Непонятный роман - Иван Валерьевич Шипнигов

постоянно говорю про эту весеннюю птичку, а она тоже не верит. Ну что с вас, городских, взять. Ты знаешь, как снисходительно, но нежно я к вам отношусь.

– Знаю. Ну что, идем к птичке?

– Идем на звук. Она как мы: хорошо спряталась, но не радоваться весне тоже не может. Но и увидеть себя тоже не даст.

– Я не расстроюсь, если не увижу ее.

– А я иногда расстраиваюсь.

– Ты да.

– Нет, я расстраиваюсь из-за того, что некоторые вещи мы никогда не сможем увидеть, а можем только услышать, примерно почувствовать.

– Как эту птичку.

– Да бог с ней, с птичкой!

– Я тоже думаю, бог с ней…

– Последние вещи, сияющие, мы не увидим. Но с другой стороны, это и хорошо. То есть, хорошо и это. Потому что они нас ослепили бы и окончательно сбили с пути.

– Так-то мы, конечно, идем как по нотам…

– Не знаю, у меня слуха нет. Но я знаю, что эта птичка повторяет эти аккорды каждый раз перед началом весны. Но ты, как всегда, не дал мне закончить мысль.

– Закончи уже, пожалуйста.

– Отсвет последних вещей освещает наш путь. Однажды мы растворимся в сиянии, а пока достаточно отсвета, отзвука.

– То есть, идем на отзвук и на этот отсвет непонятно откуда? Как будто не мы ищем клад, а наоборот, мы и есть клад, и нас ищут с фонариком осторожно.

– Да. Что-то ты там у себя уже понимаешь. Даже почти не пришлось объяснять.

– Лучший способ поменьше слышать мысли Ивана – сразу их понимать.

– Сам Иван не сказал бы лучше.

– Так что ты там хотел бы найти больше всего?

– Квартиру.

– В смысле? Сертификат?

– Ну какой сертификат!

– Жилищный.

– Ну нет. Это нереалистично. А так, прикинь: идешь, идешь, идешь по лесу и упираешься в дерево, а в нем дверь. Ищешь поблизости ключ, находишь и открываешь, а там квартира. Закладка с квартирой, прикинь.

– Сертификат все же реалистичнее.

– И ты можешь там жить бесплатно всю жизнь.

– Жить в квартире в лесу?

– Зато ты надежно в ней спрятан.

– И каждый день на работу ездить?

– Можно работать из дома.

– А если все-таки надо поехать в город?

– Про поехать в город тоже отдельно потом расскажу. У нас это так называют, «в Город», с большой буквы, когда из Бохана едут в Иркутск.

– Как из квартиры, спрятанной в уральских лесах, каждый день ездить в Москву?

– Во-первых, можно не каждый день. Я бы, честно говоря, из такой квартиры выходил бы максимум раз в месяц к людям. И был бы доволен.

– Каким людям? Кого ты здесь видишь? Перечисли мне.

– Когда человек может поговорить сам с собой, он уже не так одинок. Он видит отсвет и слышит отзвук. А когда их собирается двое, они уже, можно сказать, счастливы. Им нормально.

– А во-вторых? Из уральских лесов нам как выбираться?

– А, во-вторых! Не такие они уже и уральские. И воздух другой уже, чувствуешь?

– Ты сейчас будешь долго мне объяснять, что весной у вас в деревне воздух становится другой, и так вы понимаете, что наступает весна. Поэтому да: чувствую.

– Многие чувствуют то же, что я, но не хотят признаваться. Вы как будто стесняетесь, что у вас со мной могут быть общие мысли. Хотя что я такого сказал? Я вообще не хочу сообщить вам что-то особенное. Я всего лишь передаю свои непонятные ощущения от нашего непонятного времени. Это, пожалуй, единственное, что вообще можно передать.

– Передай мне еще коньяка.

– Допивай. Надо с ним уже завязывать, кстати.

– Да ладно?

– Да. Во-первых, это очень плохой наркотик. А во-вторых, скоро нам потребуется свежая голова. Сознание ясное, не раздвоенное.

– И трезвый желудок.

– Про желудок вообще молчу. Я съел бы, кажется, целого мамонта. Это возле дома у нас магазин, где хорошие женщины, и мы покупаем там курочку. Перешли на нее в последнее время, представляешь. Когда я прошу самую большую, жирненькую, хорошая женщина говорит: у вас не курочка будет, а мамонт. И когда Соня потом ходит в серых пижамных штанах с черными сердечками, у нее такие ножки хорошие, и я ее так люблю, что я не выдерживаю и говорю, что она сама как курочка. И она понимает и соглашается.

– Соня тоже поняла, что с тобой проще всего соглашаться… А птичка-то, кстати, как называется?

– Не знаю.

– Как в деревне вы ее называли?

– Никак, у нас ее не было, это ваша, городская, европейская птичка.

– Давай придумаем ей название.

– Названий может быть сколько угодно, и даже хороших, но настоящее имя появляется в самом конце. То есть, когда она доведет нас до дома, тогда и узнаем, как ее звали. У нас вот на даче живет своя птица, мы ее назвали Элеонора. Сначала мы видели четыре синих яичка в гнезде, а потом застали, как появились птенцы, и она их кормила. Но это имя уже занято. И оно ей не подойдет.

– Слушай, а что вообще изменилось? Запела птичка, и все, мы увидели выход?

– Мы изменились. Вокруг такая же тьма, но мы в ней увидели свет. Возможно, мы этот свет себе придумали. Но, может быть, придуманный свет выведет к настоящему выходу? Это ведь тоже будет то, чего не может произойти, но…

– Все, я понял, не говори никаких слов больше. Дай я прислушаюсь к темноте. Ну что, безымянная птичка, веди! Алё, птичка, ты где? Спряталась твоя птичка. Ей тоже, наверное, неловко с тобой лететь.

– Чтобы лучше слышать птичку, надо самим побольше молчать.

– Ну слава богу, ты тоже что-то там у себя понял.

23:11 Outro

– Иван, не обижайся на меня и по возможности не жалей ни о чем. Я вернусь, и все вернутся, и мы еще как следует поговорим. Просто о жизни, о детстве, о грусти, об одиночестве и о любви. Без политики и без острых вопросов. Да и какие к тебе могут быть острые вопросы… Я хочу поговорить потом не как журналист и блогер, а просто как ровесник. Порефлексировать вместе над ушедшей эпохой. Исследовать наше поколение. Я знаю, что ты меня сейчас не слышишь, но верю, что ты меня поймешь. Когда ты проснешься, меня уже здесь не будет. А ты снимешь похмелье своей бесконечной, как ты говоришь, юности и вернешься к себе и к людям. Необязательно всегда смотреть на мир в глазок. Иногда можно распахнуть дверь, встретить новую жизнь и произнести небольшой монолог. Слышишь? Я знаю, ты не слышишь, но чувствуешь. Я