Стопроцентная блондинка - Наталия Левитина

Капитально обиженная, Мария забыла о решении истратить часть гонорара на модернизацию внешности. Она проехала мимо нескольких салонов красоты и не заметила их. Она планомерно погружалась в раскаленную лаву ревности и испытывала адские муки.

Глава 22

Саммит с пивом

Валдаев настороженно разглядывал доверенное ему существо. Существо настороженно разглядывало Валдаева.

– Как бы не помять, – сказал Александр и поудобнее пристроил круглую голову младенца у себя на локте.

– Держи. – Здоровякин вручил другу кружку портера под пенной шапкой. – Щас рыбку добуду.

Илья надорвал зубами вакуумную упаковку, добывая соленого лосося.

– У меня руки заняты, – отказался от пива (!!!) Саша. – Ум-тум-тум, тум-ту-рум, – промурлыкал он. – А ему нравится, как я пою! Смотри, ножкой в такт дрыгает! Тум-тум-тум, рум-ту-рум… Да отстань ты со своим пивом!

Валдаев не понимал, как можно пить пиво (это процесс, как известно, философский) в такой неспокойной обстановке.

Они с Ильей находились в эпицентре броуновского движения. Вокруг все шевелилось и пульсировало. Антон пылесосил. Эдик бил крышками кастрюль, как литаврами. Алеша занимался акробатикой на спинке дивана, норовя свалиться прямо на Валдаева. Даже Стасик не лежал спокойно, а извивался гусеницей. И все что-то бормотали, выкрикивали, скандировали.

Непонятно, почему при наличии в квартире четырех комнат дети концентрировались в одной. В той, где глава семейства принимал гостя (А. Валдаева).

– Зачем он пылесосит? – нервно спросил Саша. У него голова шла кругом, хотелось спрятаться от воя пылесоса. А грохот «литавр» рвал в клочья барабанные перепонки.

Но похоже, только он и испытывал дискомфорт. Илья наслаждался пивом. Темный портер янтарно сверкал в бокале, розовый лосось жирно блестел. И майора, по-видимому, совершенно не беспокоила непрестанная возня детей.

– Пивка попей, – кивнул он другу. – Антоша, хватит, выключай. Молодец, отлично пропылесосил.

– У вас ведь домработница, – вспомнил Валдаев.

– Ну, нравится ребенку пылесосить. Пусть, – умиротворенно сказал Илья. – Эдюша, родной, достаточно. Оставь крышки.

– Да, оставь! – с мольбой крикнул Валдаев.

Эдик перестал колотить.

– Сэр, а Рекс вернется? – спросил он у Валдаева.

– Надеюсь, – кивнул тот. – А раньше ты называл меня дядей Сашей.

– Наш бедный Рексик!!! – завыли дети хором.

– Бродит по улицам!

– Скитается!

– Ест на помойке!

– Или его вообще убили!!!

– О-о-о!!!

– Молчать!!! – заорал Валдаев. Его лицо приобрело странный фисташковый оттенок.

«Эге, как его перекосило, – пожалел Валдаева Илья. – А, так ведь сегодня магнитная буря! Ну надо же, кто бы мог подумать, что у Сани метеочувствительность!»

– Голова болит, да? – участливо спросил он друга.

– Как вы живете в таком дурдоме?!

– Почему в дурдоме? – обиделся Здоровякин. – У нас мило. Вот смотри. Покажу тебе фокус. Алексей, ну-ка сделай папе массаж воротниковой зоны.

– Чего?! – рассмеялся Валдаев.

Алеша спрыгнул со спинки дивана и принялся разминать богатырские плечи и шею папани.

– Эдик! Эдик! Рыбки еще притарань из холодильника!

– Розовенькой? – захлопал двухметровыми ресницами ребенок.

– Да, розовенькой.

Через секунду дитё притащило новую упаковку лосося.

– Антон, неси в кровать Стасика и посиди с ним, пока он не уснет.

– Осторожно! – заволновался Александр, перекладывая младенца на руки брату.

– Не волнуйтесь, дядь Саш, не первая лялька в моей жизни! – успокоил Антон.

– Алексей, теперь бери Эдика, книжку, и читайте Агнию Барто до полного изнеможения. Что? Пушкина? Хорошо, читайте Пушкина. Нет, не здесь. В вашей комнате… Ну, как тебе? – горделиво посмотрел на друга Здоровякин. – Ловко я всех трудоустроил, а? Теперь давай по пивку. Слушай, Сань, я посоветоваться хотел. Маша опять меня разлюбила. Не знаю почему. Смотрит зверем. Вроде бы все хорошо, квартира новая, Стасюша родился… А она смотрит зверем. Ну что я опять не так сделал?

Валдаеву некогда было отвечать – он наконец-то добрался до портера и сделал себе усы из пены.

– Кстати, ездил я в Саманкульский район к Воробьеву. Вместе с братом девицы. Той, которая разбилась, – сказал он.

– И что? И зачем?

– Ничто. Лейтенант Воробьев отсутствовал. Но этот Дима Штефан, похоже, от меня не отстанет. Цепкий, как клещ.

