Красный ошейник - Жан-Кристоф Руфен

Жан-Кристоф Руфен

Красный ошейник

Jean-Christophe Rufin

LE COLLIER ROUGE

Copyright © Éditions gallimard, Paris, 2014

© Г. Соловьева, перевод, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2016

Издательство АЗБУКА®

I

В час пополудни собачий вой вдобавок к жаре, навалившейся на город, сделался невыносимым. Вот уже два дня пес торчал на площади Мишле и все два дня без умолку заливался лаем. Это был светло-коричневый пес с короткой шерстью, без ошейника, с разодранным ухом. Он лаял методично, примерно раз в три секунды, низким, сводившим с ума лаем.

Стоя на пороге старой казармы, во время войны превращенной в тюрьму, куда сажали дезертиров и шпионов, Дюжё кидал в него камни. Но все без толку. Завидев летящий камень, пес на миг умолкал, отскочив, а потом принимался лаять с новой силой. Во всем здании сейчас находился лишь один-единственный заключенный, и непохоже, чтобы он собирался бежать. Но, к несчастью, кроме Дюжё, других охранников не было, а ему профессиональная честь не позволяла удаляться от тюрьмы. Так что не было никакого способа отогнать или напугать собаку.

Из-за пекла никто не отваживался высунуть нос из дому. Лай эхом прокатывался по безлюдным улицам. В какой-то момент Дюжё хотел было пустить в ход пистолет. Но поскольку теперь настало мирное время, то он задумался, есть ли у него право открыть огонь вот так, в центре города, пусть даже по собаке. А главное, это могло возбудить сочувствие к заключенному и усилить у местных недовольство властями.

Дюжё на дух не переносил этого типа, и это еще слабо сказано. У причастных к делу жандармов также сложилось скверное впечатление. Когда они вели арестованного в военную тюрьму, он не сопротивлялся. Он взирал на них с чересчур кроткой улыбкой, что им совсем не нравилось. От него за версту несло такой уверенностью, будто он по собственной воле идет в тюрьму и стоит ему только захотеть, как в здешних местах начнутся волнения…

Впрочем, может, так оно и было бы. Дюжё не стал бы биться об заклад. Да и откуда ему знать, ведь он бретонец из Конкарно, из Нижнего Берри. Во всяком случае, здесь ему не нравилось. Круглый год сырость, да пара недель страшной жары, когда солнце палит весь день напролет. Зимой и в дождливое время года от земли поднимаются нездоровые испарения, воняет гниющей травой. Летом дороги заволакивает сухой пылью, и городишко, со всех сторон окруженный полями, ни с того ни с сего начинает источать запах серы.

Дюжё закрыл дверь и стиснул голову руками. От лая у него началась мигрень. Людей не хватало, так что его вообще не сменяли. Спал он в кабинете на набитом соломой тюфяке, а днем убирал его в железный шкаф. Из-за пса две последние ночи он глаз не сомкнул. В его-то возрасте. Он искренне полагал, что после пятидесяти человек должен быть избавлен от подобных испытаний. Только и осталось уповать на то, чтобы поскорее прибыл офицер, посланный расследовать это дело.

Утром и вечером Перрина, официантка из бара «Каштаны», расположенного на той стороне площади, приносила ему вино. Надо же было как-то держаться. Девушка совала бутылки в окно, а он молча протягивал деньги. Ей пес вроде бы не досаждал, в первый день вечером она даже остановилась и погладила его. Жители городка сделали свой выбор. Но Дюжё с этим выбором был не согласен.

Он прятал принесенные Перриной бутылки под стол и потихоньку подливал себе в стакан. Ему не хотелось, чтобы офицер, неожиданно нагрянув, застукал его за этим делом. Утомленный постоянным недосыпом, Дюжё опасался проворонить появление начальства.

Сдается, он и впрямь на минутку задремал, потому что, когда он открыл глаза, офицер был тут как тут. С порога кабинета на Дюжё сурово смотрел высокий мужчина в темно-синем, не по сезону плотном, однако наглухо застегнутом мундире. Охранник вздрогнул и принялся неуклюжими пальцами поспешно застегивать форменные пуговицы, потом вскочил и вытянулся по стойке смирно. Он сознавал, что глаза его опухли и от него несет вином.

– Не могли бы вы заставить эту шавку заткнуться?

Это были первые слова прибывшего. Он уставился в окно, не обращая внимания на состояние Дюжё. Охранника, по-прежнему стоявшего навытяжку, мутило, и он не решался открыть рот.

– Впрочем, пес вроде не злой, – продолжал военный следователь. – Когда шофер высадил меня, он даже не шелохнулся.

Стало быть, автомобиль подкатил к самой тюрьме, а Дюжё ничего не слышал. Он явно пробыл в отключке дольше, чем ему казалось.

