Мы были мальчишками - Юрий Владимирович Пермяков

или несколько картошек, или малюсенький кусочек хлеба. Это, конечно, радовало, но это не удовлетворяло. А работая на току, я почувствовал настоящее удовлетворение тем, что я делаю, и это удовлетворение приносило счастье. Да, я был счастлив — счастлив потому, что знал: моя работа несет какие-то блага не только мне, но прежде всего несет пользу моей Родине, несет ей частичку моей, силы, которая, несомненно, поможет ей сокрушить фашистов. Поэтому я и ликовал, обращаясь к отцу: «Папка, может быть, ты покушаешь наш хлеб и будешь еще сильней… Ты, наверно, и не узнаешь, что к нему прикасались и мои руки — конечно, ты не будешь знать об этом, но когда ты почувствуешь, что ты стал сильнее, знай, что это частичка силы твоего сына влилась в твои силы…»

И я крутил и крутил ручку веялки, и деревянный ящик грохотал, скрипел и шуршал тоже с понятным мне торжеством и ликованием. Мне казалось, что мы слились с этой несложной машиной воедино, она стала продолжением меня самого и чувствует то же, что и я. Меняя руки, я оглянулся на Пашу. Она перехватила мой взгляд, засмеялась, обнажив белую подковку зубов, и кончиком косынки отерла пот со лба.

— Жарко! — крикнула она и сняла с себя полинявшую курточку, оставшись в беленькой, без рукавов кофточке. Круглые точеные руки ее, до плеч покрытые бронзой летнего загара, были по-девичьи гибки и сильны. Она взметнула их к голове, быстро перевязала косынку. И все это время, разрумяненная, поблескивая из-за длинных ресниц черными глазами, смотрела на меня.

— Устал?

— Нет!

— Смотри, как устанешь, — скажешь!

— Ладно!

Откуда-то из-за вороха зерна вывернулся Арик. Увидел меня, крикнул:

— Иван приехал! Пошли мешки грузить!..

Я повернулся к Паше и крикнул:

— Замени!

Разгоряченная, она подошла и, не говоря ни слова, перехватила ручку своими смуглыми, поблескивающими застаревшей бронзой руками. Я сказал ей:

— Пойду грузить!

Я мог бы и не говорить ей этого, но почему-то сказал, почему-то обязан был сказать и смутился. Почему смутился, и сам не знаю.

— Иди, иди, — крикнула Паша, не переставая вращать ручку, и терновые глаза ее поблескивали смущенно и радостно.

Мы направились с Ариком к подводе.

— Чем занимался, где Валька? — спросил я его.

— Рожь перелопачиваем, — с каким-то удовольствием и даже со вкусом ответил Арик новыми для него и для меня словами. — Греется.

— Как, греется? — не понял я.

— Ну, как… — немного растерялся Арик. — Влажное… слежалось, вот и греется. Мы его на новое место перебрасываем… деревянными лопатами.

Рядом с Иваном стоял дед Егор и что-то доказывал. Иван смущенно похлестывал кнутиком по голенищу сапога, оправдывался.

— …нешто не понимаешь? — говорил Дед Егор. — Тута недалеко, а ты два часа проваландался… Эх, едри твою корень! А?.. Где бригадир?

— Не знаю.

— А почему от комбайнов еще не подвозят?.. Н-ну, хозява, едри твою корень! Солнышко вон, глянь, припекать стало, а ты одну подводу только справил… А?

Увидев нас, Иван направился к мешкам. Дед Егор потоптался, видимо, не зная, куда направиться, и вдруг с остервенением, не свойственным такому старому человеку, плюнул:

— Тьфу, едри твою корень!

— Чего это он? — спросил я Ивана.

— Ругается, что долго ездил… А я виноват? Приехал, а кладовщика нет, амбар на замке… Пока нашел его, сгрузили да взвесили, время и прошло…

— А где остальные подводы?

