Ловушка для Слепого - Андрей Воронин

– А он и был симпатичный. Красавец и умница. Знаешь, как бывает: служит человек, служит, а потом начинает задумываться. Что это, думает, я, такой красивый, умный и талантливый, вкалываю за копейки, жизнью рискую, ночей не сплю, а вокруг меня всякая сволочь на «мерседесах» ездит? Жалко ему себя становится. А от этой жалости один шаг до того, чтобы в суки податься.

Глеб понимающе кивнул, огорченно покачал головой и тоже выпил. История была знакомая, даже слишком знакомая. Людям вроде полковника Малахова приходилось сражаться сразу на два фронта, и, судя по всему, они проигрывали драку – их становилось все меньше, они вымирали, как динозавры, но пока что именно они определяли лицо организации, которая платила Глебу Сиверову деньги.

– В общем, когда мы решили его брать, – продолжал полковник, – оказалось, что брать некого. Не то погиб он, не то инсценировал свою смерть – неизвестно. Дача его сгорела, а труп, который в ней нашли, обуглился до такой степени, что.., ну, сам понимаешь. Начальство наше, конечно же, дело быстренько закрыло: мертвый офицер все-таки лучше, чем сука в бегах. Ну и вот… – Малахов развел руками и виновато улыбнулся. – Такой вот винегрет получается, Глеб Петрович. Я его, конечно, искал в порядке художественной самодеятельности, но найти так и не сумел. Может, там, на даче, и впрямь был он?

Слепой задумчиво покопался согнутым пальцем в сигаретной пачке, заглянул вовнутрь, смял пачку и сунул ее в карман. Малахов подтолкнул к нему свою, и Глеб закурил.

– Не знаю, – сказал он. – Мне так не кажется. Хотя откуда мне знать? Я его в глаза не видел, этого вашего подполковника. Может, он и сплоховал, и труп на даче был все-таки его. А может, и нет. Возможно, я с ним каждый день встречаюсь в гастрономе, а он смотрит на меня и думает: что же это за сволочь такая в моей квартире поселилась?

– Тьфу на тебя, – Малахов замахал руками, разгоняя облака табачного дыма. – Скажешь тоже. Даже перекреститься захотелось.

– Он был так опасен? – уточнил Глеб.

– Не опаснее тебя, – мрачнея, ответил Малахов, – но я бы предпочел голыми руками ловить какую-нибудь гюрзу или кобру, чем связываться с ним.

– Это не так сложно, – рассеянно заметил Слепой, наполняя рюмки.

– Что не так сложно?

– Ловить гюрзу голыми руками. Нужно только, чтобы реакция была быстрее, чем у нее.

– Ага, – ядовито сказал полковник Малахов, беря свою рюмку и зачем-то нюхая ее содержимое, словно там и впрямь мог оказаться змеиный яд. – Ну спасибо просветил. Это действительно несложно.

– Да. – в тон ему подхватил Глеб, – буквально раз плюнуть.

Глава 11

Было уже начало третьего ночи, когда Виктор Шараев остановил машину у подъезда хрущевской пятиэтажки, где жила когда-то тетка Дынникова. Подгонять машину к самому дому было неразумно, но Активист справедливо полагал, что если дом пасут, то никакие меры предосторожности не уберегут его от пули. Он был уверен только в одном – «хвоста» за ним нет, а значит, если нора Тыквы засветится, то произойдет это не по его вине.

Ему не хотелось видеть никого из подельников, но оставаться в тесном, явно не рассчитанном на такой наплыв посетителей, провонявшем печной сажей деревенском доме и отвечать на вопросы и упреки ему хотелось еще меньше. Выбрав меньшее из двух зол, он приехал к Дынникову, тем более что понятия не имел, где может прятаться Телескоп.

С отвращением посасывая сигарету, он неторопливо поднялся на второй этаж, тяжело опираясь рукой в кожаной перчатке на бугристые от наслоений масляной краски, изрезанные перочинными ножами, липкие от грязи перила. Он был уверен, что Тыква давно выпил принесенную, чтобы отпраздновать завершение дела, и забытую в запале ссоры водку и завалился спать. Поздний визит Активиста вряд ли мог привести его в восторг, но Виктор решил, что друг Мишель как-нибудь потерпит: больше идти было просто некуда.

Он позвонил в дверь условным звонком и приготовился ждать, но дверь, как ни странно, открылась почти мгновенно, словно Тыква поджидал его, глядя в глазок.

Активист шагнул с полутемной лестничной площадки в освещенную голой двухсотваттной лампочкой прихожую и сразу понял, что здесь что-то неладно. Тыква стоял перед ним в съехавших широких трусах и разорванной майке, одной рукой держась за окровавленную щеку, а другой сжимая направленный на визитера обрез. Майка тоже бы ла густо запятнана кровью, обрез ходил ходуном, а сам Тыква заметно покачивался, благоухая свежим водочным духом. Рука, державшая обрез, то сжималась, то разжималась, и Виктор первым делом отвел в сторону плясавшие перед лицом стволы.

