Венера в мехах (сборник) - Леопольд Захер-Мазох

– Ладно, – в один голос сказали братья.

– А для того чтобы и впредь между вами споров не было, – продолжала красавица, стоявшая между молодыми гайдамаками с гордым и властным видом, – и так как это не годится, чтобы дела решали две головы и повелевали два голоса, то отныне вы все должны отдаться под мою власть. Согласны вы поклясться повиноваться мне?

– Почему же нет? – сказал, засмеявшись, Метуд. – Красивой женщине легче повиноваться, чем мужчине.

– Я согласен, чтобы ты была нашей королевой, – прибавил Симфониан.

Братья созвали остальных, быстро подошедших на зов карпатского рога, – и после непродолжительного совещания вся эта дикая орда присягнула красивой и хитрой девушке.

Спустя немного времени после побега Матрены управляющий сидел в одно прекрасное утро перед зеркалом с салфеткой вокруг шеи и с намыленным лицом и брился. Вдруг женский голос со двора окликнул его по имени. Думая, что это зовет его жена, он встал, подошел к окну и высунулся в него.

В то же самое мгновение, как он разглядел, что перед ним не Замби, а бежавшая Матрена, сидевшая в своих сафьяновых сапогах и вышитом полушубке верхом на лошади, как мужчина, Матрена успела закинуть ему на шею петлю по-казацки и вернулась галопом.

Управляющему ничего другого не оставалось – если только он не хотел быть задушенным, – как выскочить в окно – как был с салфеткой на шее – и скорой рысью побежать за лошадью Матрены.

Все это было делом одной минуты. Прежде чем управляющий успел опомниться, деревня уже осталась позади. На беду его никто в господском дворе не заметил его комического похищения. Первая услышала об этом его жена, которой крикнула с поля крестьянка:

– Вон едет верхом Матрена, а пан управляющий мчится за ней, как бесноватый!

Пани Замби, возвращавшаяся с прогулки, повернула лошадь. Сначала она подумала, что ее муж помешался, но пробежавший мимо крестьянский мальчишка закричал:

– Она тащит его, как теленка, на веревке!

Матрена тем временем исчезла со своим пленником в лесу. Когда пани Михайловская разослала своих людей в погоню, было уже поздно: смелая амазонка добралась уже до своего убежища на скале. Теперь только, пустив лошадь шагом, она оглянулась и, заметив, в каком виде бежал за ней управляющий, разразилась громким смехом.

– Матрена! – взмолился несчастный. – Что ты со мной делать хочешь? Ты хочешь убить меня? Пощади мою жизнь – ты получишь денег, много денег, сколько пожелаешь!

Бритву он все еще держал в руке. Матрена снова расхохоталась:

– Брось нож!

Он послушался и, когда они вскоре очутились в разбойничьем лагере, весь дрожа, упал перед Матреной на колени и снова стал молить ее о пощаде.

– Я тебя убивать не буду, – насмешливо сказала она, – но я накажу тебя так, как ты заслуживаешь, влюбленный негодяй. Не как с человеком я с тобою буду обращаться, а как с животным, каков ты и есть, – и даже еще хуже: как с неодушевленным предметом, которым я буду пользоваться, как мне вздумается.

– Накажи меня, я этого заслужил, – согласился Михайловский, – только оставь мне жизнь!

Тогда Матрена сняла с его шеи петлю.

– Одно только запомни, – сказал она, – если ты попытаешься бежать, я без всякой жалости велю повесить тебя на первой ветке.

И вот управляющий остался у разбойников. Каждый раз, когда они переходили с места на место в новый лагерь, Матрена нагружала его вещами и погоняла впереди себя, как вьючное животное. В этих случаях она называла его своим ослом и угощала его, как осла, ударами плетки.

Если же они останавливались, Михайловский должен был тотчас же опуститься на четвереньки и Матрена садилась на его спину, как на диван. Как только он ей понадобится, она только воскликнет: «Где моя скамья?» – и бедняга управляющий тотчас же устраивает из своего тела удобную скамью.

Покрытый медвежьей шкурой, он служил ей своего рода троном, когда она вершила правосудие, выслушивая жалобы крестьян, которые тогда довольно часто отправлялись в горы, чтобы попросить у гайдамаков защиты и поддержки против своих тиранов и мучителей, против дворян, против их управляющих, против корыстолюбивых священников и евреев.

И всегда, когда разбойники посещали какую-нибудь деревню неподалеку от Карпат, никто не осмеливался и думать о сопротивлении, – наоборот, делались всевозможные приготовления, чтобы оказать сердитым гостям наилучший прием.

