Одной дорогой - Мария Шабанова

«Прощальный концерт удался. Покойся с миром, Виммаш, ты здесь задержался. Скоро найдут твой обгоревший труп, сжимающий алруановый клинок, поплюют на него, выставят на показ. А кто-то безымянный скоро снова выйдет на большую дорогу. И первое, что он сделает — отольет памятник инженерам, которые придумали штуку, которая так чудно горит, и оставили ее для меня. Честное слово, славные ребята, жаль, что так плохо кончили. А рыцари и все, кто был здесь, распустят дурацкий слух о проклятии Фосгарда, которое лежит на этом святилище, которым дурные бабы будут пугать детишек. И все это сделали двое — я и тот знатный сопляк, который не вышел из леса».

Виммаш наощупь нашел сундук, в котором он незадолго до этого спрятал новую одежду, нож, запас еды и воды. Нащупав нож, он поднес его к лицу.

«В новую жизнь с новым именем и новым лицом, — подумал он, быстрым и точным движением распоров себе щеку почти до самого уха. — Так-то лучше. У Виммаша такой красоты не было».

Переодевшись, он впотьмах побрел по тайному коридору, зажимая рукой порез и поднимая ногами брызги застоявшейся воды, подтопившей ход. Напоследок он обернулся:

— Простите, парни. Вы слишком хорошо меня знали. Хотя, — добавил он, помолчав, — не так хорошо, как следовало бы.

Сейчас Энимор сидел у погасшего костра, задумчиво тыкая палкой в золу. Рядом с ним сидел Гестага, увлеченно разглядывающий пойманную мышку, которую держал за хвост. Перед ними стояли запыхавшиеся Амкут, Вихат и Кордо — они только что вернулись с разведки с неутешительными вестями — как они ни искали, обнаружить следы Асель не удалось.

— Она как сквозь землю провалилась! Я же видел, куда она пошла, — недоумевал Кордо.

— Да кто эта девка, а, Энимор? — спросил Гестага, крепко зажав мышку между пальцами и дергая ее за маленькие ушки.

Мышь жалобно запищала, когда Гестага принялся выворачивать ей лапки. Энимор молча наблюдал. Гестага был лучшим бойцом в его отряде — кроме виртуозного владения тесаком, он был напрочь лишен чувства жалости и сострадания, и никогда не мучался сомнениями по поводу необходимости очередного убийства.

— Моя старая знакомая. Одно время мы разбойничали вместе.

— И с чего ты взял, что ей можно доверять?

— Этого я не говорил. Единственное, что я знаю, так это то, что меня она никогда не обманывала. Или обманывала так ловко, что я и не заметил.

— А как же, тебя обманешь, — засмеялся Гестага, продолжая издеваться над мышкой.

— Я хочу услышать мнение каждого из вас, — сказал Энимор, в душе надеясь, что какая-нибудь неожиданная мысль, озвученная кем-нибудь из бойцов, решит исход дела.

— А не может она быть запроданной какому-нибудь подонку, которому мы перешли дорогу? — прищурился Гестага.

— Это вряд ли. Раз уж она уж гуляет на воле без гири на ноге — значит и не служит никому. Кроме как цепью, ее привязать нечем, ничего ей бросить не жалко — это я точно знаю.

— Так сколько воды утекло с тех пор — может и обзавелась чем-нибудь… или кем-нибудь дорогим?

Энимор пожал плечами, хотя был уверен в том, что гордую степнячку, которая носится со своей свободой, как дурень с писаной торбой, не исправит даже могила.

— Ну, раз так — отчего бы не попробовать? Даже если вдруг что, мы из такого дерьма выбирались, что вряд ли девка сможет нас удивить, — решительно заявил Гестага.

В его ответе Энимор не сомневался — у этого психопата не было ни тормозов, ни инстинкта самосохранения, а была только жажда крови и денег, потому он без сомнений кидался в любую драку, не очень-то заботясь о последствиях.

Амкут все это время с безучастным видом созерцал ослепительно голубое утреннее небо, которое виднелось сквозь сеть листьев и веток. Его настолько занимала эта картина, что, когда специально для него повторили вопрос, он, не отрывая взгляда от неба и листьев, выдал ответ, который подходил к любой ситуации подобного рода.

— Я не мыслитель, Энимор, я арбалетчик. Я стреляю, куда мне скажут. И мне совершенно безразлично — стрелять сегодня или завтра, утром или вечером, здесь или за сотню паллангов отсюда. Делай как знаешь.

— А коли подохнешь там, ежели что? — спросил Кордо.

— Если подохну, то не буду стрелять, — философски изрек арбалетчик, все же оказавшийся мыслителем.

— Не шибко мне эта деваха нравится, — прямо заявил Кордо. — Вы меня хоть режьте, не верю я ей. Но без нее придется то ль шуровать через весь лес незнамо куда, то ль вертаться взад. Так что, хоть я и не верю ей, но я верю Энимору. И, раз уж он говорит, что надобно соглашаться, то я соглашусь.

— Ну и дурак, вот что я тебе скажу, — Вихат порывисто встал и принялся ходить по поляне. — Какая вера может быть ей, коли она выдает тех, кого еще вчера оберегала? К чему ей это вообще надо? Что ей за то будет?

— Вот тебе мудрец и мыслитель, Энимор, светило беретрайской философской мысли, — прыснул в кулак Амкут.

Вихат недовольно засопел. Для него разговор с Амкутом был самой изощренной пыткой из всех, которые он мог себе представить. Порывистого импульсивного беретрайца невероятно раздражали медлительность Амкута и его безразличие ко всему, что по его мнению, должно было волновать нормальных людей. Амкута же раздражал сам Вихат. Потому эти двое не упускали не единой возможности задеть друг друга за живое, устроить перебранку или драку. Энимору уже порядком надоело такое положение дел, но ничего поделать он не мог — оба бойца были нужны ему. Он мог их усмирять, разнимать, держать под контролем, но заставить их относиться друг к другу лучше было не в силах командира, будь он хоть трижды саметтардцем со знаменитым взглядом исподлобья.

— Глухим наркоманам слова не давали, — выпалил Вихат. — Я против этого плана.

Энимор недобро глянул на беретрайца — раздражаясь, тот не заметил, как стал зарываться, и не подумал о том, что последнюю его реплику командир может расценить как попытку урвать кроху власти.

— Ну чего ты выделываешься, Вихат? — спокойно продолжал Амкут, пропустив мимо ушей оскорбление. Он уже давно не обижался ни на «глухого», ни на «наркомана», потому что еще с детства запомнил, что на правду не обижаются. — У тебя есть тесак, ты им вроде даже махать умеешь — вот и маши на здоровье! Хватит строить из себя непризнанного полководца, занимайся лучше своим делом.

— А я, быть может, не хочу подыхать! С чего я должен верить этой не пойми кому — то ль степнячке, то ль бандитке, то ль воровке — хрен разберешь? У ней же на морде написано, что обжулит, в могилу вгонит, а потом еще и сверху спляшет. Будь моя воля, не стал бы с ней якшаться, а уж тем паче дело иметь.

— На то ты и не командир, — подытожил Амкут. — Если бы всякому паршивому дезертиру давали за всех решать, то Мар Занн Аши, будь он неладен, уже давно бы под себя весь Итантард подмял.