Наука страсти - Джулиана Грей

— Что за дьявольщина? — Он дернулся в кресле, словно хотел встать, но передумал.

— Не знаю, почему я поднялась наверх. Не знаю, почему осталась. — Ее голос дрогнул. Она помолчала, набрала в легкие побольше воздуха. — Не думаю, что это имеет значение. Как бы там ни было, сегодня по дороге со станции я встретила женщину. Ту самую, что должна была прийти сюда месяц назад. Она приехала ради регулярного визита по вторникам.

— Боже правый…

— Я сказала ей… сказала, что она тут больше не нужна. Прошу прощения, мне не следовало брать на себя смелость…

— Боже правый.

— Но я просто не могла позволить ей подняться к вам. Я никому не могу позволить занять мое место. Я отдала ей деньги — все деньги, которые вы мне давали, и велела больше никогда не приезжать.

— Вы отдали ей… сколько там было?

— Двести фунтов.

Шорох, быстрые шаги по ковру.

— Вам не следовало это делать. Эти деньги предназначались вам, Эмили. Чтобы вы их тратили, чтобы поддержать вас.

— Она в них нуждалась. Это только справедливо.

— Они были для вас!

— Я вам уже говорила, мне не нужны ваши деньги. Я с радостью отдала их ей. — Эмили стиснула кулаки, пытаясь сохранять спокойствие, стараясь удержаться, не повернуться к внушительной фигуре герцога, от которой исходила с трудом сдерживаемая энергия.

— Эмили.

Где он сейчас? Снова сел в кресло? Она уставилась на свой стиснутый кулак, на тень, которую он отбрасывал на дорогой кожаный переплет книги.

— В общем, я вам все рассказала. Теперь вы знаете правду.

Правду. Слово прозвучало в его голове зловещим эхом.

— Правду. — За ее спиной скрипнула половица: он идет по комнате. Звякнул хрусталь: наливает себе выпить. — А что такое правда? Кто вы в таком случае, если не… если вас сюда не присылали…

— Я расскажу вам это, мистер Браун, когда вы расскажете мне, кто такой вы.

— Вы же знаете, я не могу.

— Да, знаю. Но, видите ли, это уже ничего не значит. Все это — кто такая я, кто такой вы, откуда мы родом, вся эта чепуха — она не имеет никакого значения. Она только отвлекает внимание. То, что существует между нами, просто, ясно и чисто. Нет никаких бесполезных фактов и предположений, мешающих мужчинам и женщинам по-настоящему понять друг друга.

Эшленд мрачным от отчаяния голосом произнес:

— Эмили, это невозможно. Как я могу без всяких объяснений принять то, что вы просто постучались в дверь и вошли в мою жизнь, как божественное чудо?

— Я не чудо. Я женщина.

— Боже мой, что я наделал? — Бокал глухо звякнул о стол.

Эмили с трудом удержалась, чтобы не обернуться. Это напоминало беседу с призраком.

— Вы не сделали ничего плохого, сэр. Я говорила вам правду: я — женщина благородного происхождения, живущая в стесненных обстоятельствах и в настоящее время вынужденная прокладывать собственный путь. Я сама по себе и не отвечаю ни перед чьей совестью, кроме собственной. Я вошла в эту комнату, полностью осознавая последствия.

— Вы должны были мне сказать. А я должен был догадаться. Я сердцем чуял, что вы не такая, как все прочие, и все-таки… — Голос звучал приглушенно, словно он говорил, уткнувшись в стенку или в штору.

— Я сама этого хотела. Я хотела вас.

— Почему, Эмили? — Шаг. Другой. Голос Эшленда снова зазвучал отчетливо. — Если вы женщина благородного происхождения, почему вы приходили сюда каждую неделю? Ведь не за пятьюдесятью фунтами?

Эмили уставилась в стену перед собой, где дюжины замысловатых зеленых вьющихся стеблей в безупречной симметрии поднимались вверх на кремовом фоне и резко обрывались, добравшись до лепнины. Справа, из-под двери, ведущей в спальню, виднелась золотистая полоска света.

