Испытание Ричарда Феверела - Джордж Мередит

— И счастлива будет та, кому он достанется, — добавил доктор. Слова эти истолковали так, что юноша этот станет для кого-то лакомою добычей; может быть, впрочем, доктор имел в виду и все необычайные трудности, связанные с выбором невесты.

У издателя «Котомки пилигрима» затребовали все нераспроданные экземпляры книги. Условностями на этот раз пренебрегли. Визитные карточки дождем посыпались на стол баронета.

Среди мужчин у него не было друзей. В клубах он не бывал, считая их рассадниками сплетен. Представшие теперь его взору визитные карточки принадлежали в большинстве своем лицам женского пола, вместе с мужьями там, где таковые имелись; последних дамы притаскивали с собой, дабы посещения их выглядели благопристойно. Перебирая все эти карточки, баронет улыбался. Он знал, с какою целью они были оставлены. В каком неприглядном свете представали иные после всего, что он услышал о них от Томсона и того же доктора Бейрема! Боже ты мой! До чего же выродились в этой империи благородные семьи.

Прежде чем приступить к намеченному, баронет проведал двух своих старых друзей, лорда Хеддона и своего дальнего родственника Дарли Эбсуорти; оба они были членами Парламента и людьми для него полезными, хоть оба и страдали подагрой; в юные годы они вдосталь предавались сумасбродствам и старались оправдать все преимущества этого образа жизни, уверяя, что хуже от этого нисколько не стали. И вот он обнаружил, что у одного из них слабоумный сын, а у другого — целый выводок чахоточных дочерей. «Разоблачила сама себя «теория сумасбродств»!» — записал у себя в книжке баронет.

Дарли гордился белоснежною кожей и ярким румянцем своих дочерей. Он называл их не иначе, как «мои красавицы». Старшая уже выезжала в свет, и у нее было множество поклонников. Ей представили сэра Остина. Барышня была словоохотлива и приятна. Какой-нибудь неосмотрительный юноша, обыкновенный школьник или даже зрелый мужчина легко мог в нее влюбиться — так она была мила и так располагала к себе. В ней было что-то поэтическое.

«Прекрасно», — отвечала она всякий раз, когда баронет принимался расспрашивать ее, как она себя чувствует. Из слов ее можно было заключить, что она совершенно здорова; однако к концу разговора она все чаще прижимала руку к груди и ей трудно было перевести дыхание. «Странно, не правда ли? — говорила она тогда. — У Доры, у Адели и у меня бывает одинаковая непонятная тяжесть в сердце, и это случается после того, как мы много говорим».

Сэр Остин только кивнул головой и уныло замолчал, повторяя про себя: «Грехи молодости! Сумасбродства!»

Свидания с Дорой и Аделью он уже не стал добиваться.

Лорд Хеддон яростно отстаивал права молодых людей совершать сумасбродства.

— Все это глупости, Феверел, — сказал он, — пытаться воспитать сына не так, как все. Ему просто необходимо перебеситься, пока он юн, — он ощутит свою силу, станет увереннее в себе и, к тому же, узнает свет. Никогда ему не стать настоящим мужчиной, если он хоть раз в жизни не поиграет в эту старинную игру, и чем раньше это случится, тем лучше. Я всегда замечал, что больше всего проку бывало именно в тех, кому в юности доводилось перебеситься. Пусть делает все, что хочет, пока он молод; в эти годы все проступки его легко можно оправдать. Не следует думать, что мужчиной можно стать, не отведав мужской пищи. Тогда это будет уже не мужчина, а молокосос. И помни, стоит такому раз сорваться, как все полетит вверх тормашками, и никто его не пожалеет. Посмотри, как ведут себя лавочники, когда они берут молодого парня… как бишь это зовется… в ученики. Они знают, что мальчишка сластена. И что же! Они предоставляют ему в лавке полную свободу, оставляют там одного, и очень скоро он перестает поддаваться соблазну — он ничего не тронет, даже ради одного удовольствия что-то стащить. Я знаю, что ты держишься противоположного мнения. По-твоему, молодой приказчик должен подняться выше пристрастия к сахару. Не выйдет этого! Поверь мне, Феверел, опасная затея — пытаться удержать в упряжке кипучую кровь. Никакому жеребцу этого не выдержать, разве что он не лучше клячи. И подумай, есть во всем этом и медицинские соображения. Ранние излишества нисколько не опасны для человека, поздние — подрывают его здоровье. Вот к чему все сводится. Ну, а как твой сын?

— Здоров и благополучен! — ответил сэр Остин. — А твой?

— О, Липском все тот же! — лорд Хеддон только вздохнул; он был раздражен. — Это тихоня — единственное, что в нем есть хорошего; только представь себе, в присяжные заседатели его не берут, я уже потерял всякую надежду.

