Князь Барбашин (СИ) - Родин Дмитрий Михайлович

После прессования порох подвергался процедуре зернения. Сначала спрессованную лепёшку доставали из-под пресса и разламывали на куски при помощи молотков и инструментов, напоминающих стамески и небольшие кирки. Потом эти куски загружали в кожаные мешки и разбивали на более мелкие несколькими ударами молота на наковальне, потому как до дробильной машины мысли и руки у князя так и не дошли.

Получившиеся в результате кусочки клали на решета из свиной кожи, в которые помещались свинцовые шары. При трясении решета куски пороховой смеси истирались шарами, и измельченный порох проваливался сквозь решётку. Вообще сит было несколько, и все с разными размерами решета. Те комки, что не прошли ни через одно сито, отправляли на повторное измельчение, а мелочь, прошедшую даже сквозь самое мелкое – на повторное уплотнение с новой партией пороха.

Таким образом, на выходе получали пороховые зёрна разных сортов: средний (на глаз где-то 2–3,5 мм) для мушкетов и аркебуз, большой (около 4–5 мм) – для артиллерии, и очень большой (на 5–8 мм). Это был так называемый минный порох, хороший при проведении объёмных минно-взрывных работ. Мелкий сорт, предназначенный для пистолетов делать пока не стали, в виду отсутствия этих самых пистолетов.

Зернение – операция очень важная, потому что хороший порох должен состоять из твёрдых прочных зёрен. Применяемая ныне повсеместно пороховая пыль так называемая "мякоть" – сгорает слишком быстро, что может привести к разрыву ствола. И ещё – пороховую мякоть перед выстрелом нужно хорошо утрамбовать шомполом, поэтому заряжание ею ружья или пушки занимает куда больше времени, чем заряжание зернёным порохом, который не лип к стенкам, а свободно ссыпался вниз. Кроме того, мякоть легко отсыревает. Зерна же менее гигроскопичны, чем мякоть, и обеспечивают пороху большую метательную силу, что уже хорошо почувствовали на своей шкуре гданьские каперы.

После зернения полученный порох загружали в дубовые барабаны и вращали их несколько часов. Вследствие трения зёрен друг о друга и о стенки барабана у них сглаживались неровности и острые углы, а сами зерна приобретали округлую форму. Кроме того полировка ещё больше уменьшала гигроскопичность такого пороха.

Ну и под конец полученные гранулы отправляли в сушильни, потому как прошедший все предыдущие этапы порох всё ещё содержал в себе излишне много влаги. Ну а дабы не засорять его посторонней пылью, сушку проводили не как обычно, на солнце, а в специально сооружённом амбаре. И длился этот процесс тоже не один час.

Зато на выходе получался порох по своим качествам куда более близкий ко временам Бородина, чем к нынешним. Что и продемонстрировали великому князю, когда он прибыл оценить полученные результаты.

Причём демонстрация была очень наглядной. Из одной и той же пушки дважды выстрелили полным зарядом старого пороха, заодно замерив время, потребное на её заряжание, после чего дважды бабахнули новым порохом, чья навеска была меньше, чем у старого, а вот ядра всё одно полетели дальше. Ну и заряжалась пушка тоже быстрее, а ведь пушкари работали по старинке, без картузов и прочих ухищрений.

После чего устроили государю экскурсию по мануфактуре, с подробным объяснением, что к чему и зачем.

– А и хитро всё устроил, князь, – восхитился Василий по окончанию мероприятия, когда его и всю блестящую во всех смыслах комиссию повели к накрытым столам. – Я такого даже у иноземцев не видал, хотя пороходельных мастерских насмотрелся изрядно. Или хранят они от меня свои секреты?

– Ну, государь, секреты иные они утаивают, чего греха таить, но в данном случае они не виноваты. Такого ведь и в закатных странах ныне не узришь, что свои православные розмыслы удумали.

– Это что же за хитрые розмыслы у тебя, а князь? И почто у меня таких вот нет.

– Каюсь, государь, хотя и нет в том моей вины.

– Что-то заумно глаголешь, князюшка, – нахмурил брови Василий.

