библии, в которой каждая глава описывала новую трагедию, а каждую страницу наполняли печаль и скорбь.

Андреа повернулась на другой бок, и дешевая кровать заскрипела. Потом снова установилась тишина.

Для Роберты ужас ожидания и неизвестности сменился отчаянием, когда она увидела сына в тюрьме в первый раз. Это был настоящий шок: оранжевая роба, безумные от страха глаза — он страдал от одной мысли, что разлучен со своими близкими и теперь его окружают одни преступники. Потом она ждала справедливого суда, но надежды оказались напрасными. Роберта сильно и горько плакала, услышав, как ее сына приговаривают к смертной казни. Бесконечные апелляции и напрасные надежды, бесчисленные поездки в тюрьму, где сильный и здоровый молодой парень постепенно превращался в свою тень. За эти годы она потеряла много друзей, но ее это не волновало. Кто-то не верил в невиновность Донти, кто-то устал от бесконечных разговоров о нем, но она не могла говорить ни о чем. Откуда кто-то мог знать, в какой ад превратилась ее жизнь?

И этот кошмар будет продолжаться вечно. Он не закончится сегодня, когда штат Техас казнит Донти, он не закончится и на будущей неделе, когда она похоронит сына. Кошмар не закончится никогда, даже после того, как выяснится правда, если, конечно, такое вообще возможно.

Ужас, в котором жила Роберта, совершенно измотал ее, и часто по утрам у нее даже не было сил встать с кровати. Она слишком долго притворялась сильной.

— Ты не спишь, мама? — тихо спросила Андреа.

— Ты знаешь, что нет, милая.

— А ты вообще спала?

— По-моему, нет.

Андреа сбросила ногой простыню и потянулась. В комнате было очень темно — с улицы не проникало ни единого лучика света.

— Сейчас половина пятого, мама.

— Я не вижу часов.

— У меня светится циферблат.

Из всех детей семьи Драмм колледж окончила только Андреа, и сейчас она работала в детском саду в пригороде Слоуна. Она была замужем, и сейчас ей так хотелось оказаться дома, как можно дальше от Ливингстона, штат Техас. Она закрыла глаза и постаралась уснуть, но сон никак не шел.

— Мама, я должна кое в чем признаться.

— В чем, милая?

— Я никогда и никому об этом не говорила и никогда не скажу. Я давно думаю об этом и хочу тебе рассказать, пока Донти еще с нами.

— Слушаю тебя.

— Когда Донти сразу после суда увели, я начала сомневаться в правдивости его слов. Мне кажется, я подсознательно пыталась себя убедить, что обвинители, возможно, правы. Я могла представить, что Донти действительно встречался с той девушкой и скрывал это, что она хотела расстаться, а он — нет. Может, он и в самом деле выскользнул из дома, когда я уснула. А после его признания мне стало не по себе. Ее тело так и не нашли, а если он выбросил его в реку, то, наверное, никогда и не найдут. Я хотела понять, как такое могло случиться, и не верила, что в суде произошла ошибка. И я убедила себя, что он преступник. Я продолжала писать ему, навещала в тюрьме и все такое, но уже не сомневалась в его виновности. Отчасти от этого мне стало легче. И так продолжалось несколько месяцев, может, год.

— Но что заставило тебя изменить мнение?

— Робби. Ты помнишь, как мы поехали в Остин, когда рассматривалась апелляция?

— Конечно.

— Это было примерно через год после суда.

— Я же была там, милая.

— Мы сидели в большом зале суда, глядя на девять судей — все белые, такие внушительные и солидные, в черных мантиях. С другой стороны находились родственники Николь и ее горластая мать. Поднялся Робби и произнес целую речь в защиту Донти. Он был просто великолепен — не оставил камня на камне от обвинений и улик, на основании которых Донти признали виновным! Он разнес в пух и прах и прокурора, и судью. Он ничего не боялся. Именно тогда он впервые указал на то, что полиция скрыла от него анонимный звонок, в котором вина возлагалась на Донти. Для меня это стало настоящим шоком! Как полицейские и прокуроры могли скрыть улики? Правда, на суд это не подействовало. Я помню, как смотрела на горячившегося Робби, и тут до меня вдруг дошло: этот белый из богатого района ни на секунду не усомнился в невиновности Донти. И я ему поверила! Окончательно и бесповоротно! Мне стало так стыдно, что я сомневалась в Донти…

— Все в порядке, милая.

