Случай Портного - Филип Рот

И вот – драматическая сцена:

Время – чуть больше полуночи. Вечером я гулял по берегу моря в толпе веселящихся евреев, вокруг меня евреи ели мороженое, пили лимонад, болтали, смеялись, держали друг друга под ручку. Но когда я собрался возвращаться в отель, вдруг оказалось, что все уже разошлись. В конце аллеи, ведущей в отель, стояли пятеро парней, они курили и разговаривали. Еврейских парней, конечно же. Подойдя поближе, я понял, что они меня поджидают. Один из них шагнул навстречу и по-английски спросил: «Который час?» Я посмотрел на часы и подумал, что они вряд ли позволят мне пройти. Они хотят совершить нападение! Но как это может быть? Если они евреи и я еврей, зачем им причинять мне вред?

Я должен объяснить им, что они совершают ошибку. Они же не хотят поступить со мной, как банда антисемитов! «Извините меня», – говорю я и протискиваюсь между ними, пытаясь сохранить строгое выражение на побледневшем лице. Один из них снова окликает меня: «Мистер, который час?», но я, ускорив шаг, устремляюсь к отелю, неспособный понять, зачем они хотели напугать меня, когда мы все – евреи.

Не поддается объяснению, не правда ли?

Добравшись до номера, я тут же снимаю брюки и трусы и при свете настольной лампы тщательно изучаю свой пенис. Я нахожу свой орган совершенно здоровым, какие-либо симптомы заболевания отсутствуют, но это не может успокоить меня. Должно быть, существуют такие болезни (и они, наверное, самые страшные), при которых отсутствуют явные признаки инфекции. Процесс развивается внутри, невидимый и неопределимый до тех пор, пока не станет необратимым, пациента же ожидает верная смерть.

Утром я проснулся от шума за окном. Было только семь часов, но побережье уже кишело людьми. В такой ранний час, и особенно в субботу утром, я ожидал, что город будет погружен в атмосферу благочестия и серьезности. Но толпа евреев – опять! – веселится. Я вновь исследую свой член при ярком утреннем свете и – опять! – борюсь с мрачными предчувствиями, убеждаясь, что он в отличной форме.

Я выхожу из номера и отправляюсь на пляж, чтобы бултыхнуться в море, кишащее веселыми евреями. Я купаюсь в этой толпе. Евреи дурачатся и резвятся. Вы только посмотрите на их еврейские конечности, рассекающие еврейскую воду! Посмотрите на хохочущих еврейских детей, они хохочут так, как будто они здесь хозяева… Но ведь так оно и есть! А спасатель? Он тоже еврей! Вверх и вниз по побережью, насколько хватает глаз – евреи, их становится все больше, они сыплются как из рога изобилия в это прекрасное утро. Я растягиваюсь на песке и закрываю глаза. Надо мной ревет мотор: не страшно, это еврейский самолет. Подо мной теплый песок: это еврейский песок. Я покупаю еврейское мороженое у еврейского разносчика.

«Невероятно, – говорю я сам себе. – Еврейская страна!»

Эту мысль легче высказать, чем осознать; я не могу с ней свыкнуться. Алекс в Стране Чудес.

Днем я знакомлюсь с молодой женщиной. У нее зеленые глаза и загорелая кожа, а кроме того она лейтенант израильской армии. Вечером лейтенант ведет меня в бар, недалеко от порта. Здесь бывают в основном грузчики, говорит она. Еврейские грузчики? Да. Я смеюсь, и она спрашивает, что меня так развеселило. Я восхищен ее миниатюрной чувственной фигуркой, перехваченной в талии широким ремнем цвета хаки. Но я поражен ее самоуверенностью, напрочь лишенной чувства юмора. Я думаю, что она не позволила бы мне сделать заказ, даже если бы я говорил на иврите.

– Что тебе больше нравится? – спрашивает она после того, как мы выпиваем по бутылочке еврейского пива. – Тракторы, бульдозеры или танки?

Я опять смеюсь.

Я приглашаю ее к себе в отель. В номере мы некоторое время возимся, целуемся и уже начинаем раздеваться, как вдруг у меня совершенно пропадаетэрекция.

– Видишь, – говорит лейтенант, как бы укрепляясь в своих подозрениях. – Я тебе не нравлюсь. Нисколечко.

– Нет, нравишься, – принимаюсь возражать я. – Ты мне понравилась сразу же, когда я увидел тебя в море, ты была гладкая, как тюлень. – Но, расстроенный и смущенный неудачей, вдруг выпаливаю: – Но я, похоже, болен. Было бы нечестно с моей стороны…

– Ты думаешь, это хорошая шутка? – шипит лейтенант и, натянув форму, уходит прочь.

