Наследница Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель

– Я просто в восторге, – ответил Андрей.

Все закончилось так, как и должно было закончиться. Кто-то обвинил Анну Моргин в колдовстве – якобы слышали, как она отреклась от Бога, Пресвятой Божьей Матери и всех святых; видели, как она танцевала со своим любовником Каспаром в полночь, обернувшись волчицей; нашлись свидетели того, как она наколдовывает погоду и творит другую ворожбу, поганит святое причастие и – ага! – нечистыми средствами крутит головы мужчинам. Анну Моргин арестовали, предъявили ей обвинения, рассказали о мучительном допросе и продемонстрировали орудия пыток, а когда увидели, что таким способом признания не добиться, пустили орудия пыток в ход.

– И на все это смотрели те, из кого она выжимала соки всего Я неделю до того, – сказал старик. – Держу пари, что парочка из них во время того действа опростоволосилась, и теперь они спрашивали себя, почему им раньше не пришла в голову мысль вздернуть Анну на дыбе. Эй, дурень, ты когда-то…

– Еще одна подобная реплика, – рявкнул Киприан, и взгляд старика испуганно метнулся к нему, – и я выжму сок из тебя, и от тебя останется меньше, чем тогда можно было выжать из брюк судей.

– Слушаюсь, ваша милость, – сказал старик с искаженным от ярости лицом.

Возможно, Анна думала о том, что после признания смерть на костре будет неминуема – и что тогда станет с ее дочерьми? Возможно, она думала, что информация о ночных пристрастиях половины жителей города дает ей некоторую защиту. Даже после пыток она не призналась.

– Тогда они приказали ей смотреть, как они будут сжигать ее Каспара, – продолжал старик. – Парень оправдал все ожидания: он очень громко орал. На дыбе ему, наверное, перебили суставы на ногах; как бы там ни было, на место казни его пришлось нести, и когда огонь начал лизать ему пальцы ног, он кричал, как бык во время кастрации. Это заставило Анну задуматься…

Анна потеряла сознание. Варварский спектакль, кажется, привел к желаемому эффекту – и даже больше. На следующее утро Анна Моргин призналась по всем пунктам выдвинутого обвинения. Очевидно, Каспар вторгся в ее сон и приказал ей так поступить; он клялся, что сама Мария, Матерь Божья, сказала ему, что в случае признания ей будет дарована милость.

– Как вы думаете, что из этого вышло? – спросил старик и снова захихикал. – Матерь Божья ошиблась.

Следующим пунктом повестки дня был осмотр Анны на наличие у нее на теле ведьминых знаков. Он производился повивальной бабкой и свидетельницей. Свидетельницей была жена городского судьи; сам городской судья неоднократно пользовался услугами Анны, когда она еще была не ведьмой, а городской проституткой.

– Осмотр все продолжался и продолжался, – вещал старик. – Сначала никто ничего не заподозрил, так как в поисках отметин необходимо осмотреть каждую клеточку тела, и так как господа в зале судебного заседания, наверное, слишком глубоко погрузились в размышления о том, какую часть тела осматривают в данный момент и действительно ли…

– Довольно, – перебил его Киприан. – Мы уже знаем, как цветисто ты умеешь рассказывать.

– Чересчур чувствителен, милейший?

– Я бы сказал, ты чересчур утомил меня. Старик плюнул на пол.

– Значит, ты ничуть не лучше тех ханжей. Ты бы тоже сначала совал свой хвост куда ни попадя, а потом заныл бы, ткнул в Анну пальцем и заорал: «Сожги ведьму!»

– И к какой фракции тогда принадлежал ты? Ты, кажется, находился на передовой.

Старик сверкнул глазами на Киприана. Затем он повернулся к Андрею и открыл рот, однако, похоже, вспомнил о недавней угрозе Киприана. Что касается Андрея, то он слушал со смесью ужаса и благоговения. Подобную историю, пожалуй, мог рассказать только человек, преисполненный такой злости, как старик на троне. Не думал ли он недавно, что старик состоит из грязи и сора? Видимо, в нем есть и третий компонент – злоба, и она служила клеем, на котором держались остальные.

– Однако в результате кому-то все же показалось, что осмотр затянулся, и он заглянул в комнату. Повивальная бабка и старуха судьи лежали на полу, а на лбу у них красовались шишки и синяки. Должно быть, Анна измолотила женщин большим канделябром – он был заляпан кровью и волосами. Окно было открыто. Анна Моргин сбежала.

– Она просила приюта у отшельника в лесу, который появился несколько дней назад и которого заметили в городе, – вставил Киприан.

– Ты почти украл у меня конец истории, – заметил старик и ухмыльнулся.

Идти по следу Анны оказалось легко. Отшельник, к которому она убежала, исходил из ложной веры в то, что его право на предоставление убежища – не пустой звук. После короткого обмена мнениями отшельник уже лежал на земле, а его душа была на дороге в лучший мир.