Для них накрывались столы, подавались обильные блюда, водка лилась ручьями, играли евреи-музыканты, которым выпала на долю в Галиции роль цыган. Затевались танцы, буйные ребята вертелись с деревенскими красавицами, водили хороводы под грустные звуки оркестра, а Матрена, величественно растянувшись на своей живой скамье, созерцала веселые пляски и, время от времени похлопывая ногой беднягу управляющего, насмешливо спрашивала:

– А что, ты до сих пор в меня влюблен?

Однажды к гайдамакам пришел маленький краснощекий еврейский парнишка в перепачканном светло-зеленом кафтане и передал Матрене письмо от ясновельможной пани Замби Михайловской. Это было очень мило, но вот только никто не мог прочесть письма – ни гайдамаки, ни Матрена, ни светло-зеленый парнишка. Позвали пана управляющего.

– Моя жена просит тебя отпустить меня, – сказал он, пробежав письмо Замби, – и изъявляет готовность представить выкуп за меня в размере ста дукатов.

Матрена громко расхохоталась.

– Скажи вельможной пани, что она может получить его! – сказала она. – Столько, впрочем, этот бездельник и не стоит. Но только она должна сама за ним прийти.

На следующий же день пани Замби явилась в разбойничий лагерь, куда проводил ее зеленый еврейский парнишка, верхом на коне. Матрена приняла ее, растянувшись на своей живой скамье, на которой предварительно разостлали медвежью шкуру.

– Вот деньги, – сказала пани Михайловская, высыпав их в подол Матрены. – Где мой муж?

– Сейчас получишь его, – ответила Матрена. – Только надо тебе раньше узнать, за что я его наказала.

– Молчи ради бога! – донесся из глубины земли голос. Замби с изумлением оглянулась.

– Я была честная девушка, – продолжала Матрена, – я ничего не украла, ни гроша, ни ленточки. Этот лицемер, этот негодяй, который бегал за каждой юбкой, несправедливо обвинил меня.

– Да молчи же, ради бога! – послышался снова подземный голос.

– Да, твой муж пришел тогда днем, – начала снова Матрена, – подарил мне шелковый платок, и кораллы, и сережки и потом стал приставать ко мне со своей любовью, а когда я прогнала его и ты подошла в это время, он стал бранить меня воровкой.

– Господи Иисусе, Пресвятая Дева!.. – прозвучало из-под земли.

– Да кто это там все разговаривает? – спросила Замби.

– Это тот влюбленный, который служит мне теперь вьючным ослом и скамейкой, – ответила Матрена.

Она быстро поднялась, стащила медвежью шкуру, и пан Михайловский оказался на четвереньках перед своей женой.

– Вот так красиво, нечего сказать! – воскликнула пани. – Ну, погоди же, теперь я узнала тебя и буду с тобой обращаться так, как ты этого заслуживаешь!

– Замби, прошу тебя…

– Марш, ступай домой! – крикнула пани Михайловская, вскочив на свою лошадь. – Ах ты изменник! Ах ты старый донжуан! Ну, если ты так хорошо себя чувствуешь в этой роли, так будь же ты отныне и моим вьючным ослом!

Сконфуженный, поплелся управляющий вслед за ней и долго, долго доносились до него насмешки и веселый смех Матрены, и эхо глумилось над ним, повторяя раскаты смеха.

Власта

После семилетней войны и Германия и Австрия до того одичали и деморализовались, что понадобились самые энергичные мероприятия правительств, чтобы мало-помалу привести в норму жизнь обеих стран. Особенно это сказалось в Богемии и в соседней с нею Баварии, обильных густыми, часто непроходимыми лесами, сделавшимися убежищем мародеров, цыган, воров и разбойников. Благодаря им не оставалось ни одной улицы безопасной, а в тех местах, где было мало войска, совершались даже нападения и громились дворянские поместья.

Несмотря на это, в первый же карнавал после ужасных годов войны все набросились на развлечения так стремительно и страстно, как будто старались наверстать пропущенные праздники и потерянное время, как будто боялись, что после недолгого упоения снова начнется кровавая пляска солдатских постоев, контрибуций, пожаров и разгромов.

И вот на бал-маскарад, устроенный графом Гудецом в своем замке в Пильзене 21 января 1764 года, собралось все окрестное дворянство, съезжавшееся в собственных закрытых санях-каретах на полозьях и в сопровождении вооруженных слуг.

В числе множества знатных дам, красавиц, заставлявших усиленно биться в эту бальную ночь мужские сердца, была и молодая вдова, баронесса Бубна. С самого начала она была признана самой блестящей красавицей, способной оставить в тени всех соперниц, но это положение царицы бала она сохраняла недолго: в полночь, когда все замаскированные молодые дамы должны были снять маски, скипетр и корона были единодушно присуждены фрейлейн Власте фон Миловец.