— Сейчас будут… Ну, берись, раз-два, взяли!

Не успели мы загрузить последнюю телегу, как на ток въехала старенькая запыленная полуторка. Из кабины вылез Гаврилов. Не сходя с подножки машины, медлительным взглядом осмотрел ток и, увидев меня, дернул рыженьким усиком.

— Чего стоишь? — крикнул он. — Бери лопату и полезай сгружать, аль не видишь?

Я не ответил, выдернул из вороха зерна деревянную лопату и полез в кузов.

— Задний борт сперва открой, р-работничек — злобно остановил меня Гаврилов.

Я посмотрел на него и не сдержался, забыв о предупреждении тети Ени:

— А ты чего стоишь? Открыть не можешь?

— Кому сказано! — заорал Гаврилов. — Молоко еще не просохло — меня учить!..

Что было бы дальше, если не шофер, — не знаю. С другой стороны кабины хлопнула дверца, и паренек моих лет, измазанный машинным маслом, курносый, с большими оттопыренными ушами и в комбинезоне не по росту, легко соскочил с подножки, обошел машину и открыл задний борт. Зерно с шуршанием, поднимая терпкую, настоянную на полыни, пыль, посыпалось на землю. Не глядя на Гаврилова, я спросил паренька:

— От комбайнов?

Бойкими серыми глазами мальчишка посмотрел на меня, дернул зачем-то плечом и независимо, видимо, подражая кому-то из взрослых, ответил:

— Откуда же еще?

— А почему так долго не подвозил?

В разговор вмешался Гаврилов. Он все еще стоял на подножке и смотрел, оглядывая ток и работавших на нем людей.

— Тебе какое дело? Откуда тебе знать, скоро или долго?

— Дедушка Егор сказал, — повернувшись к бригадиру, ответил я.

У Гаврилова опять задергался, рыжий усишко.

— Старая калоша… Ну, доберусь я до него!.. Хватит стоять, сгружай…

А мальчишка-шофер, засунув тонкие, тоже перепачканные черным маслом, руки в глубоченные карманы комбинезона, словно не слыша, что говорит Гаврилов ответил:

— Карбюратор у этой попрыгушки засорился… Пока прочистил, то да се, а время и потерял… Ну, ты давай сгружай, а то комбайны ждать будут.

Утопая выше щиколотки в зерне, я стал сбрасывать его на ворох. Зерно ласково шуршало, тускло блестело на солнце, горькая полынная пыль забивала нос.

— Быстрей, быстрей, — подгонял Гаврилов. — Шевелись!

Честно признаюсь, мне хотелось огреть его лопатой, чтобы он не мешал, но то ликование, которое я испытывал, работая у веялки, вновь запело во мне, и я перестал обращать внимание на бригадира. «Черт с ним, пусть потешится, — думал я, гребя из-под своих ног зерно. — Какое мне дело до него? Я приехал работать и буду работать так, как нужно…»

У машины неожиданно появилась Паша с такой же деревянной лопатой в руке.

— Вася, — позвала она, — подай мне руку.

Я подошел к краю кузова и наклонился. Мы крепко сцепили пальцы, и я опять почувствовал, какая сильная и крепкая у нее маленькая, затвердевшая от постоянной физической работы, ладошка.

— Гоп-ля! — весело вскрикнула Паша и очутилась рядом со мной.

— Травкина! — позвал Гаврилов, продолжая стоять на подножке. — Кто тебе разрешил с веялки уйти?

— Но одному ему трудно, — сказала Паша, — а вдвоем мы — быстро…

— Травкина, я кому сказал, — угрожающе понизил голос бригадир, — иди на свое место!

— Тебе лучше уйти, — сказал я, продолжая сбрасывать зерно.

— А пошел он подальше, рыжеусая балда, — тихо, с сердцем сказала Паша и принялась сбрасывать зерно с машины.

Гаврилов соскочил с подножки и, воздев кулаки к