Андрей наклонился вперед; Киприан махнул рукой, и Андрей закрыл рот.

– Они вернули Анну в Эгер и бросили в комнатушку – в тюрьму. Когда на следующий день ее доставили в зал судебного заседания, чтобы она подписала признание, она внезапно сорвала нож с пояса одного из судебных приставов и вонзила его себе в шею!

Это произошло настолько неожиданно, что всех охватила паника. Наконец палач пришел в себя и вогнал бездыханной Анне иглы под ногти рук и ног, но она даже не вздрогнула. Врач, которого потом вызвали, установил ее смерть. Члены городского совета решили поступить с трупом так, как собирались поступить с живой ведьмой. Палач и его подручные без лишних церемоний выбросили труп из окна на втором этаже ратуши, привязали ее тело к ослиной упряжке и потащили на место казни.

– Они положили ее на костер, среди больших поленьев, которые дают больше всего жара, и подожгли поленницу…

– И? – спросил Киприан, когда старик замолчал.

Андрей не сводил глаз с наполовину спрятанного под путаницей волос и бороды лица старика. Действительно ли оно побледнело? Теперь его широко раскрытые глаза смотрели в то место, не быть в котором Андрей почитал за счастье – на место казни за стенами Эгера, где горел костер Анны Моргин. Губы старика шевелились.

– У нее вспыхнули волосы… – продолжил он. – Из-за всей суматохи никто не подумал срезать их. Вспыхнули… ярким пламенем…

И внезапно Анна встала на дыбы. Закричала от боли. Закрутилась в огне. Зеваки шарахнулись прочь. Те, у кого не было никаких других дел в городе, пришли, чтобы посмотреть на сожжение мертвого тела, которым многие из них наслаждались, когда оно было полно жизни; теперь они видели, как мертвец кричал, и визжал, и катался в огне…

– Она упала с поленницы, – прошептал старик. – Она упала на землю и осталась лежать там… дымя… прямая как палка…

Через некоторое время палач приблизился к обожженному телу, неся перед собой распятие и шепча псалмы. Он ткнул Анну палкой, а затем ногой. Наконец он опустил распятие, перестал вжимать голову в плечи и приказал подручным связать труп по рукам и ногам и затащить его обратно наверх. Они разложили на теле древесину в несколько слоев и снова разожгли огонь, затем выстроились перед костром и стали прижимать древесину и труп под ним пожарными крюками.

– О Господи! – услышал Андрей собственный голос. – Каким подлым может быть…

Старик не обратил на него внимания. Его рука делала странные движения в воздухе, как будто он очищал запотевшее оконное стекло, через которое смотрел в прошлое.

– Езус Мария! – прошептал он. – Езус Мария! – И с каждым «Езус Мария» его голос становился громче. – Езус Мария! Езус Мария! ЕЗУС МАРИЯ! – кричал он, и его взгляд замер, не в силах оторваться от места ужаса, которым стало место казни Анны Моргин. – «ЕЗУС МАРИЯ!» – кричала она, лежа под объятой пламенем древесиной. Ее было прекрасно слышно. Она билась, и извивалась, и вставала на дыбы. Подручные палача отбросили крючья и убежали. Поленья разлетелись во все стороны. Она вышла из пламени, как ангел Господен, объятая огнем, подняв руки в еще тлеющих остатках оков, второй раз упала с костра и осталась лежать на земле – горящая, дымящаяся… извивающаяся… ЕЗУС МАРИЯ! КАК БОЛЬНО! Огонь… это – это наихудшая смерть, которую только можно желать человеку… огонь… как больно… СЖАЛЬТЕСЬ! УБЕЙТЕ МЕНЯ! ЕЗУС МАРИЯ, КАК БОЛЬНО!!

Андрей поймал себя на том, что сделал несколько неуверенных шагов назад. Старик зажал лапой рот, глаза его налились кровью. Внезапно он моргнул. По телу прокатилась дрожь. Рука опустилась. На лицо его прокралась робкая, как тень, улыбка и постепенно набрала силу.

– Глупая гусыня, – произнес он. – Слишком глупая даже для того, чтобы умереть как полагается.

Андрей перехватил взгляд Киприана. Ему не было нужды кивать другу; они с Киприаном знали, что несколько мгновений назад заглянули в настоящую душу старика, спрятавшуюся под слоями злобы, цинизма и скопившихся за год выделений.

– Те зеваки, кто еще оставался, внезапно обнаружили в себе добродетель сострадания, – продолжал старик, будто ничего не произошло. – Они потушили то, что еще оставалось от Анны. Она шептала, что ей нужно отрубить голову: «Отрубите мне голову, а затем сожгите, я больше не выдержу, отрубите мне голову»… – Старик содрогнулся, но не позволил ужасу снова взять над ним верх. – Палач не мог этого сделать – у него был один приказ: сжечь ее. И вот они додумались вызвать священника из города – как считаешь, почему старый дурак не появился на месте казни, а, дурень?