Ловушка для Слепого - Андрей Воронин

– Говно, – пробормотал он, подкидывая на ладони пачку стодолларовых купюр. – Разве это деньги? За что кровь проливали?

– Будем живы – заработаем еще, – не веря собственным словам, пообещал Виктор.

Он уже стоял, поправляя галстук и застегивая куртку. Ему вдруг показалось немыслимым остаться в этой затхлой квартире еще хотя бы на десять минут. Кроме того, его ждало дело – тягостное, неприятное и почти невыполнимое, но совершенно неотложное. Говоря по совести, его нужно было сделать давно, но таскать при себе общие деньги Активисту очень не хотелось.

Виктор взял со стола перевернувшуюся пепельницу, подобрал выкатившийся из нее окурок, затолкал его обратно, защелкнул крышечку и убрал пепельницу в карман.

Привычным жестом подтянув перчатки, Активист сделал прощальный жест ладонью и, не оглядываясь, вышел из квартиры. Телескоп устремился за ним – видимо, оставаться наедине с Тыквой ему не улыбалось.

– Ты куда сейчас? – спросил он, догнав Активиста на лестнице. Шараев на секунду остановился и ответил ему удивленным взглядом. – Ну да, ну да, – скрипуче рассмеявшись, спохватился Телескоп, – понимаю. Кто много знает, тот мало живет, и все такое прочее. Не оставлять следов, в общем.

– В общем, да, – сказал Виктор, снова трогаясь с места. – Еще говорят, что любопытство кошку сгубило.

– Да я же совсем не то имел в виду! – воскликнул Телескоп и для убедительности прижал ладони к груди. – Просто я думал, вдруг нам по дороге? Ты бы меня подбросил… А то у меня на такси денег нет.

На этот раз Активист не стал останавливаться, а просто посмотрел на него через плечо.

– У тебя в кармане пятьдесят кусков зеленью, – напомнил он. – На такси должно хватить.

– Вот разве что, – проворчал Телескоп. – На такси, наверное, хватит…

– Мало? Пойди к Кудрявому, попроси еще.

– Ты на что намекаешь?

Активист устало вздохнул и все-таки остановился.

– Знаешь, Эдя, – сказал он, – мне все-таки кажется, что это ты навел на нас Кудрявого. Молчи, не перебивай. Я не убиваю людей только потому, что мне что-то там показалось, и только поэтому ты до сих пор жив. Ты неплохо показал себя в деле, но я работал с тобой в последний раз и только потому, что у меня не было выбора.

Это просто к твоему сведению, чтобы ты не обольщался.

До конца этой истории мы вместе, но если я замечу, что ты работаешь на две стороны, тебе несдобровать. Я достаточно ясно выразил свою мысль?

– Да уж куда яснее, – пробормотал Телескоп. – Значит, придется ловить такси.

– Значит, придется, – холодно сказал Виктор и стал быстро спускаться по лестнице.

Глава 10

Оставив машину за углом, Виктор прогулялся пешком, дыша воздухом и пытаясь засечь наблюдателей, если таковые имелись. Уже почти совсем стемнело, и темные громадины шестнадцатиэтажников были усеяны прямоугольными пятнами освещенных окон. Остановившись перед подъездом, Шараев задрал голову и отыскал окна родительской квартиры. Свет горел только на кухне.

Смотреть на окна одиннадцатого этажа, стоя на тротуаре, было неудобно – затекала шея. Виктор опустил голову, невольно зацепившись при этом взглядом за обугленные оконные проемы на пятом этаже. Оконные решетки все так же ржавели на газоне, и Активист нервно дернул щекой: в реальном мире прошли считанные дни, в то время как внутри себя он прожил, казалось, целую жизнь, умер и родился вновь совершенно другим человеком.

Он уронил окурок на асфальт и растер его подошвой ботинка. Нужно было делать дело, а не торчать под окнами, как влюбленный пацан.

Лифт опять не работал, и ему пришлось тащиться на одиннадцатый этаж пешком. Тускло освещенные лестничные пролеты чередовались с абсолютно темными, под ногами шуршал и бренчал мусор, со стен кричала выписанная полуметровыми буквами похабщина. «С-с-сволота!» – прошипел Активист, споткнувшись в темноте об оставленную кем-то на ступеньках пустую бутылку и с трудом удержав равновесие.

Проходя через узкие балкончики, заменявшие здесь лестничные площадки, Виктор высоко поднимал ноги и вытягивал вперед руку: балкончики тонули в кромешной тьме и были загромождены каким-то хламом, выставленным сюда хозяйственными жильцами. Активист вспомнил, что его отец всякий раз, когда ему приходилось пользоваться лестницей, поминал Иосифа Виссарионовича и Гулаг – в том смысле, что кое-кому из соседей не повредило бы свести краткое знакомство с тогдашними порядками.

