Слова, которые мы не сказали - Лори Спилман

– Эта сирень всегда напоминала мне о твоем первом концерте в балетной школе. В тот день я купила тебе букет сирени в студии «Глория роуз». Ты еще сказала, что он похож на сахарную вату.

– Да, помню. – Разве можно забыть, как я выглядывала из-за кулис в зал, удивляясь, почему же еще нет родителей. – Я тогда страшно переживала. Думала, вы не придете. Вы с папой были в ссоре…

Странно, что воспоминания вернулись ко мне после стольких лет. Этот концерт был задолго до нашего переезда в Детройт, я давно убедила себя, что мама с папой никогда не ругались, пока не появился Боб.

– Да, верно.

– А из-за чего вы поругались? Извини, что спрашиваю.

– Не извиняйся, солнышко.

– Прошу, мама, расскажи. Пожалуйста. Я ведь уже взрослая.

Она весело смеется.

– Да, взрослая. Тебе сейчас столько же лет, сколько было мне, когда ты уехала.

Ты уехала. В ее голосе не было упрека, но слова больно хлестнули меня по лицу. Мама была такой молодой. Моя жизнь очень отличается от той, что выпала ей.

– Вы с папой рано поженились. Ты рассказывала мне, что вы просто не могли больше ждать.

– Мне не терпелось уехать из Скулкилла. – Она срывает испанский колокольчик, подносит веточку к лицу и с удовольствием вдыхает запах. – Твоего отца перевели в Сент-Луис, и он хотел, чтобы с ним кто-то поехал.

Я киваю.

– Получается, это был брак по расчету?

– Тогда он не был заядлым путешественником. Да и я тоже. Нам было страшно уезжать из Питсбурга. Думаю, ему пришлась по душе идея уехать вместе.

– Но вы ведь любили друг друга.

Она пожимает плечами.

– Даже в самые лучшие наши дни я всегда понимала, что ему мало такой, как я.

Я протягиваю руку и убираю волосок с ее блузки.

– Ты же была такая красавица. Ты и сейчас красивая. Что еще ему было нужно?

Мама отворачивается и смотрит на озеро.

– Конечно, милая. Все в порядке.

– Почему ты так говоришь, мама? Папа с ума сходил от любви к тебе.

– Во мне не было ничего особенного. Школу я не любила, много пропускала.

У меня сжимается сердце. Отец частенько поправлял ее, даже купил ей книгу «Как правильно говорить по-английски».

«Ты разговариваешь как дочь шахтера, – упрекал ее папа, что, впрочем, и было правдой. – А ты не вздумай набираться от нее этих отвратительных привычек!» – обращался он уже ко мне.

«Умные люди так не говорят». Отец брал лист бумаги и начинал записывать примеры. Мама смеялась и отмахивалась от него. Но однажды она просто отвернулась, я помню, как задрожали у нее губы. Я подошла к ней, обняла и сказала, что она самая умная на свете.

– Твой дедушка заставлял меня оставаться дома и приглядывать за младшими, пока мама убирала в чужих домах. – Она приглаживает блузку. – Представляешь? Теперь и я уборщица.

Я вижу, что ей стыдно. Перед ней дочь в дизайнерской одежде, у которой есть диплом, и маме неловко за себя. Меня охватывает такая нежность и любовь, что я не могу говорить, хотя мечтаю ее успокоить. Я пришла сюда, потому что мне нужна мать. Необходимо как-то разрядить обстановку.

– Мам, это же лучшая работа для тебя. Ты всегда была помешана на чистоте.

Она смеется.

– Послушай, отец тебя любил, ему не нужен был никто другой. Потом, это ведь ты нашла ему замену, не он.

Она опять отводит взгляд.

– Я ведь права, ма? – В висках начинает пульсировать боль.

Она поворачивается, смотрит прямо мне в глаза и молчит. Я уже знаю ответ, но должна это услышать.

– Папа ведь был верен тебе, ма?

– Милая моя, твой отец тут ни при чем.

Я обхватываю голову руками.

– Нет! Почему ты мне не сказала?

– Такой в те времена была жизнь профессионального спортсмена. Может, она и сейчас у них такая. Я знала, за кого выхожу, просто надеялась… – Она грустно усмехается. – Надеялась, что смогу его изменить. Я ведь была молодая и глупая, думала, красотой можно удержать любого мужчину. Но всегда найдутся женщины красивее, моложе и интереснее.

Я думаю о Клаудии и собственной наивности.

– Должно быть, тяжело все время помнить, что надо быть идеальной?

Она вздыхает и поправляет волосы.

– Эти спортсмены могут заполучить любую женщину, которая понравится.

– Сколько? – дрожащим голосом спрашиваю я.

Мама указывает на большой розовый куст. Еще месяц, и он будет весь в цвету.

– Ты всегда любила розы. Странно, но мне они не очень по душе, больше нравились эти. – Она указывает на клумбу с нарциссами.

