Когда шатается трон - Андрей Ильин

Ближнего урку ухватили за шкирку, бросили на ведро.

– Давай, тужься, рожай, как баба в роддоме, или я тебя прокесарю.

Ткнули под кадык нож, прокрутили слегка, что сильно расслабляет и способствует, так что бедолага освободился быстро.

– Теперь ты. Кто не опорожнится до самых гланд, тому дерьмо вместе с требухой в ведро выпустим.

В комнате запахло. Очень нехорошо. От ведра. И от урок.

– Всё, Рваный, купаться будем. У тебя банный день!

– Суки! – Рваный дёрнулся, боднул кого-то, попытался укусить. Потому что понял…

– Не балуй!

Рваного пристукнули, подтащили к ведру, поставили на колени.

– Сам нырнёшь рыбок ловить или помочь?

Рваный, отчаянно выгибаясь, пытался высвободиться. Или умереть. Лучше умереть.

– Значит, помочь.

Крюк ударил коленопреклонённого Рваного костяшками пальцев в солнечное сплетение. Тот задохнулся, стал хватать ртом воздух.

– Студент, фотоаппарат. Вот, теперь ныряй. – Крюк ногой толкнул голову Рваного в ведро по самую шею.

Урки, широко раскрыв глаза, смотрели на экзекуцию.

– Теперь ты, иди сюда, – указал пальцем на следующего Крюк. – Штаны можешь не надевать, после наденешь. Ну, ты понял… Или лучше, чтобы тебя… – снова ткнул пальцем. – Ты вторым будешь.

Сломленные урки подчинились.

Захлебнувшегося и наглотавшегося Рваного выдернули из ведра, швырнули ему его же пиджак.

– На, утрись.

По щекам Рваного, промывая светлые полоски, текли слезы. Был он авторитет, а стал… И ничего уже не изменить, даже если отомстить обидчикам, даже если всех порезать. Такой позор ни кровью, ни временем, ни смертью не смывается.

– А теперь побазарим, – предложил Крюк, толкая ногой Рваному стул. – Только близко не садись, в нос шибает.

Рваный сел.

– С делёжкой будем считать, что закончили. Бабки теперь тебе ни к чему, а нам еще пригодятся. Далее могут быть варианты: мы уходим, ты остаёшься. Как есть. Фотографии мы тебе после пришлём. На память. Будешь их под шконкой разглядывать, нас вспоминать. Перспективы, сам понимаешь, не самые радужные, придётся тебе с дружками своими не с лучшей стороны перезнакомиться. Но есть другой расклад: мы уходим и никому ничего не рассказываем. И шестёрки твои не рассказывают. Рожу ты отмоешь и будешь жить как ни в чём не бывало. Но за это с тебя небольшая встречная услуга.

Рваный напрягся.

– Людей от нас будешь принимать как самых дорогих гостей, ни в чём им не отказывая, слово доброе, если нужда случится, замолвишь, на людей полезных выведешь.

– В свои дела меня втёмную впрягаешь?

– А хоть бы и так, всё лучше, чем в гареме кукарекать.

Рваный напряженно думал. Собственно, выбора у него не было: или соглашаться, или возле параши местечко расчищать. Но если он согласится, то хода обратно уже не будет, за обман, коли тот вскроется, за то, что он, опущенный, с честными ворами за один стол сядет и будет пайку хавать, ждёт его смерть.

– Я соглашусь, а меня после на перья подвесят? – Рваный покосился на шестёрок.

Крюк проследил за его взглядом.

– С ними ты сам договоришься. Ну что?.. Я не барбос, волынить тебе не дам. Минута на размышление. – Крюк швырнул на стол заточку.

Урки у стены напряглись, забеспокоились.

Рваный встал, взял заточку, направился к ним.

– Слышь, Рваный, не вздумай, зашкваренный ты теперь, права не имеешь!.. – торопясь, прокричал кто-то.

Но Рваный не слушал, подошёл, ткнул заточку в ближайший бок, точно между рёбер, провернул, перечёркивая сердце и жизнь. И тут же следующего ударил. Умел он это…

– С-сука!..

– Стоять! Этого не трогать! – прикрикнул Крюк. – Он свидетелем будет.

– А если заложит? – ощерился Рваный.

– То не твоя, то наша забота.

Шестёрки дёргались на полу, скребя пальцами половицы. Рваный, выкатив глаза и раздувая ноздри, стоял над ними, и по его ботинкам и штанинам брызгала горячая кровь.

– Ловко ты с ними, – одобрительно сказал Крюк. – Будем считать, наш договор вступил в силу. Что своим сказать – сам придумаешь. Закопаешь дружков своих во дворе, чтобы никто не узнал. Адреса хат своих и лежбища мне сообщать будешь, отправляя письма до востребования. А если нет…

– Не пугай, – Рваный обтёр о полу пиджака заточку. – Мне на первое время хрусты нужны будут, без них никак.

– Зачем?

– Хату менять и шестёрок новых кормить-поить.

Крюк толкнул по столу пачку денег.

– Это тебе. А это… – двинул кучку золота и камешков. – В общак. Скажешь, Залётный фартовый гешефт провернул и сколько с него положено отстегнул. Он законы знает и чтит. Всё. Убери тут за собой. – Крюк сгрёб в торбу остаток добычи. – Бывай, Рваный, и помни, что мы теперь одной ниточкой повязаны, оборвётся – душа из тебя вон. – Двинулся к двери уже не оборачиваясь.

На улице к нему Пётр Семёнович подошёл. Спросил:

– Не круто забираешь, Крюк? Столько крови!

– Нормально. Пошёл бы он на честную делёжку, кто бы его тронул, а он нас обжухать решил, за это и поплатился. Всё в рамках их же закона.

– А ведь ты знал, что он делиться не захочет, для этого и весь барыш по столу раскидал, чтобы у них слюнки потекли.

Крюк остановился.

– Верно, знал, потому что натуру воровскую изучил. Подели мы всё поровну, нас бы в следующий раз без барыша не приняли. Оставь шестёрок в живых – они бы про господина Каца растренькали, «рыжьем» бахвалясь, и на нас навели. Да и не стал бы Рваный при них под нас подписываться. А так никто ничего не узнает, кроме того, что Залётный дело провернул, и их воровские законы чтя, общак не обнёс. А Рваный новых урок подберёт, можно сказать, с чистого листа. Так что ты, Семёныч, в мои дела не лезь, я блатных лучше знаю. Ты снаружи за их повадками наблюдал, с нар свесившись, а я изнутри. Я сам, если все ходки в банды посчитать, наполовину урка. За здоро́во живёшь, да и за деньги Рваный на нас горбатиться не будет, а чтобы от параши отползти – все жилы порвёт. Наш он, по самое горлышко – и ксивы добудет, и хату подгонит.

– Змий ты, однако.

– Какой есть. Только иначе, как опуская и отпуская, урок в оборот не взять. Ты меня попросил – я сделал. А как – это не твоего ума дело. Может, ты и начальник над нами, а мы все под тобой ходим, но своё дело каждый знает. Или ты будешь учить Партизана по лесам прятаться, а Кавторанга батальоном командовать?

– Не стану.

– Ну вот и договорились. Всех Рваный, конечно, не примет, просто не сможет, но десяток