Шараев-старший до самого выхода на пенсию возглавлял партком исторического факультета в пединституте – том самом, который в конце второго курса бросил его сын.

Он преподавал на факультете историю КПСС и, само собой, звался среди студентов Вождем краснокожих – как в силу своей должности, так и благодаря склонности к употреблению крепких напитков, из-за которой его лицо действительно слегка напоминало цветом стяги революции.

После первого инфаркта пить он бросил, а через год КПСС приказала долго жить. Вождя краснокожих вежливо проводили на пенсию, и все остальное время он провел, малюя лозунги, размахивая ими на площадях и матеря Ельцина в родном клубе ветеранов партии. Младшего сына он считал дураком, старшего – предателем Родины и мелким уголовником, а мать не раз клеймил как оппортунистку и соглашательницу. В свете всего этого ожидавшая Активиста миссия представлялась посложнее Чеченской кампании, но деваться было некуда: помимо сыновнего долга, существовала проблема личной безопасности, посреди которой гвоздем торчали отец и брат.

Где-то на полпути он сбился со счета, и ему пришлось, спотыкаясь и набивая шишки, выбираться к лифту, чтобы установить свое местонахождение по выписанным на стене цифрам. Оказалось, что он уже на восьмом этаже. Это вселяло надежду на то, что он доберется до одиннадцатого раньше, чем наступит утро.

Между девятым и десятым кто-то схватил его за плечо.

Виктор мысленно попрощался с жизнью, уверенный, что это кто-то из людей Кудрявого, а может быть, и Одинаковый, явившийся отомстить за брата, но тут его ноздрей коснулось насквозь пропитавшееся алкоголем дыхание, и голос, принадлежавший, вне всяких сомнений, сопляку лет семнадцати, произнес:

– Закурить не найдется, мужик?

Виктор обернулся. Он ошибся: на вид сопляку было даже не семнадцать, а пятнадцать-шестнадцать. Сопляков оказалось трое, и все были при оружии: один поигрывал ножом-бабочкой – из тех, что можно по дешевке купить в любом коммерческом киоске, другой похлопывал по ладони огромным самодельным тесаком, которым можно было бы завалить медведя, а третий развлекался тем, что открывал и закрывал лезвие опасной бритвы. Виктору некстати вспомнилось, что у него по карманам рассовано пятьдесят тысяч долларов.

– У меня есть закурить, – спокойно сказал он. – На первое дело вышли, пацаны?

– Не твое дело, козел, – заявил смазливый блондинистый сопляк, угрожающе поднимая бритву. – Бабки гони, котлы снимай и вали отсюда, пока цел.

– Значит, на первое, – сказал Активист. – Все мы когда-то начинали. Только не советую тебе с такой смазливенькой мордахой идти в зону. Или ты любишь грубых небритых мужчин?

Один из приятелей блондина хихикнул. Блондин стиснул зубы и опять замахнулся бритвой.

– Ну, что же ты? – равнодушно спросил Активист. – Открою тебе маленький секрет: если бы ты не строил из себя крутого, а сразу полоснул меня по горлу, у вас на троих уже было бы пятьдесят тысяч гринов. Обидно, правда?

Заканчивая фразу, он вынул из кармана «вальтер» и передернул затвор.

– Газовый, – не очень уверенно сказал блондин, – Ступай, ступай, – поторопил его Виктор. – Не хочешь же ты, в самом деле, проверить, газовый он или боевой?

Слушая, как дробно топочут вниз по лестнице три пары ног, Активист вздохнул и убрал пистолет.

– Мальчишка, – сказал он, имея в виду вовсе не блондина с бритвой.

Дверь ему открыл брат. Он был бледен и всклокочен больше обычного, а на груди тельняшки красовались пятна томатного соуса. В квартире было сине от табачного дыма и сильно пахло подгоревшей пищей.

– Где она?! – трагическим шепотом завопил брат, хватая Виктора за грудки и встряхивая. – Где она, говори!

Виктор молча отцепил от себя его руки – по одной, как каких-нибудь гигантских клещей, – закрыл за собой дверь и, отстранив брата с дороги, вошел в квартиру, немедленно споткнувшись об отставшую половицу.

– А, чтоб тебя! – в сердцах сказал он. – Отец дома?

– Отец дома, – все с тем же трагическим надрывом сказал брат, – а вот матери нет!

– Ты заметил? – удивился Виктор. – Надо же!

– Не шути, – зашипел брат, – ты уже дошутился!

Вот они, твои бешеные деньги! Ты расхаживаешь в галстучке, как чертов распроклятый банкир, а маму похитили какие-то.., какие-то твои дружки!

– Заткнись, баба, – устало оборвал его Виктор. – Позови отца и ступай одеваться.