Венера в мехах (сборник) - Леопольд Захер-Мазох

Это был электрический ток, бросивший к ее ногам трепетную жертву высокомерного каприза. Она громко засмеялась, блеснув своими крупными белыми зубами – зубами настоящего хищного зверя, – а он на коленях перед ней припал горячими губами к ее маленькой, полузарывшейся в медвежью шкуру ноге.

Она тотчас же шутливо поставила другую ногу на его затылок – и ее легкое давление было для него лаской, несравненно более интимной и сладкой, чем взгляд, чем ласковое слово, чем даже поцелуй.

Через мгновение она насильно подняла вверх его невинную детскую голову и тихим шепотом, как змея в раю, спросила его, любит ли он ее.

Он кивнул головой.

– Я хочу, чтобы вы любили меня… – прошептала она, и греховные губы ее искали – и… встретили его губы.

– Я хочу быть вашим рабом, – пролепетал он, когда ее руки снова освободили его, – только рабом, не больше! – и в счастливом, восторженном упоении он не отрывал глаз от ее лица.

– Этого и говорить не нужно, – насмехалась она. – В вашем возрасте не знают любви и не требуют ответной любви, а жаждут только боготворить, покоряться, служить, даже страдать! Не правда ли?

Он посмотрел ей в глаза и безмолвно опустил голову.

Живая скамья

Когда пани Замби Михайловская взяла к себе в дом в Маляхов дочь крестьянина Олизера в качестве няни к своему ребенку, никто вначале не обратил внимания на бедную девушку, пришедшую босиком, в толстой рубашке и заплатанной юбке, с нечесаными, всклокоченными волосами и пугливо опускавшую перед всеми глаза.

Но едва только пани одела девушку – по своему вкусу, очень мило, а по понятиям галицийских деревенских красавиц, очень прилично, – миловидная Матрена привлекла к себе все взоры.

Что-то азиатски-пышное приобрела ее стройная фигура в желтых сафьяновых сапогах, в пестрой сборчатой юбке, в красной «корсетке»-безрукавке и в пестром цветном полушубке. Белая рубашка грациозно вздымалась под белой овчиной, а длинные, толстые косы кокетливо раскачивались по круглым бедрам.

Пугливое выражение ее свежего лица все больше и больше уступало выражению приветливой доверчивости, и не прошло еще двух недель, как она приобрела гордую посадку головы, как у принцессы, и искрящиеся черные глаза ее, казалось, готовы были повелевать и грозить.

Вскоре все мужские сердца в Маляхове воспылали любовью к ней, кучер и казак соперничали с лакеем, а когда и господский писарь воспылал к ней страстью, тогда и сам управляющий, высокородный пан Богуслав Михайловский, был близок к тому, чтобы записаться в поклонники Матрены.

На славянском востоке истории такого рода – явления такие же нередкие, как и в сказочных странах магометанского востока. Превратила же однажды простая еврейка, красавица Эстерка, голову миропомазанника, короля Казимира польского, в скамейку для ног своих, – и не одна крестьянская Венера превращала своего надменного благородного господина в послушного раба своих капризов султанши. И как раз в то время красивая дочь одного глоцовского крестьянина стала графиней Комаровской.

Пан управляющий был мужчина цветущего возраста и обладал любящим сердцем, которое его властная и капризная супруга никогда вполне удовлетворить не умела. Маленький уголок в нем всегда оставался свободным; вначале его заняла одна очаровательная помещица, потом жена еврея-корчмаря, а после нее одна швейцарка-гувернантка.

В настоящее время трон был не занят, и Матрена была как будто прямо создана для того, чтобы занять его.

Пан Михайловский скоро заметил, что имеет множество соперников, и, чтобы не рисковать быть сбитым с позиции каким-нибудь своим писцом или казаком, он решил без замедления объясниться в любви своему идеалу.

Так как для этого представился самый подходящий случай – в соседнем местечке была ярмарка, – то он купил там несколько ниток кораллов, яркую шелковую косыночку на голову и пару серебряных сережек и явился с этими сокровищами как раз в тот момент, когда, по счастливой случайности, жена его уехала в гости к соседней помещице.

Он проскользнул в заднюю комнату, в которой Матрена в это время играла с ребенком на низком турецком диване, и начал ухаживание с того, что преподнес ей отливающую всеми цветами радуги косыночку. Плутовка сразу смекнула, в чем дело, и, лукаво улыбнувшись, блеснула своими белыми зубками.

Управляющий похвалил ее цветущий вид, полюбовался ее роскошными волосами – затем появились сережки. Матрена разрумянилась от радости и охотно уселась смирненько, когда ее господин собственноручно начал вдевать их ей в уши.

