Идол прошедшего времени - Ирина Арбенина

— Что касается дриад, поверьте, с ними шутки плохи… — вдруг вполне серьезно заметил Дамиану Тарас.

— Неужели?

— Ага…

— Вы тоже меня мистифицируете?

— Никто вас не мистифицирует, — вздохнул Кленский.

— Неужели?

— А гематомы на трупе, Дамиан? Что вы о них скажете?!

— Только не надо больше про «каменные объятия», Владислав Сергеевич… У синяков бывает и иное происхождение.

— Кстати, когда в России появились первые статуи античных богов… — вздохнул Тарас, — этих языческих кумиров и идолов восприняли как знак, возвещающий появление антихриста.

— Даже так?

— Белые черти… Так называли на Руси тогда этих Венер и Селен…

Дом и правда выглядел крайне мрачно. Как и предупреждал Дамиан.

Кленский нерешительно подошел поближе… Сыщик прав: здесь может быть опасно…

Заросли крапивы. Ядовитый борщевик в человеческий рост высотой… Это был настоящий деревенский дом. Из хлева, примыкающего к самому дому, доносились сопенье и хрюканье. Запах скотного двора.

Однако сколько Кленский ни ждал, что за зеленой стеной крапивы и ядовитого борщевика кто-нибудь мелькнет, никого он так и не увидел. Никакого женского силуэта.

Он уже собрался уходить, так и не решившись постучать в дверь, как… Некое солнечно-золотистое свечение в высокой траве, словно солнечный зайчик, пущенный зеркалом, привлекло его внимание. Кленский отодвинул траву…

Перед ним на зеленом лужке сидел златокудрый малыш. И играл в какие-то золотистые странные игрушки.

«Разве можно детям играть с такими острыми и опасными предметами?!» — испугался Кленский, глядя на эти игрушки.

И вдруг вскрикнул и схватился за сердце.

— Что с вами? — испугалась Вера Максимовна, когда Кленский, держась за сердце, появился в лагере.

— Сам не понимаю… — прошептал, морщась от боли, Кленский.

— Может, сердечный приступ?

— Да нет вроде бы…

— Может, нитроглицеринчику?

— Не знаю… Такая внезапная пронзительная боль! Впрочем, ничего, не волнуйтесь… Кажется, уже проходит.

— Вот и хорошо…

Кленский соврал: боль в сердце не проходила. Но ему отчего-то вовсе не хотелось избавляться от нее. Эта боль была не только мучительной, но и довольно приятной.

— Вы видели когда-нибудь, Верочка, как женщина превращается в иву? — заметил Кленский, отстраняя протянутый ему Китаевой нитроглицерин.

Вера Максимовна пожала плечами:

— В иву? Прямо дриада какая-то… И где это такое вам примерещилось?

— Возле Купели Венеры.

— Вы, право, как наш Коля маленький… Он тоже утверждает, что видел какого-то белобрысого — или, как он говорит, златокудрого! — пухлого мальчишку, нагишом разгуливающего по лесу с луком и стрелами. — Китаева, отмахиваясь от ос, накрывала на стол, расставляла миски.

— Златокудрый малыш? — оживился Кленский. — Как на картинах старых мастеров? Они, знаете ли, именно так и изображали Амура.

— Уж не знаю, насколько златокудрый… Как я поняла, рыжий толстый мальчик с очень розовыми щеками. Золотушный, наверное. Диатез и третья стадия ожирения. Нынешнему ребенку, будь у него такие перетяжки, как на картинах ваших мастеров, врачи тут же прописали бы диету…

— Уж не два ли колчана было у этого мальчугана в руках? — Кленский рассеянно наблюдал за аккуратными, рассчитанными движениями Китаевой.

— Два ли колчана? О чем это вы, Владислав Сергеевич?

— Разве не помните? — усмехнулся журналист. — Помните, одна стрела этого мальчика поселяет в сердце человека любовь? Другая — любовь убивает.

— Кажется, именно про два колчана Коля и рассказывал, — заметила Вера Максимовна. — Мальчик — большой фантазер… это всем известно!

— Один мальчик большой фантазер, другой мальчик большой фантазер… — пробормотал Кленский.

— Фантазер? О ком это вы? — Прерывая беседу Веры и Кленского, к столу подошел Филонов.

— О Коле, — усмехнулась Китаева. — Ребенок утверждает ни мало ни много, что видел в лесу Купидона. А Владислав Сергеевич — дриаду… Фантазеры наши…

— Ну, Колю-то точно давно бы надо отправить домой, — вздохнул Филонов. — Ребенку здесь делать нечего.

Коля, сын Корридова, очень скучал без сверстников. Со взрослыми было невероятно скучно. Поэтому Коля очень любил фантазировать. Любил придумывать. И если он что придумывал, получалось как наяву…

Толстый мальчишка поразил его воображение своими игрушками.

Коля тоже делал игрушечные луки и стрелы. Получалось неплохо — стрела, сделанная из прутика, улетала метров на тридцать.