– Сколько у него было женщин, мама?

Она качает головой.

– Не надо, Анна. Пожалуйста. Это… уже не так важно. Ты не должна его осуждать. Все спортсмены такие. Женщины готовы упасть к их ногам.

Я представляю себе худенькую женщину в узких джинсах, изо всех сил пытающуюся сохранить молодость и красоту. Как она могла жить, постоянно осознавая, что недостаточно хороша для мужа? Должно быть, она проклинала каждый прошедший год, увеличивающий возраст.

– Разумеется, ты не могла быть счастлива. Почему ты никогда мне об этом не рассказывала? Я бы поняла тебя.

– «Почитай отца своего», – цитирует она Библию. – Я не имела права рассказывать тебе тогда, не должна и сейчас.

Мне хочется кричать во весь голос! Это же все объясняет. Я все годы демонизировала маму, а папа мне позволял. Если бы я только знала, что ей пришлось пережить, я бы по-другому посмотрела на сложившуюся ситуацию.

– Мне казалось, что ты станешь старше и поймешь меня, тогда мы будем настоящими друзьями, а не только мамой и дочкой.

Она улыбается, и я вижу в ее светло-голубых глазах все рухнувшие мечты. Присев на корточки, она вырывает с клумбы одуванчик.

– Твой отец не мог жить без любви. Она была необходима ему, как вода. Но он не умел ее давать.

Мне хочется сказать, что она ошибается, он умел любить, но из глубины души пузырьками поднимается осознание того, что она права, я понимаю ее. Мама отряхивает землю с корней, и я чувствую, как и с меня осыпается «земля». Все то, за что я цеплялась, как за правду, предстает совсем в другом свете. Может, папа действительно меня использовал в своих целях? Специально отравлял меня ложью, чтобы убить чувства к маме? И Дороти говорит верно, его правда – не настоящая правда?

Мама выбрасывает сорняк за кусты.

– Ты была исключением, Анна Мария. Единственным. Тебя он действительно любил.

– Как мог. – Теперь я понимаю, что он был способен только на любовь в своих интересах. – Мама, ты отправляла мне письма? – внезапно спрашиваю я.

Она поворачивается и смотрит на меня, широко раскрыв глаза.

– Первого числа каждого месяца. И не пропускала ни разу. Я перестала только тогда, когда одно ко мне вернулось с сообщением, что Джон умер. Она просила меня больше не писать.

Она?

– Кто это был?

– Женщина по имени Джулия.

– Господи, нет. Только не Джулия. – Я обхватываю голову руками. Сколько бы я ни пыталась отрицать очевидное, от истины не уйти. Джулия была вторым после меня человеком, помогавшим отцу достичь желаемого. Она защищала и оберегала его, так она выражала свою любовь. Как я могу злиться на нее, когда сама была такой? – Лучше бы ты отправляла письма прямо мне.

Мама смотрит на меня в недоумении.

– Но ты не оставила свой адрес. Ты уехала из Атланты, и я ни от кого не могла добиться, где ты живешь. Потом твой отец сказал, что я могу присылать письма для тебя ему, а он будет их передавать.

Она во всем его слушалась. Как и я.

– Как ты могла позволить мне уехать? – выкрикиваю я, сама не понимая, что говорю.

Мама делает шаг в сторону и смотрит на свои руки.

– Адвокат твоего отца убедил меня, что так будет лучше для всех, прежде всего для тебя. Тебя бы вынудили дать показания, Боб провел бы много лет в тюрьме.

Ясно. Значит, таков ее собственный выбор. Скорее всего, она отказалась от претензий по условиям расторжения договора о заключении брака.

Мама подходит и берет меня за руку.

– Ты должна мне верить, Анна. Я любила тебя и была уверена, что поступаю правильно. Поверь. – Она отворачивается и стряхивает землю с кроссовок. – Я была глупой, думала, ты вернешься. Знаешь, когда твой отец сказал, что ты никогда не хочешь меня больше видеть, я чуть не лишилась рассудка.

У меня начинает кружиться голова. Как объяснить столь эгоистичный поступок отца? Почему он старался оградить меня от общения с мамой? Боялся, что тогда мне не будет нужен он? Или был одурманен жаждой мести? Он стремился наказать мать и не понимал, что наказывает и дочь? Весь гнев, который я годами мечтала выплеснуть на маму, должен был предназначаться отцу.

Я поднимаю голову и смотрю на небо. Нет! Я приехала сюда, чтобы очиститься от клокочущего столько лет в душе гнева, и теперь остается либо избавиться от него, либо позволить ему уничтожить меня. Я вспоминаю слова Фионы: «Люди хранят тайны по двум причинам: чтобы защитить себя или защитить других». Мой отец защищал свою дочь. По крайней мере, он так думал. Да. Я предпочитаю в это верить. Потому что альтернативный вариант – он защищал себя – мне не подходит. Мне такой груз не под силу.