— Да поможет мне Бог, — прошептала она. — Потому что я хочу вас. Потому что не могу уйти.

Он шепнул в ответ:

— О боже, Эмили.

Эмили была не в силах шевельнуться. Ветер снаружи взвыл, сотрясая окно, и снова стих. Она палец за пальцем расплела кисти рук и аккуратно сложила их на коленях.

Позади под ковром скрипнула половица. Эмили ощущала приближение Эшленда, как ощущала биение собственного сердца, пытавшегося выскочить из грудной клетки.

— Эмили. — Теперь он стоял прямо у нее за спиной, глядя на ее макушку. Ее окутывало теплом его тела. Дыхание остановилось. Его палец прикоснулся к ее уху, легко, как ветерок, и пополз вниз, к ямочке под мочкой. — Прекрасная, — прошептал он.

— Сэр.

— Ш-ш-ш. — Палец спустился на шею, медленно описал круг на затылке, нырнул вниз, прошелся по кружевному вороту сорочки. — Ничего не говори, Эмили.

Он взял ее за руку, побуждая подняться. Эмили встала на ноги. Ножки сдвинувшегося с места стула мягко прошуршали по ковру.

Эшленд легко прижался к ее спине. Все ее чувства обострились; она ощущала каждую пуговицу на его жилете, прикоснувшуюся к позвоночнику. Эшленд провел пальцем по ее левой руке, и волоски на ней встали дыбом. Добравшись до кончиков пальцев, он перешел на ладонь и повел пальцем по нежной коже вверх, от запястья к локтю, остановившись в ямочке.

— Сэр, — выдохнула Эмили.

Он спустил с плеча сорочку и поцеловал обнажившееся плечо. Эмили ахнула и пошатнулась, не в силах устоять на ногах. Он успел подхватить ее, обняв за талию. Эшленд наклонил голову, и его волосы, густые и мягкие, задели ее висок.

— Можно прикоснуться к вам, Эмили? Понравится ли вам это?

Его голос звучал негромко и нежно; Эмили так сильно любила этот насыщенный тембр! Дюйм за дюймом она расслабила тело и прислонилась к Эшленду. Он вздрогнул, но тут же крепче обнял ее. Его губы прижались к ее уху, к шее, такие невозможно мягкие.

Его ладонь, распластавшаяся по животу, поползла вверх. Большой палец уткнулся под грудь, скрытую тонкой тканью сорочки, и по коже Эмили растеклось тепло. В полном молчании Эшленд изучал ее легкими прикосновениями пальцев, поглаживал между грудями и ребрами, словно в этом мире у него больше не осталось никаких стремлений.

Она хотела заговорить. Хотела сказать ему, что груди налились и ноют, так им хочется, чтобы он по-настоящему потрогал их, что все ее нервы переместились под кончики его пальцев, что она сейчас взорвется от сжигающего ее жара. Но как можно произнести подобное вслух? Пересохшие губы приоткрылись и снова закрылись.

Постепенно круги, описываемые большим пальцем Эшленда, сделались шире, стали более дерзкими, прожигая ее кожу сквозь тонкую ткань. Он пополз вверх по груди, слегка задел сосок, отыскал кружевные завязки на вороте сорочки и потянул их. Грудь вырвалась на свободу.

Эмили не могла вдохнуть. Она скосила глаза вниз и увидела невероятное: большую ладонь Эшленда на своей груди, темную на бледной коже, пальцы, точно обхватившие изгибы плоти. Да разве возможно, чтобы такая мощная рука прикасалась к ней столь нежно? Что-то твердое прижалось к ней сзади, там, где оканчивался позвоночник, и тело Эмили охватило темное возбуждение. Она задрожала. Это, должно быть, он. Тот самый мужской орган, который она видела в книгах, на картинах и у статуй, но никогда воочию. Та часть Эшленда, что создана природой для слияния с ней.