Это и моя война - Александр Бушков

– И поет она нежно-нежно, – досказал за капитана Сварог, легко догадавшись, что рассказывают ему про сирену. Только называется она здесь иначе.

– Во-во. И поет. Да вы, верно, и сами знаете.

– Слыхал кое-что, – пряча улыбку, согласился Сварог. – Только из… некомпетентных источников. Так что давай подробно, по порядку.

– Ну, а если по порядку, – охотно продолжил капитан, – то ближе к вечеру, ежели штиль, Синяя Акула петь начинает. Правда, выжидает, стерва, чтоб рулевой один на палубе остался.

– И что? Он, пуская слюни, бросает штурвал и?..

– И, – согласно кивнул капитан. – Особливо ежели молодой да горячий, тогда обязательно «и». А если старик, то необязательно. Поэтому стариков лучше рулевыми ставить с вечера. А молодежь – ночью, в «собачью вахту».

– Понял. Годковщина, – хмыкнул Сварог.

– Ага, – на всякий случай поддакнул капитан.

– И что, поймал Джагеддин эту русалку? – Случайно начатый разговор становился все интереснее.

– Не русалку, ваша милость, а Синюю Акулу. Русалки, они речные и морские бывают, морских я не видел, а речные не то что петь, разговаривать не умеют. Смеются только, щекочутся да волосы расчесывают. Очень глупый, доложу я вам, народец. Был у меня один случай…

– Погоди. Лучше расскажи, поймал Джагеддин Синюю Акулу?

– Джагеддин?.. А! Конечно, поймал. Он ее поймал, а она его. Об этом год во всех моряцких тавернах только и судачили.

– Что значит – она его поймала?

– А то и значит: утащила Синяя Акула бедовую головушку на дно…

– То есть как? – опешил Сварог. – То есть он утонул?

– Утонул, да не совсем. Утащила, значит, рыбьехвостая деваха его на дно, вскрыла себе вену, нацедила стаканчик кровушки и заставила парня выпить.

– И что?

– И то, что теперь он иногда выходит на берег. А если встречается ему смазливая девица, то обязательно в него влюбляется. А он сажает ее в лодку, якобы покатать, а далее, сами понимаете, родители девицы горько плачут.

– То есть Джагеддин как бы и не живой?..

– Ясное дело, не живой. Раб Синей Акулы он. И охотник за девичьей красотой. Красота эта Синей Акуле нужна, как нам, ваша милость, стаканчик рому в дурную погоду. Чтоб кости ревматизм не скрутил.

– А что бы ты сделал, – Сварог нервно забарабанил пальцами по дереву, – если б Джагеддин тебе в руки попался?

– Известно что, ваша милость. Привязал бы к столбу, а вокруг разложил бы большой костер.

– Значит, раба Синей Акулы только огонь берет?

– Ну. Только сначала у него нужно меч отобрать и, главное, снять с евонной шеи золотую цепь, которую Синяя Акула на него надела. Иначе жги костер, не жги – все без толку.

– М-да… – тяжело вздохнул Сварог, глядя куда-то вдаль.

– Только, я полагаю, вранье все это, – как бы подумал вслух капитан.

– Что? – не понял Сварог.

– Да история эта про Джагеддина и Синюю Акулу. Если, ваша милость, хотите знать, что я думаю, то я так вам скажу. Это специально про него враги такие слухи распускают, потому что в честном бою одолеть не могут. А сам Джагеддин – живой и здоровый. А может, и сам про себя такие слухи распускает – чтоб больше боялись, значит.

– Подожди. Ты же сам только что заявил, что встреться тебе Джагеддин, ты б его привязал к столбу…

– И привязал бы. И костер бы развел. Правильно.

– Почему?

– А вдруг правда, что он кровь Синей Акулы пил?

– Логично, – только и сказал Сварог.

– А еще я вам скажу, ваша милость, что посмотрите вы на Джагеддина и посмотрите на меня. Ну разве я похож на человека, которому по силам привязать Джагеддина к столбу? Да он из меня дух вышибет с одного удара. – И в глазах капитана блеснула задорная искорка.