Офицер повернулся к нему и устало произнес «вольно». Совершенно очевидно, что приезжий не собирался натягивать вожжи. Держался он естественно и, похоже, рассматривал уставные предписания как неизбежную дань армейской традиции. Взяв стул, он повернул его сиденьем к себе, уселся верхом и склонился над папкой с делом. Дюжё расслабился. Он охотно бы пропустил пару глотков, и, может, в такую жару тот, другой, был бы рад составить ему компанию. Но охранник отказался от этой мысли и только с усилием сглотнул слюну.

– Он здесь? – спросил следователь, кивнув на железную дверь, которая вела к камерам.

– Да, господин офицер.

– Сколько сейчас у вас заключенных?

– Один, господин офицер. Как кончилась война, здесь изрядно опустело…

Конечно, Дюжё повезло. Когда у тебя один арестант, это не жизнь, а малина. Все так, кабы не этот пес, что без умолку лаял перед тюрьмой.

Офицер вспотел. Он ловко расстегнул пару десятков пуговиц на мундире. Дюжё решил, что, перед тем как войти, он специально наглухо застегнулся, чтобы произвести впечатление. Следователю было лет тридцать, после войны у многих молодых людей на погонах красовались нашивки. Полагающиеся по уставу усы у него росли негусто и больше напоминали сползшие под нос полоски бровей. Глаза у него были голубые, со стальным, нерезким блеском, и явно близорукие. Из нагрудного кармана торчали очки в черепаховой оправе. Может, он не надел их из кокетства? Или хотел придать своему взгляду несколько неопределенное выражение, которое заставляет трепетать обвиняемых во время допроса? Достав клетчатый носовой платок, офицер отер лоб.

– Ваше имя, старший прапорщик?

– Дюжё Раймон.

– Воевали?

Дюжё выпрямился. Это шанс. Можно отыграть несколько очков, сгладить впечатление от внешнего вида и дать понять, что ему не доставляет удовольствия выполнять обязанности тюремного надзирателя.

– Конечно, господин офицер. Я был альпийским стрелком. Сейчас-то не видно, я состриг бородку… – И так как офицер не улыбнулся, Дюжё продолжал: – Дважды ранен. Первый раз в плечо на Марне и второй раз в живот под Верденом, при атаке на высоту возле деревни Мор-Ом. Именно поэтому после…

Офицер замахал рукой в знак того, что он понял и можно не продолжать.

– У вас есть его досье?

Дюжё бросился к секретеру, открыл крышку и протянул офицеру картонную папку. Она выглядела обманчиво толстой. В действительности в папке лежало всего два документа: протокол, составленный в полицейском участке, и военный билет арестованного. Следователь тотчас понял, что досье не содержит никаких новых для него данных. Он встал, и Дюжё тотчас потянулся к связке ключей. Но вместо того чтобы направиться к камерам, офицер повернулся к окну.

– Вам следовало бы его открыть, – сказал он, – здесь душно.

– Это из-за собаки, господин офицер.

Пес на солнцепеке не замолкал. Когда он переводил дух, язык его свисал, и было заметно, как тяжело он дышит.

– Как вы думаете, что это за порода? Похож на веймарскую легавую.

– При всем моем уважении, я бы сказал, что это скорее дворняга. Таких собак в здешних деревнях полным-полно. Их задача охранять стадо. Но для охоты тоже годятся.

Офицер как будто не слышал.

– А может, это даже пиренейская овчарка…

Дюжё счел за лучшее не возражать. Как же, аристократишка, страстный любитель псовой охоты, один из тех мелкопоместных дворян, чье высокомерие и некомпетентность стали причиной стольких неудач во время войны…

– Ладно, – устало прервал свои рассуждения офицер. – Идемте. Я хочу поговорить с обвиняемым.

– Будете беседовать с ним в камере или привести сюда?

Офицер покосился на окно. Лай не прекращался. В глубине здания его, по крайней мере, будет не так слышно.

– В камере, – ответил он.

Дюжё подхватил большое кольцо, на которое были нанизаны ключи. Когда он открыл дверь, ведущую к камерам, повеяло прохладой. Так могло бы пахнуть из погреба, если бы к этому запаху не примешивалась вонь немытого тела и экскрементов. Коридор освещался через арочный проем в дальнем конце, откуда во тьму капля за каплей просачивался холодный, молочно-белый свет. Когда-то это были старинные казармы; чтобы превратить их в тюрьму, на двери навесили прочные засовы. Камеры были пусты. Последняя дверь, в самом конце коридора, была заперта. И Дюжё отворил ее, гремя ключами и засовами: так нарочито шумит путник, чтобы отпугнуть змей. Потом впустил офицера.