Как раз в эту минуту лорд Липском вошел в комнату. Сэр Остин оглядел его с ног до головы и нисколько не удивился, что его отказались принять.

«Грехи молодости!» — подумал он, всматриваясь в тупого, совершенно выродившегося дряблого отпрыска.

Дарли Эбсуорти и лорд Хеддон, оба заговорили о предстоящей женитьбе их наследников как о чем-то само собой разумеющемся.

«Не будь я трусом, — признался сам себе сэр Остин, — я бы поднял голос и запретил подобные браки! Просто ведь ужасно, как это люди не знают, к каким неизбежным последствиям приводит грех; поощрять сумасбродства юношей — все равно что подложить бомбу, ту, что успела уже сотрясти весь мир и заглушить в нем всякое нравственное начало». Однако он смолчал: он вынужден был щадить чувства этих людей касательно предмета, который для него самого был священным. Образ его пышущего здоровьем сына возник перед ним как торжествующее живое опровержение любого из аргументов, которые могли бы привести его противники.

Он довольствовался тем, что заметил своему доктору, что третье поколение предающихся сумасбродствам людей будет совсем хилым!

Таких семей, у которых ни адвокат Томсон, ни доктор Бейрем не могли найти какого-либо изъяна в прошлом по мужской или по женской линии, оказалось совсем мало.

— Право же, — сказал доктор, — вы не должны быть в наши дни таким требовательным, сэр Остин. Нет никакой возможности оспаривать ваши принципы, и вы оказываете человечеству неоценимую услугу, призывая его обратить внимание на то, что является его прямым долгом, но коль скоро цивилизация наша неудержимым потоком рвется вперед, приходится думать о всех нас в целом. Могу вас уверить, что мир — и знайте, что я далек от того, чтобы смотреть на вещи поверхностно, — мир начинает понимать всю важность этого вопроса для жизни.

— Доктор, — ответил сэр Остин, — если бы, например, у вас был чистокровный берберийский конь, неужели бы вы случили его с какой-нибудь захудалой клячей?

— Разумеется, нет, — ответил доктор.

— Тогда позвольте вам сказать, что я употреблю все силы на то, чтобы женить моего сына так, как он того заслужил, — решительно сказал сэр Остин. — Вы правы, мир действительно начинает пробуждаться от сна, я в это верю. Приехав в город, я побывал у своего издателя и отвез ему рукопись моих «Предложений по новой Системе воспитания юных англичан», которые со временем могут быть осуществлены на деле. Я, как мне кажется, вправе говорить об этом.

— Ну конечно же, — сказал доктор. — Согласитесь, сэр Остин, что по сравнению с народами, живущими на континенте, нашими соседями, например, мы выше, у нас есть перед ними явные преимущества в отношении нравственном, как, впрочем, и во всем остальном. Надеюсь, вы со мною согласны?

— Нашли, чем утешить — быть выше низости, — возразил баронет. — Если я, например, начну сравнивать ваши просвещенные взгляды — вы ведь разделяете мои принципы — с тупым невежеством какого-нибудь сельского лекаря, который не видит дальше своего носа, то вряд ли вам это будет особенно лестно, не правда ли?

Доктор Бейрем подтвердил, что, конечно же, ему бы это ни в малейшей степени не польстило.

— К тому же, — добавил баронет, — французы не прибегают к притворству и тем самым избегают одного из самых жестоких наказаний, которые ждут лицемеров. В то время как мы!.. Только поверьте, я отнюдь не хочу быть их адвокатом. Лучше все-таки, может быть, воздать должное добродетели. Во всяком случае, этим можно как-то задержать распространение всеобщей испорченности.

Доктор Бейрем пожелал баронету успеха и со своей стороны постарался помочь ему присмотреть достойную чистокровного берберийского коня партию, посетив за это время несколько семейств и всполошив нескольких маменек, озабоченных судьбами своих дочерей.

ГЛАВА XIX

Мелодия, наигранная на дудке

Довольно с нас всяких Систем! Довольно этого развращенного мира! Подышим лучше воздухом Зачарованного Острова.

Золотятся луга, золотятся потоки, красным золотом отливают стволы сосен. Солнце опускается все ниже и стелет свои лучи на полях и на водах реки.

Солнце опускается все ниже, а поля и воды преисполняются просветленной радости. Оно опускается, и герольды его бегут впереди и возвещают о нем листьям дубов и платанов, и светлой зелени буков, и отливающим бронзою стволам сосен; они оставляют горячие следы на густо заросших берегах, где клонятся долу последние цветы наперстянки и где из густой мокрой травы то тут, то там выглядывают кусты куманики. Весь лес горит, а за ним, на открытом пространстве, несутся растянувшиеся в длину тени; они мчатся по поросшим вереском низинам, взбираются на холмы, пока наконец вестники заходящего солнца не коснутся розовыми перстами самого дальнего края поднявшегося на востоке облака и не канут во тьму.