Сновидения? Если бы мне снились сны! Но я не нуждаюсь в сновидениях, доктор, поэтому я их и не вижу – вместо них у меня в распоряжении вся моя жизнь. Со мной все происходит при свете дня! Абсурд и мелодрама для меня – хлеб насущный! Невозможные стечения обстоятельств, таинственные символы, ужасающе смешные ситуации, странно-зловещие банальности, катастрофы и кошмары, фантастические удачи и удары судьбы – все то, ради чего другим людям приходится закрывать глаза, со мной случается наяву. Знаете ли вы кого-нибудь, кому собственная мать угрожала ужасным ножом? Кому еще пришлось пережить страх кастрации, исходящей столь недвусмысленно от руки родной мамочки? У кого, плюс к мамочке, было упрямое яичко, которое приходилось баловать, задабривать, убеждать, принуждать спуститься вниз и разместиться в мошонке, как у всех людей? Знаете вы кого-нибудь, кому случалось ломать ноги, гоняясь за шиксами? Или кончать в собственный глаз при попытке лишиться девственности? Или подцепить на улицах Нью-Йорка настоящую мартышку – девушку, одержимую страстью к Банану? Доктор, может быть, вашим пациентам такие вещи снятся, но со мной все это происходит на самом деле. Моя жизнь лишена скрытых мыслей. Все мои страхи осуществились! Доктор, мой член не встает в государстве Израиль! Какой тут к черту символизм, буби? Кто еще на такое способен? Лишиться эрекции в земле обетованной! Когда я нуждался в этом, когда я так этого хотел, когда в моем распоряжении было нечто куда более восхитительное, чем мой собственный кулак. И как раз в этот момент вы обнаруживаете, что ваш член похож на пудинг с тапиокой и вы не в состоянии его вообще куда-нибудь засунуть. Я предложил этой девушке пудинг с тапиокой. Влажное дрожащее пирожное! Щепотку нежного вещества. И кому – самоуверенному маленькому лейтенанту с гордыми израильскими титьками, готовой покориться только танковой атаке!

Второй случай был еще хуже. Мое окончательное поражение, ввергшее меня в ничтожество, – Наоми, еврейская Тыквочка, героиня с большой буквы, отважная, рыжая, веснушчатая, идеологически подкованная девица! Я подобрал ее на шоссе неподалеку от ливанской границы. Она навещала в кибуце своих родителей и теперь возвращалась в Хайфу автостопом. Ей исполнился 21 год, она была шести футов росту, и казалось, что она еще растет. Родителями Наоми были сионисты из Филадельфии, они эмигрировали в Палестину перед самой Второй мировой войной. Отслужив в армии, Наоми решила не возвращаться в кибуц, где она родилась и выросла, а вместо этого вступить в коммуну молодых израильтян, расчищающих от вулканических обломков бесплодные земли горных поселений на границе с Сирией. Работа была тяжелой, условия жизни примитивными, а кроме того случалось, что ночами в расположение лагеря пробирались сирийские лазутчики, вооруженные гранатами и минами. И все это ей нравилось. Удивительная и бесстрашная девушка! Настоящая еврейская Тыквочка! Мне был предоставлен второй шанс.

И вот что любопытно. Я думал о ней, как о моей утраченной Тыквочке, хотя по физическому типу она, конечно, напоминала мою мать. Цвет волос, рост, даже темперамент – она оказалась настоящей придирой, и предметом ее критики был, конечно, я. Ну да, ведь ее мужчина должен быть воплощенным совершенством. Я умудрился даже не заметить поразительного сходства между Наоми и фотографией моей матери в ее школьном ежегоднике.

Вот каким нервным и выбитым из колеи приехал я в Израиль. Уже через несколько минут, после того как Наоми села в мою машину, я всерьез спрашивал себя: «Почему бы мне не жениться на ней и не остаться здесь навсегда? Почему бы не забраться в горы и не начать новую жизнь?»

Мы сразу же завели разговор о судьбах человечества. Ее речь пестрела страстными лозунгами вроде тех, которыми в юности грешил я. Справедливое общество. Общее дело. Свобода личности. Жизнь на благо общества. Но как естественен ее идеализм, думал я. Да это же мой тип девушки, все правильно – чистая душа, добрые намерения, наивность и неопытность. Конечно! Мне не нужны кинозвезды, модели, шлюхи – ни по отдельности, ни в сочетании. Я даже готов отказаться от сексуальной экстравагантности, ибо она лишь продолжение моей мазохистской экстравагантности. Нет, я хочу простоты, здоровья, я хочу эту девушку!

Она прекрасно говорила по-английски, может быть, чуть-чуть книжно, с намеком на европейскую манеру. Я внимательно всматривался в нее, пытаясь увидеть черты американской девушки, какой она могла бы стать, если бы ее родители не уехали из Филадельфии. Я думаю, что она вполне могла бы быть моей сестрой – крупной девушкой с высокими идеалами. А ведь Ханна тоже могла бы эмигрировать в Израиль, если бы не объявился ее спаситель Морти. Но кто же спасет меня? Мои шиксы? Нет, это мне приходится спасать их. Нет, мое настоящее спасение в этой Наоми! Она совершенно по-детски заплетает волосы в две длинные косички – и только хитрость бессознательного могла скрыть от меня – неизбежное при виде этих косичек – воспоминание о той самой школьной фотографии Софы Гинской, которую мальчишки дразнили Рыжей и которая могла так далеко пойти с ее карими глазами и умной головой. Вечером, после того как целый день Наоми показывала мне древний арабский город Акко, она уложила свои волосы двойным кольцом, совсем как бабушка. Я глядел на нее и думал о том, как непохожа она на мою модную подружку с ее париками, прическами и часами, проводимыми в салоне Кеннета. Как может измениться моя жизнь! С этой девушкой я стану другим человеком!