Наконец влюбленный управляющий выгрузил кораллы. Матрену это, по-видимому, совсем покорило; по его приказанию она встала и распахнула свою овчину, а он надел ей на шею великолепное ожерелье.

– И красивая же ты девушка! – бормотал пан Михайловский. – Как будто создана для того, чтобы вводить в искушение мужчин…

И бедный, слабый Адам тотчас же и поддался соблазну и обвил руками хитрую Еву.

Она попыталась вырваться, но он крепко прижал ее к себе и поцеловал в белую шею; тогда она сначала с подобающей почтительностью дала ему легкий толчок в бок, а когда все это не помогло и пан управляющий начал выражать свои чувства еще более бурно, она подняла крик.

Черт привел сюда в эту минуту пани Замби. Она вмиг сообразила все положение дела и выразила намерение ринуться на супруга с яростью тигрицы. Но он ни на минуту не потерял присутствия духа.

– Не лги! – крикнул он на бедную испуганную девушку с видом строгого судьи. – Ты – воровка! Это ты утащила деньги!

– Что такое? – все еще недоверчизо спросила пани Замби. – Матрена что-то украла?

– Да, я поймал ее на месте преступления!

– Барыня, я не виновата… барин меня… барин хотел… – бормотала бедняжка, запинаясь.

– Ну, да! Наказать тебя! – закончил за нее управляющий.

– Это мое дело! – заявила пани Михайловская. – Где плетка?

В то время как она повернулась в тот угол, где на гвоздике висело орудие ее величия рядом с чашей со святой водой, Матрена неожиданно угостила управляющего здоровым пинком и, когда тот попятился, быстро распахнула окно, выпрыгнула во двор, вскочила на лошадь своей барыни, которую казак водил по двору, и ускакала.

Все растерянно смотрели ей вслед, и, раньше, чем они опомнились и подумали броситься в погоню за ней, Матрены и след простыл.

Матрена скакала без оглядки, ни на мгновение не останавливаясь, через деревню, через поля, пока очутилась в лесу; с безумной поспешностью устремилась она по узкой, поросшей высокой травой тропинке. Смертельный страх охватил ее: она сознавала, что теперь действительно совершила преступление, уведя господскую лошадь.

Благополучно добравшись до лесистых холмов, она подъехала шагом по головокружительной скалистой тропинке, держась у отвесных гранитных стен, под которыми зияли темные пропасти с шумящими водопадами, – все выше и выше, пока мрачная карпатская пустыня не окружила ее со всех сторон.

Здесь только она с облегчением вздохнула. Куда она денется, она сама не знала; она знала только то, что отсюда ее не достанет ничья рука, что в эти места не дерзнет забраться ни один сыщик, что здесь она была в безопасности и на свободе.

Обогнув один выдающийся скалистый утес, Матрена вдруг увидела перед собой юношу в костюме воинственных горцев, лежавшего на обрыве, поросшем низким сосняком и мхом, держащего в руке длинное ружье. Оба, пораженные, смотрели друг на друга.

– Кто ты? – спросил юноша.

– А ты кто? – ответила вопросом же Матрена, придержав лошадь.

– Я Метуд Иевдаш, – ответил юный герой, – тот самый, чье имя всюду знают и перед которым трепещут. Сотня храбрых гайдамаков послушна моей воле.

– А я бедная девушка и пришла попросить твоей защиты и помощи, – хитро ответила Матрена и затем в коротких словах рассказала ему, что с ней приключилось.

– Останься у нас, – воскликнул Метуд, – мы будем почитать тебя, как королеву!

Матрена тотчас согласилась, – да и что же другое ей оставалось? Они протянули друг другу руки и затем отправились вместе в дальнейший путь.

Когда стемнело, они добрались до маленькой лесной поляны, на которой пылал огромный костер, а вокруг него лежало человек двадцать вооруженных с ног до головы людей. Один из них вскочил и пошел навстречу Метуду; это был его брат, Симфониан. Оба они стояли во главе шайки.

Они обменялись несколькими словами, затем оба подняли топоры. Предстояла, по-видимому, борьба на жизнь и смерть. Но Матрена подошла и стала между ними.

– Что вы хотите делать?! – воскликнула она. – Взбесились вы?

– Она моя! – пробормотал Метуд.

– Мне принадлежит эта красивая добыча, – заявил Симфониан.

– Не тебе и не ему, – спокойно сказала Матрена, – пока еще мое сердце свободно. Постарайтесь оба покорить его. С тем, кому это удастся, я и пойду к попу.