Венера в мехах (сборник) - Леопольд Захер-Мазох

Громом аплодисментов было встречено это необыкновенное по смелости упражнение, и восторг публики становился еще более бурным при виде ряда интересных фокусов, исполненных французом на трапеции – между небом и землей, в полной зависимости от произвола красивой, улыбающейся жены или, вернее, ее крепких зубов.

Следующим номером было зрелище менее опасное, правда, но еще более волнующее: борьба, на которую атлетка вызывала посредством афиш и газетных объявлений желающих состязаться. Нашелся, однако, только один храбрец, решившийся на этот опыт; это был известный своей силой и ловкостью преподаватель гимнастики.

Словно легкая лихорадочная дрожь пронзила всех зрителей, когда на арене, где уже ждал противник, появилась прелестная женщина в трико и – вместо обычной короткой юбки, вышитой золотыми блестками, вокруг бедер на ней надета была шкура пантеры. Так представала, вероятно, Брунгильда, королева Исландии, перед своими подданными. Вопрос был только в том, был ли на этот раз ее противником Зигфрид или Гунтер.

Заиграла музыка, изветный спортсмен, исполняющий роль судьи, дал знак начинать – и борцы медленно начали сходиться.

Асма Рогганова, не сводившая со своего противника пристального взгляда, производила впечатление красивого хищного зверя, подкрадывающегося к своей жертве. Вот она охватила его – и, как всегда, исход борьбы решил первый наскок. Несколько секунд борьбы – и Гунтер падает, побежденный наголову Брунгильдой.

Та же картина повторяется в другой и третий раз – зрители неистовствуют от восторга.

Как не похожа была эта сильная, горячая, страстная Асма, какой она являлась перед публикой, на ту спокойную, холодную, безучастную женщину, какой она бывала всегда за нашим столом! Большой круг видных поклонников домогался ее благосклонности, но она неизменно держалась со всеми одинаково, гордо и недоступно.

В первый раз я увидел ее оживившейся, когда однажды вечером директор явился вместе с хорошенькой и пикантной опереточной певицей своего театра и муж атлетки принялся заметно ухаживать за миниатюрной кокеткой. Ни крупное и сильное тело Асмы, ни ее воинственная голова ничем не выдали ее волнения и на этот раз, но каждый раз, когда она устремляла свои серые глаза на мужа, по моему телу пробегала дрожь, словно в предчувствии чего-то рокового, зловещего.

Однажды вечером, когда не было спектакля и артисты не были заняты, я неожиданно встретил Асму Рогганову неподалеку от театра. В своем темном плаще, под густой вуалью, похожая на ангела мести, она прошла мимо меня, не заметив меня. Я невольно остановился и посмотрел ей вслед. Она зашла за дерево и что-то пристально искала глазами вдоль аллеи.

Продолжая медленным шагом свой путь, я встретил ее мужа с маленькой опереточной певицей; он вел ее под руку и шутливо болтал с ней. Эти также не заметили меня. Когда они прошли мимо меня, я обернулся еще раз и увидел, как парочка продолжала свой путь, ничего дурного не предчувствуя.

Тогда Асма Рогганова медленно вышла из своей засады и в некотором отдалении последовала за обоими. Меня снова пронзило то жуткое чувство, которое я испытывал в тот вечер каждый раз, когда атлетка останавливала спокойный взгляд своих серых глаз на своем ловком и беспечном муже.

На следующий вечер спектакль был дан с необычайно богатой и эффектной программой. Для первого отделения объявлена была борьба, для второго – гигантский прыжок. На этот раз Асме предстояла борьба с профессиональным атлетом, специально приехавшим из Триеста.

Спокойная, как всегда, с улыбкой на губах, вышла она на арену, но в ту минуту, когда она охватила своего противника, в серых глазах ее вспыхнул зловещий огонь, и каждый раз, когда она бросала наземь силача, она делала это с такой страшной яростью, с такой стихийной необузданностью, которые были в ней необычны и новы, и оттого она казалась еще привлекательнее.

В последний раз она даже уперлась презрительно ногой в грудь побежденного противника, рот исказился ядовитой насмешкой и обнажил блестящие ряды зубов.

Спокойная, как всегда, вышла она на арену и во втором отделении, как всегда, сбросила с плеч свой меховой плащ, который ее муж любезно подхватил, затем вскарабкалась на трапецию и, уже усевшись на ней, поклонилась публике со своей обычной очаровательной улыбкой.

Вот на трамплине, на противоположном конце зала, появился ее муж, заиграла музыка.

Асма снова улыбнулась, но на этот раз это была улыбка тигрицы.

Потом она кивнула мужу головой, и он прыгнул.