– Не впрягайся.

– Я не впрягаюсь.

– Ты впрягаешься.

– Нет, я не впрягаюсь.

– Впрягаешься, впрягаешься!

– Отстань. Не впрягаюсь я!!

– Впрягаешься! – упрямо повторил Здоровякин и прислушался к своему голосу. Где-то он уже слышал подобные интонации. Что-то в их виртуозном диалоге с Валдаевым было ему до боли знакомо. Ах да! Таким же образом строили разговор здоровякинские дети – мальчуганы трех и шести лет. – Короче, я тебя предупредил!

– Спасибо. Только мне теперь и самому интересно. Понимаешь, другом Дины Штефан был не кто иной, как художник Атаманов.

– Художник?

– Да. Он живет в лесу у той злосчастной горы.

– И на фига он тебе нужен?

– Я наслышан о нем от одной красивой женщины. Ну… У меня с ней сейчас роман, – приукрасил действительность Валдаев (у него был не роман, а голая физиология). – Ей принадлежит галерея «Фонтенуа», и она всячески продвигает этого демонического живописца.

– Ну, ты увяз, – вздохнул Здоровякин. – И зачем тебе это?

Он пожал плечами и открыл новую бутылку пива.

– Папа, папа, – притащился из детской Алексей. В руках он держал раскрытый том стихов.

– Ну что?

– Я вот не знаю, читать ли это Эдику. Он еще маленький!

– А что там? – Здоровякин взял у сына книгу и вслух зачитал четверостишие. Последнее слово не следовало бы произносить так громко. При детях.

– Тише ты! – заржал Валдаев. – Ну-ка, детки, брысь отсюда. Папа вам сказал – Агния Барто! А вы где-то мягкое порно откопали!

Да, детям попался том с фривольной поэзией Пушкина. Из целого собрания сочинений – а ведь Пушкин и сказки писал! – они выбрали именно этот том. Причем в данном издании неприличные слова не маскировались жеманными многоточиями, а печатались открыто.

– Классно, обалдеть! – восхитился Здоровякин. Он прямо-таки зачитался. – Нет, ты только послушай!

Теперь Мария могла с гордостью сообщать всем, что ее муж, майор милиции Здоровякин, не только штудирует Льва Толстого (Илья благополучно преодолел две первые страницы «Анны Карениной»), но и без ума от Пушкина. Ай да майор!

– Привет, деятели! – улыбнулась Вероника. – Как вы здесь?

Анастасия с нежностью посмотрела на гостью. Собственница галереи, обращаясь к ней и Атаманову одновременно, как бы объединила их в пару. Это приятно щекотало Настино самолюбие.

– Проходите, мы вас ждем!

– Слава богу. Ждете. – Вероника прошла в дом.

Она разделась и даже не поискала глазами зеркало – как женщина, абсолютно уверенная в собственной красоте.

– Сто лет у тебя не была, – сказала она Атаманову. – Иди, там в багажнике продукты. И еще кисти и краски.

– Продукты? – удивилась Настя.

– Забочусь, – объяснила Вероника. – Даже ананас вам купила. И две бутылки хорошего вина.

– Анастасия! Бегом! – приказал художник.

– Куда ты девушку гонишь! – возмутилась Вероника. – Там неподъемная коробка. Сам сходи.

– Да я принесу! – подхватилась Настя.

– Стоять! Назад! – крикнул Атаманов. И выскочил на улицу.

– А тут все как-то изменилось, – заметила Вероника. – Постойте! Откуда эти пейзажи?

Галеристка внимательно рассматривала картины, вывешенные в холле. Настя маячила неподалеку. Художник, выгрузив продукты, подошел к экономке сзади, обнял за плечи и уперся подбородком в ее затылок. У той оборвалось сердце. «Предупреждать надо, когда начинается приступ нежности, – сердито подумала она. – Что же это такое? То и слова не добьешься, то душит в объятиях!»

О, если бы это объятие длилось вечно!

Она не смела пошевелиться.

– Это все Настя, – сказал Атаманов. – Разворошила залежи на чердаке, нашла, повесила. Теперь любуемся. Я и забыл про них.

– Недурно, недурно, – придирчиво разглядывала Вероника атамановские шедевры. – Вот эти три заберу в галерею. Готова их продать. Ты согласен?

Она с улыбкой посмотрела на прилипших друг к другу голубков.

– У вас, я вижу, все в порядке?

– Уммрр, – довольно мурлыкнул Атаманов.

«Скотина, – подумала Настя. – Лицемер, обманщик! Почему он нежен со мной именно в присутствии Вероники? Тогда, на выставке, осыпал меня поцелуями. И сейчас мнет, как медведь… А! Да он пытается заставить ее ревновать! Все ясно! Он к ней неравнодушен. А Вероника говорит с ним только о делах. Значит, я – подручный инструмент для достижения цели. Все понятно!»

Уныние, близкое к отчаянию, охватило Настю. Она дернула плечами и избавилась от лап художника.

– Давайте обедать, – хмуро сказала она.