Сварогу оставалось лишь громко, от души расхохотаться. А когда он отсмеялся, капитан как ни в чем не бывало продолжил:

– Так вот, про русалку. Был у меня один случай…

Столица Харлана Аран оказалась самым обыкновенным городом – не блиставшим умопомрачительной роскошью, но и не убогим. Она была разделена рекой пополам, берега повсюду забраны в камень, но ни одного моста Сварог не увидел – Ител здесь был в лигу шириной, и столь длинные мосты, возможно, просто не умели строить.

Сварог самонадеянно велел было капитану править к первому же попавшемуся причалу, но оказалось, что порядки здесь (как и в других державах, впрочем) жесткие: все, кто прибывал из-за границы водным путем, должны были причаливать в особой гавани, где их ждали таможенный досмотр, проверка бумаг и прочие прелести гостеприимства. Меры странные и нелепые. Ведь ничто не мешало причалить где-нибудь вне города и разгрузить контрабанду, окажись таковая на борту. Пришлось плыть дальше, соблюдая все предосторожности: наперерез в обоих направлениях сновали лодки, иные простенькие, иные с роскошными балдахинами, множеством гребцов, раскрашенные и покрытые резьбой. С лодок предлагали купить всякую дребедень – от особых насадок на кувшины, не позволяющих при качке пролиться вину, до мази, якобы спасающей от ужаса морей, Великого Кракена. Лодочники-торговцы барабанили в борта, громко расхваливая свой товар. Сварог даже чуть не приказал самого настырного ошпарить кипятком.

– Одного я не пойму, – сказал Сварог Леверлину. – Какого черта они по-строили город по обоим берегам? Река-то широченная…

– Старинная традиция, – пожал плечами Леверлин. – Есть древнее поверье – только та столица благополучно просуществует до скончания времен, что стоит на обоих берегах реки. С военной точки зрения это приносит лишние хлопоты – такой город не окружить крепостной стеной. Но традиция, несмотря на все неудобства, держится стойко. Подозреваю, в прошлом, до Шторма, существовал какой-то великий город, расположенный на обоих берегах, воспоминания о его славе в такой вот форме и запечатлелись… У нас в Равене есть великолепные мосты. И в Ноле тоже. А у харланцев нет ни денег, ни мастеров. Словом, богатый человек всегда заведет собственную лодку, а если у тебя и на перевозчика нет – сиди себе на своем берегу…

Выждав на рейде с полчаса, они заняли место, освободившееся после узкой, с ярко раскрашенной деревянной волчьей головой галеры, от которой причал насквозь провонял кислым духом гнилых фруктов, между двумя такими же галерами, слава Аллаху, пахнущими терпимо.

Встретили их сугубо по-деловому – на борт поднялся десяток солдат в темно-голубых мундирах со светло-синим шитьем, тут же разбежавшихся обшаривать корабль сверху донизу. Форма солдат явно не была рассчитана на рукопашный бой, а вот для того, чтобы соваться в грязные щели и не слишком уж заметно пачкаться, вполне годилась. За лихими бойцами появился ужасно важный чиновник в коричневом кафтане, перепоясанном серебряным поясом с серебряной чернильницей – знаками сословия Чернильницы – и нашивками канцеляриста. Чин был невеликий, третий от конца, но пыжился его носитель неимоверно, в продолжение досмотра расхаживал вдоль борта, заложив руки за спину, выпятив хилую грудь, украшенную из отличий лишь квадратной медалькой Бронзовое Перо и пряжкой за выслугу лет, не удостаивая прибывших на «Морской жемчужнице» и мимолетным взглядом. Хорошо еще, до личного обыска здесь не додумались, и Карах пересидел весь шмон в своем обычном укрытии, капюшоне плаща Сварога. Интересно, существовала ли в здешних сводах правил графа, требующая уплаты пошлины за ввоз домового.