– Да просто всё, государь. Розмыслы мои из тех набраны, кого архиепископ Геннадий ещё при батюшке твоём в университеты заморские учиться отправлял. Они старались, учились, а как вернулись, так никому ненужные стали, потому как архиепископ к тому времени преставился, а новые люди замыслов великих его не поняли, да напротив, тех умельцев чуть ли не в ереси обвинять стали. С той поры мужички практически меж двор скитались, покуда мне на глаза не попались. Теперь вот, ряд заключив, мне служат, да умишко своё, ученьем отточенное, в дело пускают. Один вон стан печатный митрополиту ладил, другой вот мельницу пороховую смастерил. Зато видно теперь, что в университетах они не штаны о лавку протирали, как большинство студиозов, а действительно науки учили. Вот и весь секрет моих розмыслов.

Слушая Андрея, великий князь хмурился всё больше и больше. Но Андрей честно хотел думать, что знает истинную причину недовольства. Ведь упоминание им об университете было вовсе не спонтанным. "По секрету" от отца Иуавелия Андрей знал, что митрополит Варлаам и старец Вассиан недавно вновь подходили к государю с мыслями о возрождении православного Пандидактериона на московской земле. Вот и подсунул он государю для наглядности успехи тех, кто в этих самых университетах обучался. Нет, был, конечно, риск, что Василий Иванович вскипит и наворотит кучу глупостей, однако Андрей изучал государя уже не первый год и если что и понял о нём, так это то, что сгоряча тот рубит редко. Он, как и отец его, был осторожен до, хм, в общем, слишком осторожен, и предпочитал просчитывать свои действия не семь, а семьдесят семь раз, прежде чем принимать решение. Может потому большинство его начинаний и увенчалось успехом? А мысль, что московский князь по крови есть наследник императоров и потому величие павшего Рима православного надобно ныне возрождать в Москве, уже давно витала в потёмках кремлёвских коридоров. Ведь и старец Филофей, с которым Андрей ныне состоял в переписке, неспроста появился со своим "Москва – третий Рим". И ведь не был послан обратно в свои псковские палестины, потому как угадал нарождающийся тренд.

Так что Андрей, заводя этот разговор, потихоньку начинал верить, что Славяно-греко-латинской академии не придётся ждать ещё сотню лет, прежде чем появиться на свет божий.

– Хм, что же не кажешь сего умельца?

– Так, государь, ныне он по просьбе митрополита ладит ямчужные ямы у Свято-Троицкого монастыря. Ведь коль землицу они в скором времени отдадут, то решили иноки дорогую да нужную ямчугу готовить да на пороходельные дворы поставлять.

– Вот…, монашье племя, – усмехнулся в бороду государь. – Всё одно свою выгоду отыщут. Ну, давай, князь, веди к столам, а то, смотрю, бояре мои совсем слюной изошли. – И склонивши голову, тихо добавил: – А розмысла того хочу пред собой видеть в скором времени.

– Сполню, государь. Ныне же гонца пошлю.

– Вот то-то, – вновь улыбнулся Василий Иванович, явно принявший какое-то решение, отчего настроение его вновь улучшилось.

На последующем пиру он много шутил, громко смеялся над шутками хозяина, гостей и скоморохов и прилюдно одарил Андрея "шубой с царского плеча". Долгополая, алой парчи с золотым шитьём, шуба была невероятно тяжела и неудобна. А ещё излишне жаркая, так что с Андрея вскоре пот тёк семью ручьями. Но скинуть такой подарок на виду у свиты было бы большой глупостью, Андрей и так прекрасно видел, какими испепеляющими взглядами кидался в его сторону Ванька Сабуров. Так что пришлось стойко терпеть "шубную пытку", полученную им в награду за работу. И ведь что самое смешное, все, буквально все за столами считали его истинным счастливчиком, по заслугам или без меры (каждый ведь смотрел со своей колокольни) обласканным государем.

И что ещё хуже в Кремль, особенно на торжественные мероприятия, теперь придётся ездить в этом подарке, дабы народ не подумал, что молодой Барбашин возгордился без меры да такими вещами брезгует. Вот уж, правда, лучше б государь деньжат отсыпал или землицы какой прирезал. Всё лучше бы было. А сии зримые знаки государева благоволия Андрею и даром были не нужны. Подкинуть, что ли идею с орденами? И цацка дорогая и носить удобнее.