Дочь палача и черный монах - Оливер Пётч

– Гнутые кинжалы? – Шеллер пожал плечами. – Нет. Самые обычные бандиты. Темные плащи, шляпы, сабли. Полагаю, бывшие солдаты. Проворные, и драться умеют.

– А их добыча?

Шеллер оскалился, и лицо его скривилось в гримасу.

– Ее мы откопали. Там было немало. Они, видимо, неплохо здесь потрудились… – Он вдруг задумался. – Хотя вот что странно. Они оставили в лагере кучу вещей. Посуду, ложки, одеяла, что там еще… и всё на четверых. При этом мы только троих видели. – Он снова улыбнулся. – Четвертый, наверное, нужду справлял, а как мы пришли, тут же и слинял.

– Четвертый, значит… – Куизль задумчиво поглядел на сумку, затем закинул ее на плечо, словно игрушку, и направился к выходу.

– Не забудь о своем обещании! – крикнул Шеллер ему вслед.

Палач кивнул:

– Даю слово.

Он взглянул на больного мальчика, которого трясло в лихорадке.

– После обеда передам вам настой из плюща и можжевеловой водки. Снимет жар у мальчишки.

Куизль распахнул дверь и замер под строгим взглядом секретаря Иоганна Лехнера. Стражник за его спиной развел руками.

– Куизль, – прошипел Лехнер. – Тебе придется объясниться. Я, значит, иду сюда, чтобы проверить заключенных, и что я вижу? Палач меня опередил! Надеюсь, ты им шеи там не успел посворачивать.

Куизль вздохнул:

– Ваше сиятельство, я охотно объяснюсь. Но нам, наверно, стоит для этого пройти в замок. Хватит и того, что грабители морозят тут задницы.

Колокола отзвонили к похоронам ровно в десять утра. Несмотря на мороз, людей, желавших попрощаться с Коппмейером, собралось немало. Среди них оказалось много простых ремесленников и батраков – для них добрый толстяк пастор был одним из своих. Так как в старой церкви Святого Лоренца делали ремонт и в ней все равно не поместилось бы столько народу, жители Альтенштадта, недолго думая, устроили поминальную службу в большой базилике.

Симон пришел одним из последних. Полночи он ломал голову над загадкой из часовни, без конца листал книжку Вильгельма фон Зеллинга, но так ни до чего и не додумался. К тому же не давала покоя мысль, что Магдалена уехала в Аугсбург, не попрощавшись с ним. Простит ли она его когда-нибудь? И откуда только в ней столько упрямства!

Он заснул лишь под утро, и всего через пару часов его растолкал отец – в связи с поминальной службой он крайне неохотно выделил ему выходной. Симон влез в брюки, натянул новый сюртук из тонкого аугсбургского сукна и перед выходом прямо из котелка допил кофе, оставшийся со вчерашнего вечера.

Когда молодой лекарь добрался до базилики, проповедь уже началась. Он осторожно приоткрыл дверь, и с улицы в церковь подул ледяной ветер, а створки предательски заскрипели, так что некоторые из присутствующих укоризненно обернулись на Симона. Извинившись, он снял шляпу и присел на последнюю скамейку в правом ряду, отведенном для мужчин. Впереди слева сидела Бенедикта. На ней была черная, собранная складками юбка и длинный жакет, который лишь подчеркивал туго стянутый корсаж. Рядом с ней и позади нее разместились зажиточные жители Альтенштадта. Симон разглядел трактирщика Штрассера, плотника Бальтазара Гемерле, а также Матиаса Захера, который, будучи богатым мельником, представлял Альтенштадт в совете Шонгау. На скамье для почетных гостей, по другую сторону от алтаря, отдельно ото всех сидел Августин Боненмайр, аббат из Штайнгадена. Он закрыл глаза и шептал молитву. Как настоятель Андреаса Коппмейера, он не побоялся долгого путешествия, чтобы оказать последние почести пастору Альтенштадта.

На возвышении перед алтарем стоял гроб с покойным. В церкви было настолько холодно, что лицо Коппмейера покрылось тонким слоем инея.

Священник Элиаз Циглер прервал на мгновение свою речь, чтобы наградить опоздавшего укоризненным взглядом, а затем продолжил проповедь. Нос его покраснел, словно спелое яблоко, и Симон предположил, что священник еще с утра успел приложиться к бутылке.

– Андреас Коппмейер был человеком наших кругов, – говорил Циглер елейным голосом. – Ему ведомы были тревоги и страхи каждого из своих прихожан, потому что и сам он тревожился о том же.

Кто-то зарыдал на задних скамьях слева. Симон посмотрел в ту сторону – там сидела толстая экономка Магда и громко сморкалась в грязный платок. Худой пономарь Абрахам Гедлер тоже готов был расплакаться. Он стиснул облатку в ладони, словно пытался отжать из нее воду.

