Скорпионы в собственном соку - Хуан Бас

Чордо перекрестился и привел механизм в действие, но ничего не произошло: взрывчатка не сработала. Уррути выругался; он был прав, когда жаловался, что каждый раз им присылают плохой материал.

Машина генерала проехала мимо бомбы и продолжила свой путь, но остановилась через несколько метров из-за пробки.

Уррути знаками показал Пантере и мне, чтоб мы оттуда убирались. Но вдруг Пантера столкнула меня с мотоцикла и, резко газанув, проехала зигзагом между машинами. Я поднялся и залез на заднее сиденье нашей машины (теперь, когда я размышляю об этом, мне приходит на ум, что на задних сиденьях автомобилей со мной происходило много всякого – и ничего хорошего); Уррути сыпал проклятиями и оскорблениями в адрес женщины.

Пантера поравнялась с задним окном «сеата-132» генерала, остановила мотоцикл, оперлась одной ногой о землю, вынула из кожаной куртки браунинг «Эйч-Пи» и шесть раз выстрелила в окно.

Телохранитель выскочил из машины с пистолетом в руке.

Пантера убрала оружие и попыталась удрать, вдавив в пол педаль газа; у нее не вышло, мотоцикл встал на дыбы, и она свалилась.

Телохранитель выстрелил два раза; Пантера быстро перевернулась, все еще лежа на земле, и пули попали в асфальт.

Чордо вышел из нашей машины с автоматической винтовкой «Сетме», украденной с армейского склада. Он уложил телохранителя двумя пулями в голову, прежде чем тот снова начал стрелять. Но в то же самое время из отделения «Банка Сатандера», находившегося у нас за спиной, выбежал охранник, вооруженный пистолетом, и приказал Чордо не двигаться. Тот повернулся наугад и вслепую разрядил обойму винтовки, ранив при этом пешехода, старика, единственного, кто до сих пор не лежал на земле.

Охранник изрешетил Чордо из своего револьвера. Тем временем Пантере удалось поднять мотоцикл и рвануть прочь через пустой коридор, оставленный другими машинами, мчавшимися прочь от места перестрелки, куда только могли. Уррути, в свою очередь, рванул вперед, сжигая покрышки, и проскочил через тот же коридор, оставив Чордо распростертым на тротуаре.

Мы приехали в квартиру в Сан-Хосе де Вальдерас незадолго до Пантеры. Когда она явилась, Уррути, не говоря ни слова, свалил ее с ног, ударив кулаком в зубы, вынул у нее из куртки браунинг и двинул ей ногой в живот, прежде чем вынуть обойму и извлечь патрон из патронника; после этого он ударил ее пистолетом по голове, оставив ссадину, а она назвала его сукиным сыном.

Мы видели по телевизору, как полиция взорвала машину-бомбу, и узнали, что Чомин Оронос Сантестебан, по прозвищу Чордо, член мадридской боевой группы ЭТА, погиб в перестрелке, так же как и Хосе Педро Чосас Маркос, телохранитель генерала, сержант сухопутных войск двадцати трех лет от роду. Пешеход, семидесятилетний пенсионер, продолжал находиться в критическом состоянии. Генерал Мартинес Морланс получил три пули; клиническая картина была серьезной, но его жизни не угрожала опасность.

В тот же вечер я распростился по-английски с этими двумя уродами.

Я взял напрокат машину, приехал в Альсо с наступлением ночи, собрал свои вещи и на следующий день уже обедал в Бордо.

34

С этого момента, со 2 июня 1980 года, начался единственный счастливый период моей жизни. Он длился ровно до 25 сентября 1985 года, до дня, когда моему дяде Пачи Ираменди исполнилось пятьдесят три года.

Это были пять лет, полные иллюзий, желания жить, разделенной любви и нормальности.

Я думал, что таким мог быть весь остаток моей жизни, но речь шла всего лишь о передышке.

Я остановился в дешевой гостинице на рю[121] Жоржа Манделя, которая находилась ближе всего к рыночной булочной.

В самый день моего приезда я отправился в булочную купить еще один круассан.

Она была там, столь же прекрасная, ничуть не изменившаяся, как будто не прошло ни дня с тех пор, как я увидел ее в первый раз. Я заплатил ей крупной купюрой, ей пришлось помешкать, давая мне сдачу, и она пару раз взглянула на меня, потому что почувствовала, что я за ней наблюдаю.

Я снова ждал ее в баре на рынке (на этот раз я вел себя более умеренно в отношении виски), а потом последовал за ней. Она опять отправилась пешком в ресторан на набережной. Я вошел туда вслед за ней и поужи нал в «Ше Доминик», замечательном местечке с удивительной, высокого качества авторской кухней (я был поражен, как и вы, когда открыли для себя мои закуски), – ею посетители были обязаны симпатичному Доминику Лантёру, отцу моей любимой.