— Пожалуйста, только никому не говори.

— Никогда! Ты же знаешь, что можешь верить матери.

Они обе сели на кроватях, подвинулись друг к другу и, взявшись за руки, соприкоснулись лбами.

— Ты хочешь поплакать или помолиться? — спросила Андреа.

— Мы можем помолиться позже, а поплакать — нет.

— Ладно. Тогда давай поплачем.

На рассвете пастор и его пассажир подъезжали к Оклахома-Сити, и на дороге появились машины. Бойетт спал, уткнувшись лбом в окно и приоткрыв рот, из которого стекала струйка слюны. Он спал уже больше часа, но Кит был рад, что бодрствовал в одиночестве. У границы штата он остановился выпить кофе из автомата — ужасной бурды, которую в обычных условиях точно вылил бы в раковину. Но отсутствие вкуса компенсировалось крепостью, и вскоре от сна не осталось и следа, и пастор поехал со скоростью ровно на восемь миль больше разрешенной.

На последней остановке Бойетт попросил пива, но Кит, отказав ему, принес бутылку воды. Он нашел волну местной музыкальной станции и, сделав звук потише, ехал под ее аккомпанемент. В полшестого Кит позвонил Дане, но говорили они мало. На выезде из Оклахома-Сити Бойетт встрепенулся и сказал:

— Похоже, я задремал.

— Да уж.

— Пастор, таблетки, которые я принимаю, сильно действуют на мочевой пузырь. Мы можем где-нибудь на минутку остановиться?

— Конечно, — кивнул Кит. Что ему оставалось? Он постоянно смотрел на часы. Скоро они свернут с автострады и направятся на восток по двухполосному шоссе. Пастор понятия не имел, долго ли еще ехать. По его прикидкам, они доберутся до Слоуна где-то к часу дня. Остановки, конечно, могли выбить их из графика.

Они остановились в Нормане и купили еще кофе и воды. Пока Кит заправлялся, Бойетт успел выкурить две сигареты, торопливо затягиваясь так, будто делал это последний раз в жизни. Через пятнадцать минут они снова выехали на 35-ю автостраду и помчались по равнинам Оклахомы.

Как служитель церкви, Кит чувствовал, что обязан поговорить о вере, и начал издалека:

— Ты рассказывал о своем детстве, Тревис, и мы больше не будем к этому возвращаться. Но мне любопытно, ходил ли ты ребенком в церковь и общался ли со священником?

Тик снова вернулся. И, конечно, Бойетт опять выдержал паузу.

— Нет, — ответил он и снова замолчал. Кит решил, что больше ничего не услышит. Однако он ошибся. — Моя мать никогда не ходила в церковь. И не общалась с родными. Думаю, они ее стыдились и старались избегать. Даррелл не имел с церковью ничего общего, а дядя Чет был религиозен, но я уверен, он сейчас в аду.

Кит решил развить тему:

— Так ты веришь в ад?

— Наверное. Я верю, что после смерти мы все куда-нибудь попадаем, но не думаю, что мы с вами окажемся в одном и том же месте. А вы, пастор? Я хочу сказать, что провел большую часть жизни в тюрьме, а там много таких, кого и людьми назвать нельзя. Они уже родились такими — порочными и безжалостными сумасшедшими, которых нельзя исправить. После смерти они должны отправиться в плохое место.

Пастор был поражен: испытавший муки совести убийца и серийный насильник осуждает жестоких людей!

— А у вас в доме была Библия? — спросил Кит, стараясь увести разговор в сторону от ужасных преступлений.

— Никогда не видел. Да и других книг тоже. Я вырос на порнографии, пастор, которой снабжал дядя Чет и которая хранилась под кроватью Даррелла. Больше в детстве я ничего не читал.

— А ты веришь в Бога?

— Послушайте, пастор, я мало что знаю о Боге, Иисусе, спасении и всем прочем. В тюрьме об этом часто говорят. За решеткой многие начинают читать Библию. Наверняка есть такие, кто воспринимает ее всерьез, тем более что это учитывается при решении об условно-досрочном освобождении. Но я к таким не отношусь.