Но лук, который был в руках у того толстопузого малыша, не шел ни в какое сравнение с Колиным оружием.

Правда, пухлый мальчишка, нагишом разгуливавший по лесу, немного смущал Колю такой раскованностью. Все же Коле уже было семь лет, и он разбирался, что прилично, а что нет. Но… «Хоть такой друг… лучше, чем ничего», — рассудил Коля.

Увы, Колю отправили домой еще до того, как он успел подружиться с этим мальчишкой.

Глава 11

Боль в сердце не проходила, и Кленский к ней привык. Отныне он был уже одержим мечтой догнать ее. Догнать наконец эту женщину… Эту вечно ускользающую от него зеленоглазую Виту.

Однако очередной его путь к Купели Венеры оказался на удивление долгим: Кленский вдруг заблудился. Хотя знал он здешний лес уже довольно неплохо… Проблуждал почти больше часа — и внезапно остановился.

За деревьями кто-то разговаривал.

Кленский прислушался. Вне всякого сомнения, это был голос Дамиана.

Тот явно с кем-то беседовал. С кем?

— Ну как, вкусно? Это тебе не мертвечиной питаться… Настоящая тушенка Микояновского мясокомбината — традиции с тридцать седьмого года!

Осторожно ступая, Кленский подошел ближе.

Посреди небольшой полянки сидел на огромном пне Филонов. В руках у него была початая банка тушенки. Время от времени он какой-то щепкой доставал оттуда кусочки мяса и выкладывал их на траву… А пегий лисенок быстро и прожорливо с ней расправлялся.

— Ну и аппетит у тебя, дружок! — комментировал Дамиан. — Что значит дикий зверь… Впрочем, хватит. Не привыкай к халяве. Это была награда. Приз!

Под ногой у Кленского хрустнула ветка. Дамиан оглянулся. А лисенок дал деру…

— Чем это вы тут занимаетесь? — Кленский вышел на поляну.

— Вы хотите сказать — вместо того чтобы заниматься своим непосредственным делом и ловить преступника? Отвечаю: я наблюдал за повадками прожорливых лис.

— Вот как?

— Это тот самый «приятель», о котором я вам уже говорил. Мой неоценимый помощник.

— Чем же он вам так помог?

— Скоро узнаете, — ушел от ответа Дамиан.

— Скоро?

— Да… А пока я лучше вам расскажу, к какому выводу я пришел, размышляя о нашем последнем разговоре.

— Интересно!

— Видите ли, Владислав Сергеевич… Ураган, возможно, действительно «вырыл» клад Неведомского. И Яша Нейланд, к тому времени начитавшийся Мериме, действительно нашел ту мраморную ляжку…

— Лодыжку.

— Ну лодыжку, голень или щиколотку — неважно! Ясно, что с того самого момента сумасшествие Нейланда развивается полным ходом. Непонятно другое…

— Вот как? Есть все-таки что-то, что вам непонятно? — усмехнулся Кленский.

— Да! Почему меня так пытаются увести в сторону?

— Но кто? И зачем?

— Когда я это узнаю, уверяю вас: будет раскрыто и преступление.

— Даже так?

— Вот вы, например, Владислав Сергеевич, — вздохнул Дамиан. — Признайтесь, что, выдумывая мистические объяснения Яшиной смерти, вы всеми силами стараетесь отвести подозрения от Арсения Павловича? Как истинный почитатель его таланта ученого…

— Но…

— Почему вы мне не сообщили, что у Корридова есть револьвер?

— Кто вам это сказал?

— Неважно…

— С какой стати у Арсения Павловича должен быть револьвер?

— Так опасно ведь в лесу!

— Нет, это неправда, — не слишком уверенно ответил Кленский. — У него нет оружия.

— Вот как?

— Во всяком случае, мне это неизвестно.

— Неизвестно? — Дамиан с интересом смотрел на Кленского. — А что Корридов очень вспыльчив — это вам тоже неизвестно?

— Не наблюдал…

— Гневлив?

— Сплетни.

— И в гневе даже бывает страшен?! Это вам неизвестно? Или тоже неправда?

— Я хочу сказать… — Владислав Сергеевич замолк.

— Да уж говорите!

— Я хочу сказать, что мне нечего вам сказать.

— Да-а… — укоризненно протянул Филонов. — Опять ваши красные уши вас выдают.

— Глупости…

— А ведь речь идет, возможно, о преступнике, Владислав Сергеевич! О человеке, который в ярости не контролирует себя… Кор-р-ридов! Недаром ему добавили «р» — прозвали Корридов. Я бы еще буковку подкинул — это раскатистое «р» как грозный рык неандертальца. И много говорит о характере человека. Арсений Павлович так долго пытался проникнуться психологией первобытного человека, так старательно пытался «вчувствоваться», что у него это, возможно, получилось… А ведь древний человек — это, по сути, убийца. Вы знаете это не хуже моего. Вам не страшно?