Она подала мне чудесный ужин, после которого согласилась (ресторан был почти пуст) выпить со мной арманьяка за моим столиком. Мы заговорили, мой французский, как мне кажется, стал лучше благодаря учебе, и наши беседы не прекращались на протяжении всех пяти лет.

Позвольте мне рассказать вам об этом счастливом эпизоде моей жизни сокращенно, в двух чертах. Эти воспоминания принадлежат только мне, и я не хочу ни с кем делиться памятью о Франсуаз; простите меня.

К счастью, у нее никого не было. Она только что, в прошлом месяце, порвала со своим любовником, женатым мужчиной, и ее сердце было свободно.

Все произошло между нами без спешки, без торопливости, естественно.

Мое восприятие реальности было столь искаженным, что в то время мне показалось логичным необыкновенное: то, что я завоевал девушку, в которую влюбился, увидев ее за прилавком магазина, и что впечатление, что это могла быть женщина моей жизни, не было ошибочным.

К декабрю я покинул свой номер в гостинице и переселился жить к ней, в ее уютную квартиру на рю Бонье, расположенную близко как от булочной, так и от ресторана.

В феврале 1981 года, вскоре после неудавшегося государственного переворота в Испании и после заявления военно-политической группировки ЭТА о прекращении вооруженной борьбы, я уговорил ее позволить мне несколько перетянуть на свою сторону материальные издержки нашей совместной жизни, чтобы она оставила работу в булочной и мы могли больше времени проводить вместе.

Я рассказал ей о всех странных и грязных перипетиях своей жизни, от начала до конца, не опустив ни одной подробности, в панике, что она придет в ужас, узнав, что живет с убийцей, и бросит меня.

Но этого не случилось.

Ей было трудно осознать кошмар моего прошлого, но она все приняла, приняла человека, больного ненавистью, каким я был до той поры, но приняла его прежде всего потому, что была уверена: она сможет превратить меня в другого человека.

В первые месяцы меня одолевала моя импотенция при контакте с худыми женщинами, и я не мог заниматься с ней любовью.

Со временем благодаря терпению, нежности и большому эротическому искусству она вылечила меня даже от преждевременной эякуляции, и мы стали самыми лучшими и самыми счастливыми любовниками в мире.

Вам все это кажется слишком гармоничным, слишком окрашенным в розовые тона, чтобы быть правдой? Возможно, я несколько преувеличиваю, и были темные места, как в любых отношениях между мужчиной и женщиной; я не помню их, в любом случае какая разница? Именно эти слова о счастье диктует мне память пятнадцать лет спустя.

По собственной воле я бросил курить (диагноз врача, взглянувшего на снимок моих легких, способствовал этому решению), стал пить несколько меньше и сбрил бороду, физический символ моего крестового похода.

Франсуаз в конце концов удалось уговорить меня забыть о моей тяжкой кровавой клятве, и я предал забвению остальных из тех, кто причинил мне столько вреда.

– Это случилось в 1962 году, почти двадцать лет назад… Их смерть не вернет тебе утраченного времени и причинит тебе еще больше горя, разрушит тебя. И разрушит нашу жизнь… Я не хочу терять тебя, не хочу, чтобы это кончалось, – сказала она, прежде чем заняться со мной любовью так, как это может делать только влюбленная женщина.

Мне было нелегко уступить; я тринадцать лет планировал месть из своей черной пустоты и еще пять душой и телом был предан ее осуществлению; но как только я это сделал, все растаяло, как туман на солнце.

Хоть я и атеист, я попросил прощения у духа моего отца за то, что предаю его; а потом я попросту стал свободен, как будто освободился от тяжкого груза, тянувшего меня на дно, как будто бросил в море гирю и цепь, что таскал на себе днем и ночью, и они исчезли на дне и в забвении.

Я никогда не чувствовал себя лучше, чем тогда, когда принял это решение.

После того как мы преодолели это главное препятствие, Франсуаз беспокоило только то, что ЭТА может обнаружить мое местонахождение и наказать меня за дезертирство из Мадрида.

Естественно, все это время я старался не приближаться к Сен-Медару, где находилась явочная квартира.

Франсуаз посоветовала мне встретиться с дядей и попросить его, чтобы обо мне забыли; ничего больше, вот так вот просто.

Хотя оставалось еще пять лет до того тревожного прецедента, о котором я слышал, – когда Артапало приказал казнить Йойес, в прошлом одну из руководительниц ЭТА, вышедшую из правительства, и ее убили в присутствии ее трехлетнего сына, – я боялся получить однажды в Бордо пулю в затылок.