Гражданин Том Пейн - Говард Фаст

Цена была ливр за пару: дорого, но ведь известно, что в военное время всегда все дорожает. Переговоры завершились сделкой, и, когда сапоги прибыли, выяснилось, что они сшиты из испанской кожи — счет поступил от компании «Родерик Хорталес». Компания приобрела уже широкую известность среди континен-тальцев, но кто, спрашивается, нанял господина Стеффинза и кто ему платил? Начав в этом разбираться, Пейн обнаружил, что почти все, что поступает в помощь Америке извне — суда из Франции, груженные пшеницей; флотилии плоскодонок, прибывающие речным путем из Нового Орлеана с порохом, снарядами, орудиями; грузы рома из Индии, одежда из Испании, сушеный сыр из Голландии, даже партия шотландских пледов, вывезенная контрабандой с Британских островов, — все это сопровождается накладными от «Родерика Хорталеса».

О компании «Родерик Хорталес», похоже, прекрасно знали слишком многие — и слишком многие предпочитали помалкивать о том, что знали. Пейн убедился, что вытягивать из них подробности — все равно что зубы тащить. Генри Лоренс, президент Конгресса, честно пытающийся пробиться сквозь непролазные дебри надувательства, своекорыстия, вранья, — человек, который пользовался у Пейна уважением и приязнью, сказал ему:

— Что вам за разница, коль скоро это идет на пользу нашему делу?

— Но цены каковы, — напомнил Пейн.

Лоренс улыбнулся; после этого разговора прошло какое-то время.

От Артура Ли из Парижа пришло сообщенье, будто бы есть такая вероятность, не более того, что Франция и Испания тайно выделили Америке в дар большие суммы денег — возможно, до миллиона ливров каждая. Пять процентов комиссионных по счетам за все торговые сделки с компанией Хорталеса получал Сайлас Дин. Затем, в одном письме от Франклина, Пейн нашел почти бесспорное, как ему казалось, свидетельство, что все поставки приобретаются на золото, подаренное двумя правительствами, а распоряжается им некая неведомая и невероятная личность по имени Карон де Бомарше; невероятная, так как не кто иной, как она, стояла за компанией «Родерик Хорталес», а неведомая — по воле правительства Франции, ибо оно передало деньги в распоряжение означенной личности, когда еще не находилось в состоянии войны с Англией. Нейтральная держава не может оказывать предпочтение одной из воюющих наций, зато международная торговая фирма вольна вести дела, с кем пожелает.

На все на это Генри Лоренс улыбнулся и сказал: чтó вам за разница. В международных делах государства могут подчас вести себя как дети: приходится блюсти видимость. Ни для кого не секрет, что нет, наверное, второго такого нищего правительства, как Континентальный конгресс, что для него наскрести средства на перья, бумагу и чернила для своих заседаний — и то непросто.

А потому, когда в Комитет внешних сношений начали поступать счета, их вежливо не принимали во внимание; регистрировали, подшивали — но во внимание не принимали. Такие вещи подразумеваются сами собой.

Ой ли, сомневался втайне Пейн.

Он попросил Робердо устроить скромный обед, чтобы пришел и Лоренс, и за столом незаметно навел разговор на тему о счетах.

— Ну что вы, Пейн, опять за свое, — проговорил Лоренс с оттенком нетерпенья. — Никто эти счета никогда не предъявит к уплате. Франция с Англией сейчас находятся в состоянии войны, и те товары, которыми нас снабжает авансом Хорталес — или, верней сказать, правительство Франции через Хорталеса, — это ничто в сравнении с военными преимуществами, которые достались Франции благодаря тому, что мы столько лет воюем с ее противником. Франклин им это ясно дал понять.

И все же, если «Хорталес и Компания» потребуют уплаты, Франции будет не слишком удобно подтвердить, что мы получали эти товары в дар. Известно вам, сколько за нами значится по счетам?

— Более или менее представляю себе, — желчно сказал Лоренс.

— За нами значатся четыре с половиной миллиона ливров, — сказал Пейн. — Бомарше может сделаться миллионером — мы ведь все брали по двойной цене, — если они предъявят иск. Даже Дин, если получит свои пять процентов, станет богатым человеком.

Робердо присвистнул; Лоренс покачал головой.

— Я и понятия не имел, что так много.

— Величайшее мошенничество века, — с готовностью заключил Пейн.

— Что же вы предполагаете делать?

— Разоблачить Дина, пока от нас не потребовали платежей и мы не лишились того мизерного кредита, которым располагаем.

