До горького конца - Мэри Брэддон

— Мистер Вальгрев прислал, тетушка. Вот его письмо.

Мистрис Джемс вырвала письмо из рук племянницы и принялась читать его вслух, взвешивая каждое слово и перечитывая некоторые выражения, что показалось Грации очень обидным; от письма мистрис Джемс обратилась к медальону и долго рассматривала его; между тем Грация стояла в страшном опасении, что она найдет тайную пружинку.

— Вещица хорошенькая и стоит немало, — сказала наконец тетка. — Не знаю только с какой стати он прислал вам такой подарок. Он за все заплатил и ничем не обязан нам. И незабудки! Как будто он посылает это женщине, с которой был в дружеских отношениях. Мне это вовсе не нравится, и я уверена, что дядя посоветует вам отослать ему назад его подарок.

— О, тетушка! — воскликнула Грация, горько заплакав.

— Ну, полно, полно, Грация, не будьте таким ребенком. Если дядя позволит вам оставить медальон, я буду очень рада. Подарок есть подарок, и не думаю, чтобы мистер Вальгрев прислал его с дурным намерением, он джентльмен, если не ошибаюсь. Надеюсь, что он никогда не говорил вам никакого вздора за моей спиной.

— Нет, тетушка, он никогда не говорил вздора.

Напротив, он был всегда очень благоразумен и открыл мне нечто о себе: он уже давно помолвлен.

— Честно и благородно с его стороны, что он сказал это вам. Покажите письмо дяде за обедом, и если он посоветует вам оставить медальон, я буду очень рада.

Когда пришло время обеда, Джемс Редмайн, мнения которого о многих вещах были отголоском мнений его жены, всмотрелся в выражение ее лица, и видя, что она расположена благосклонно к подарку и к дарителю, объявил, что Грация может оставить медальон, не роняя семейного достоинства. Ей следует, конечно, написать благодарственное письмо, которое даст ей случай выказать свое пансионское воспитание, и переслать его через мистера Ворта, так как мистер Вальгрев забыл написать свой адрес.

Итак, медальон остался у Грации и в следующее воскресенье она надела его сверх кисейного платья и стояла в нем в церкви со стыдливым сознанием, что все прихожане ослеплены его блеском и что сам старик ректор, увидав его, прервет свою проповедь. В будничные дни она носила его тайно на черной ленте под платьем, а ночью клала под подушку. Любовь ее была раннею, страстною, девственною любовью, которая близка к сумасшествию, любовью Джульетты, которая хотела, чтоб ее Ромео рассыпался мелкими звездами.

«Да озарит он свод небес так яркоЧтоб целый мир, влюбившись в ночь, не могУж солнца обожать».

Девушка как будто ожила с получением этого медальона. Она стала веселее и бодрее, и тетка ее забыла свои опасения. Наступил конец сентября, и началась уборка хмеля. Толпы рабочих из пустынь Гибернии, из бесплодных долин Вайтчанеля и Бермондсея стекались на благословенные поля Кента. Мистрис Джемс была слишком занята, чтобы думать о здоровье Грации, и когда девушка начала опять ослабевать, решив что жизнь ужасна даже с его портретом на груди, никто этого не заметил. Однажды с ней сделался обморок, и дома не было никого, кроме старухи Салли, которая употребила все средства, какие пришли ей в голову, чтобы привести ее в чувство. В другой раз обморок сделался с ней в церкви, и с тех пор она никогда не ходила туда без большой синей склянки с нюхательным спиртом.

Пришли темные октябрьские вечера. В полях кое-где мелькали красноватые огоньки, и путник, проезжая по узким проселочным дорогам, наталкивался от времени до времени на табор кочующих рабочих. Вопросительно обращались к нему загорелые лица, а толпа полунагих детей обступала его, крича резкими голосами: «Подайте милостыню, господин». Группа, издали казавшаяся такою живописною, имела очень непривлекательный вид вблизи, и путник не мог не пожелать ей более удобного убежища на ночь. Иногда изодранное одеяло, повешенное между тремя жердями, образовывало нечто подобное палатке, но люди обладавшие такой роскошью были богатыми в своем сословии, большинство же ночевало под открытым небом, если только какой-нибудь великодушный фермер, сжалившись над рабочими, не пускал их в пустой амбар.

Джемс Редмайн был добр, и в Брайервуде кочующий люд жил сравнительно роскошно. Он давал им старые покрыши для скирдов на палатки и уступал все пустые амбары. Грация принимала участие в маленьких детях, тратила все свои деньги на лакомства для них, опустошала кладовую с яблоками, женщинам косила по вечерам большие миски с холодным чаем и старалась сделать для них все, что было в ее силах, рискуя заразиться тифом, как часто говорила ей тетка. В этот год она с особенною деятельностью предалась своей благотворительности, и горе ее стихло при виде страданий других. Она никогда не была так добра, как в этот год, говорили женщины, знавшие ее уже несколько лет. Она просиживала целые часы в поле, держа на руках больного ребенка и убаюкивая его грустными песнями. Женщины любили смотреть на нее издали и говорить об ее кротости и серьезном бледном лице.

— Что-нибудь с ней случилось, — говорила одна дюжая матрона другой. — В прошлом году она была весела как птичка, а теперь стала похожа на сестру мою Мери, которая умерла от чахотки в больнице, такая же бледная и руки такие же прозрачные. А добрая-то какая! Вот такие умирают, а мой старый отец, который и себе и другим в тягость, остается маяться на свете.

Однажды вечером, пробыв почти целый день в поле, Грация сделала страшное открытие: медальон ее пропал. Лента, на которой она носила его каждый день, перетерлась об острые края колечка и осталась на ее шее, разорванная пополам. Как ни поздно было, Грация пошла бы искать свое сокровище немедленно, если б это было возможно, подняла бы рабочих и попросила бы их искать вместе с ней, но дом был заперт а ключи лежали под подушкой мистрис Джемс, и бедная девушка не осмелилась прервать сон трудолюбивой хозяйки. Она легла в постель я проплакала всю ночь, а утром сошла вниз бледная как смерть, с красными кругами под глазами и объявила о своей потере.

Мистрис Джемс пришла в негодование, узнав эту новость.

— Потеряла! Как вам не стыдно, — воскликнула она. — С какой стати надели вы его в рабочий день.

Грация покраснела:

— Я знаю, что это было очень неблагоразумно с моей стороны, тетушка Ганна, но… но… я так любила его!

— Любила! Можно ли быть таким ребенком. Вы любите ваше фортепьяно, — удивляюсь, как вы не повесите его себе на шею! Кто-нибудь из ваших возлюбленных рабочих украл его, и поделом. Вот что значит водиться с таким народом.

— Они не могла украсть его, тетушка. Я носила его под платьем, и они не знали что он на мне.