Гробовая тишина – ни звука… И вдруг крик ужаса из сотен уст…

Спокойно, не шевелясь, смотрела Асма Рогганова на тело своего мужа, лежавшее внизу… растерзанное, бездыханное… Медленно спустилась по проволоке вниз и невозмутимо, как всегда, набросила плащ, поданный ей по ее знаку театральным служащим.

В эту минуту директор подошел к ней, чтоб сообщить ей, что муж ее разбился насмерть…

Она пожала плечами и холодно сказала:

– Я знала, что это должно будет случиться, – он слишком много пил. Сегодня вечером он не владел собой, я ему это предсказывала.

Вторая молодость

Я знал ее еще девушкой в деревне несколько лет тому назад, когда гостил там у друзей, чтобы поохотиться. Деревня эта – восхитительный уголок, и охота там превосходная. В горах и в великолепных лесных чащах множество дичи: шагаешь по полям – собака через каждые сто шагов нападает на следы зайца или стаи куропаток, а болота и маленькие пруды, поросшие тростником и водорослями, буквально кишат дикими утками и бекасами.

Старик барон, ее отец, полковник в отставке, принял меня отлично, и я довольно часто бывал в маленьком замке, в котором она жила и который напоминал мне своими стенами и башнями, своими готическими окнами, навесами и витыми лестницами гористую Шотландию.

Бернардина была единственной дочерью барона, и так как ее матери не было в живых, то она взяла на себя все заботы по хозяйству, но при этом не пренебрегала своими страстями знатной амазонки. Она ездила верхом ловко и смело, стреляла с меткостью разбойника, гребла так умело и сильно, что поражала меня каждый раз.

В сущности, она была создание изящное, несмотря на свою прекрасно сложенную фигуру и сильные формы. Благородный овал светлого лица, восхитительный рот с яркими губами, блестящие голубые глаза, белокурые косы, словно облитые золотистым светом солнца, – все это было олицетворение счастливой молодости.

Мы были добрыми товарищами, не больше. Я любовался ее мягкими движениями, когда она вскакивала в седло, как очарованный, смотрел я на ее жестокие глаза, когда она подстреливала сокола на лету, но подавал ей руку, чтобы подсадить в седло, и заряжал ее маленькое ружье – Марцелл.

Не надо быть особенно проницательным, чтобы догадаться вскоре, что молодые люди любят друг друга – той любовью, которой любят в молодости, радостной, счастливой, без заглядывания в будущее. Бернардина и мой друг с самого же начала должны были отказаться от всякой надежды соединиться когда-либо, потому что, во-первых, они были одних лет и вдобавок он был беден. Но в то дивное время они об этом мало задумывались.

Бернардина была свободна. Не было никого, кто надзирал бы за каждым ее шагом, – ни матери, ни старой тетки, ни гувернантки. Она наслаждалась полной мерой своей свободой и беззаботно отдавалась своей любви, от которой она хорошела и была счастлива. У нее был тот чарующий смех, тот живой блеск глаз, которые порождает только юное сердце, хранящее блаженную тайну, – та вольная, дикая грация движений, которая напоминает стремительное падение воды, в котором чувствуется дыхание весны.

Я знал ее девушкой, – и я был поражен, когда встретил ее однажды в Париже.

Она была замужем всего четыре года, но постарела на тридцать лет. Рождение первого ребенка унесло ее молодость и красоту. Быть может, это сделало еще что-нибудь другое.

Она вышла замуж потому, что этого желал ее отец, и потому, что она хотела стать замужней дамой.

Граф Рустан, ее муж, был дипломатом. У него было очень много орденов и очень мало волос на голове, но зато великолепные английские бакенбарды. Он был старше ее на двадцать лет, имел наружность вельможи – знатный барин, элегантный, холодный, скупой на слова и решительный в движениях. Он никогда не улыбался. У него не было никаких страстей. Посещал ли он жокей-клуб, вел ли игру, содержал ли дорогую красавицу, присвоившую себе сначала состояние, а потом и имя одного румынского князя, держал ли скаковых лошадей – все это он делал только потому, что это было принято, что этого требовал хороший тон.

Бернардина же приобрела одну новую дурную привычку. Она почти беспрестанно зевала. Даже на первом представлении «Прекрасной Елены», я видел, она зевала, даже во время обсуждения со своей портнихой нового sortie de bal.

Она, по-видимому, выросла. Прежняя фигура ее среднего роста стала теперь длинной и худой. Когда она бывала в декольтированном платье, ее плечи торчали, как два вопросительных знака, а тонкие руки казались бесконечной длины. Румяна не могли скрыть коричневых пятен, которыми было усеяно все лицо ее, напоминавшее погребенную шесть тысяч лет тому назад египетскую принцессу. Глаза ее тускло мерцали, как потухающий свет ночника, а в улыбке ее было что-то жестокое и вымученное в одно и то же время.