— У вас нет доказательств, что Дин рассчитывает получить комиссионные. Сначала нужно, чтобы счета предъявили к оплате.

— Доказательств… да черт возьми, одно то, что Дин заправлял всей продажей, — чем это вам не доказательство. Если товары поставлялись в дар, Дин ничего не получает, если нас вынудят платить, то Дин — богач.

Вскоре после этого обеда разразился скандал. Бомарше, через таинственную фирму Хорталеса, запустил лапу в карман Фортуны и потребовал платежей; Дин пожаловал в Америку взимать денежки. Наметившийся здесь столь уже давно раскол между партией народа и партией торговых и правительственных кругов разверзся зияющей пропастью. Конгресс, ошеломленный внезапным требованием четырех с половиной миллионов ливров, которые не было никакой возможности когда-нибудь уплатить, запросил французского посла:

— Правда ли, что эти деньги подарены, или нет?

Правда, последовало заверенье, но ее нельзя подтвердить всенародно. Иначе пострадает честь Франции.

Хорталес вновь напомнил об уплате; Дин явился в Конгресс и с усмешкой потребовал свои пять процентов. Он не боялся; он слишком много знал и о Конгрессе, и о делах, которыми заняты во Франции Артур Ли и Франклин. Когда в Конгрессе не захотели его слушать, он обратился в газеты и обрушился на все семейство Ли, объявив себя спасителем страны и требуя справедливости. Подобной наглости Пейн стерпеть не мог; он выступил с негодующим, язвительным ответом.

Дин приписывал снабжение Америки товарами в заслугу одному себе. Пейн, на основании документов Комитета внешних сношений, доказал, что Франция и Испания передали золото в дар Америке задолго до того, как Сайлас Дин очутился в Париже. Филадельфия забурлила.

И тогда с Пейном встретился наедине французский посол Жерар; он сказал:

— Эту историю надо прекратить.

— Почему? — напрямик спросил его Пейн.

— По причинам, которые не подлежат разглашению. К ней причастны некоторые значительные лица. Вам следует оставить ваши нападки на Дина.

— А если я откажусь?

Жерар поднял плечи и развел руками.

— Так вы отказываетесь?

— К сожалению, — кивнул Пейн. — То, что мы тут делаем у себя, — это не политическая интрижка в интересах коронованных особ Европы, это, вы понимаете, революция.

— Понимаю, — сказал Жерар, и назавтра же сделал Конгрессу заявление:

— Все поставки в Америку, которые производил мсье де Бомарше, будь то товары для населения, орудия или военное снаряжение, осуществлялись на коммерческой основе, товары со складов и из арсеналов короля были проданы мсье де Бомарше Артиллерийским управлением, и свои обязательства по уплате за эти товары он выполнил.

Пейн терзался и сокрушенно говорил Робердо:

— Доказательства — если б только у меня были доказательства…

Он с горечью писал о Дине:

«Ему не выпало на долю, покинув кров свой, пережить зимнюю кампанию, спать, не имея ни палатки, ни одеяла. Он возвратился в Америку, когда опасность миновала и не испытывал с того дня никаких лишений. Что же это за жертвы и страданья, на которые он сетует? Может быть, он потерял деньги на службе обществу? Не думаю. А есть ли у него деньги? Это трудно сказать…»

Жерар больше не делал Пейну предупреждений; теперь он обратился в Конгресс, к той фракции, которая состояла из его заклятых врагов. Конгресс не преминул принять меры: Пейна вызвали и потребовали ответа, он ли является автором «Здравого смысла», посвященного делу Дина.

Да, я, — подтвердил Пейн.

После чего на закрытой сессии Конгресса Пейна буквально смешали с грязью; он знал по слухам о том, что там творится, но на все просьбы предоставить ему возможность ответить на обвинения, получал отказ. Ему передали, что Гувернер Моррис, житель Нью-Йорка, богач, сказал в своем выступлении:

— Каким должен представлять себе этого господина Пейна человек из хорошего общества в Европе? Не естественно ли для него предположить, что это обладатель большого состояния, отпрыск почтенной фамилии, рожденный в нашей стране и обладающий обширными связями в высоких кругах, наделенный самыми благородными понятиями о чести? Он, без сомнения, должен предположить, что все это для народа в нашем критическом положении есть необходимый залог лояльности. Увы, что подумал бы он, когда б узнал ненароком, что упомянутый господин, наш секретарь по внешним сношеньям, — не более как ловец удачи, перекати-поле из Англии, без рода и племени, без состоянья, без связей, без хотя бы должного образованья.