– Но одному лишь Господу ведомо, когда настанет наш час, – продолжал священник. – И нам остается лишь уповать и надеяться на Его милость…

Мысли Симона унеслись прочь. Он думал о Магдалене и ее путешествии. Лишь бы с ней ничего не случилось… От грабителей спасения не было даже на реке, а уж про обратный путь через леса и говорить не стоило. Не следовало Куизлю ее отпускать! Она еще слишком молода для таких поездок, слишком молода и наивна. Не то что Бенедикта, подумал Симон. Она старше Магдалены всего на несколько лет, но повидать успела несравнимо больше. Даже сейчас, несмотря на смерть брата, Бенедикта не утратила своей собранности. Среди гостей лекарь не заметил тех, кто мог бы быть ее родственником. Вероятно, Андреас был ее единственным братом, и детей у Бенедикты тоже, очевидно, не было. Во всяком случае, она о них не говорила. Симон до сих пор разрывался между чувством восхищения и замешательства от столь приятной женщины, которая сначала разговаривала по-французски, а в следующую минуту могла хладнокровно застрелить разбойника. Бенедикта привлекала его и отталкивала одновременно. Лекарь вздохнул, прекрасно зная, что подобное сочетание могло иметь фатальные последствия.

Симон поднял глаза к распятию, откуда на прихожан мудро и милостиво взирал Иисус. Но и он не мог разрешить сомнений лекаря.

– Помолимся.

Призыв священника вырвал Симона из раздумий. Он поднялся вместе со всеми и молитвенно сложил руки.

– Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum…[11]

Завершив молитву, Элиаз Циглер устремил взор к Великому Богу Альтенштадта и воздел руки, словно хотел благословить всех собравшихся. И от следующих его слов Симон чуть не подпрыгнул на месте и с трудом усидел на скамейке.

– И познал я от людей мудрость дивную и великую, что не было доныне ни земли, ни выси небесной, ни древа, ни горных утесов, ни прекрасных морей…

Голос священника разносился по сводам базилики, словно говорил сам пророк. Звучала молитва из крипты под часовней в развалинах.

– Чего ты от меня хочешь?!

Судебный секретарь Иоганн Лехнер изумленно уставился на палача и выронил перо, которым только что собрался подписать несколько документов. Губы его тонкой бескровной линией сливались с бледным лицом, зрачки тревожно дергались из стороны в сторону. Из-за бесконечной возни с бумагами и, самое главное, растущего беспокойства за город Лехнер в последнее время почти не спал. Лицо его временами по прозрачности могло посоперничать с переписанным сотню раз пергаментом. Но о его силе духа и настойчивости знали далеко за пределами Шонгау. Знали и опасались.

После визита в тюрьму секретарь вместе с Куизлем и в сопровождении двух часовых поспешил обратно в резиденцию. Он всю дорогу не сбавлял шага, и стражники с трудом за ним поспевали.

Вернувшись наконец в свой кабинет, Лехнер указал палачу на стул и занялся своими бумагами. Лишь через некоторое время он велел Куизлю объяснить суть своего разговора с главарем банды. Когда палач все ему рассказал, на бледных висках у секретаря красными жгутами вздулись вены.

– Разумеется, мы, в назидание остальным, колесуем Шеллера. Ни о чем другом не может идти и речи! – прошипел Лехнер и продолжил изучать документы. – Сегодня же я потребую от совета скорейшей казни.

– Если вы это сделаете, нам никогда не узнать, где Шеллер спрятал награбленное, – сказал палач и вынул трубку.

– Ну так выжми из него. Переломай пальцы, привяжи камни к ногам, подожги щепки под ногтями. Или что там еще, не мне тебя учить.

Куизль покачал головой.

– Шеллер крепкий малый. Не исключено, что он и под пыткой будет молчать. Так зачем тратить время и деньги?

Секретарь метнул на палача злобный взгляд.

– Ну что там такого спрятано? – спросил он. – Несколько гульденов и геллеров да, может, вшивая шуба. Кому это нужно?

Куизль чуть ли не со скучающим видом оглядел кабинет: на столе и по полкам высились стопки нерассмотренных документов. На табуретке стоял нетронутый завтрак Лехнера, кусок белого хлеба и кружка вина. Наконец палач ответил:

– Полагаю, там несколько больше, чем несколько гульденов. Так как Шеллер ограбил другую банду.

– Другую банду? – Лехнер чуть со стула не свалился. – Значит ли это, что там орудует еще и вторая шайка?

Палач принялся неторопливо набивать трубку.

– Слишком много ограблений за последнее время от Пайсенберга до окрестностей Ландсберга. Одной банде тут явно не управиться. Я верю Шеллеру. Позвольте мне выследить остальных, а главаря и его людей я вам, если надо, хоть сегодня могу повесить. Тогда мы выясним, где они спрятали добычу, и в Пфаффенвинкель снова вернется покой.