– Ты что, с кровати упал? – спросил он, прикрывая за собой дверь.

Тыква опустил обрез, трубно отхаркался и сплюнул в угол комок темно-красной слизи.

– Уронили, – невнятно сказал он, не отнимая ладонь от лица, повернулся к Активисту спиной и побрел в комнату.

В комнате царил страшный разгром: мебель была перевернута, навеки провонявшее нафталином содержимое теткиных шкафов и комодов валялось по всему полу, а пыльный бордовый абажур с потемневшей золотой бахромой отлетел в угол.

На сдвинутом в сторону круглом обеденном столе стояли наполовину опорожненная бутылка водки и одинокий стакан, обильно испачканный кровью. Судя по всему, пил Тыква уже после того, как его «уронили».

Виктор неторопливо вынул из кармана пепельницу, откинул крышечку, спрятал в пепельницу окурок, снова захлопнул крышечку и убрал пепельницу в карман.

– Что здесь было? – спросил он.

– Ты что, слепой? – огрызнулся Тыква. – Не видишь? Или издеваешься? Дали в морду, забрали бабки и ушли, вот что здесь было. Здорово, правда?

Он швырнул на стол обрез, колотя горлышком по краю стакана, налил себе водки и шумно выглотал ее, давясь, обливаясь и невнятно мыча от боли в рассеченной щеке.

– Пить будешь? – задыхаясь, спросил он, протягивая Виктору бутылку. – Только придется из горла. Всю посуду переколотили, суки, насилу стакан отыскал. Так он, видишь, запачкался…

Виктор отрицательно покачал головой.

– Не буду, – сказал он, – и тебе не советую. Ты что, держал деньги здесь?

– А где еще мне их держать? – вызверился Тыква. – В Сбербанке? Про это место никто не знает.

– Знает, как видишь, – поднимая уцелевший стул и садясь, возразил Активист. Давешняя усталость вернулась, навалившись на плечи, как тонна сырой земли, и сделав веки тяжелыми, как крышки канализационных люков. – Расскажи толком, что тут было.

Тыква снова потянулся за бутылкой, но Активист опередил его и зашвырнул бутылку в угол. Бутылка с треском разбилась, оставив на обоях темное оплывающее пятно, от которого по комнате пополз острый и отвратительный запах водки.

– Успеешь нажраться, – сказал Виктор. – Рассказывай.

Бормоча черные ругательства, Тыква забросил на кровать валявшийся возле нее распотрошенный матрас и рухнул на него так, что панцирная сетка жалобно взвыла и провисла почти до самого пола.

– Что было, что было, – недовольно проворчал он, осторожно трогая поврежденную щеку. Виктор отвел глаза и торопливо закурил. – Позвонили нашим звонком, я открыл.., ну и вот… Вломились какие-то в масках, накидали по чавке, прошмонали хату, забрали баксы и ушли. Сказали, что, если недоволен, могу позвонить в ментовку.., козлы вонючие, тузы дырявые, твари!

– Нашим звонком, говоришь? – медленно переспросил Активист. – Ты уверен?

– Если бы не нашим, хрен бы я открыл, – сказал Тыква и вдруг замер с открытым ртом. Активист с болезненным любопытством наблюдал за тем, как до его подельника медленно, со скрипом, доходит очевидное. – Погоди, погоди, – забормотал Дынников, – это что же получается? Это что же, мать твою, выходит? Выходит, этот сучонок, вошь эта очкастая, на меня каких-то козлов навел?

– Выходит, надо надевать штаны, – устало сказал Активист, – и идти разбираться. Надеюсь, про мою нору ты им ничего не сказал?

– Да они и не спрашивали, – пожал плечами Тыква, вставая с кровати и принимаясь шарить по углам в поисках штанов. – Они вообще почти не разговаривали. Дали монтировкой по морде, и весь разговор. Может, этот педик очкастый просто связываться с тобой не захотел?

– Может быть, – пожав плечами, ответил Активист. – Видишь, как опасно ссориться с такими людьми?

– Да уж, не тронь дерьмо… – пробормотал Тыква, затягивая ремень на бледном дрябловатом животе. – Я еще не так с ним поссорюсь, дай только срок.

– Умойся, – напомнил ему Активист, – и заклей чем-нибудь свою щеку. Смотреть же страшно, не человек, а какой-то Терминатор. Кстати, ты знаешь, где его искать?

– Понятия не имею, – отозвался Тыква уже из ванной. – А ты?

– Я тоже, – сказал Активист.

Он курил, прикрыв глаза отяжелевшими веками, и думал, как здорово было бы заснуть прямо здесь, на этом шатком от старости стуле с гнутой спинкой и обшарпанным фанерным сиденьем, не снимая теплой куртки и перчаток и даже не вынимая изо рта тлеющей сигареты. Ограбление Тыквы не вызывало в нем никаких чувств, кроме скуки и раздражения: нужно было снова вставать и выходить в холод и темноту, куда-то ехать, кого-то расспрашивать, тыкать кому-то в нос пистолет…